Церковь Рождества Богородицы на Сенях

Православный храм
Церковь Рождества Богородицы на Сенях
Княгиня Евдокия устанавливает в свежепостроенном храме икону ангела, написанную по её описанию после явления ей ангела
Страна	Россия
Город	Москва
Конфессия	Православие
Тип здания	Крестово-купольный храм
Основатель	Евдокия Дмитриевна
Дата основания	1393
Строительство	1393—1394 годы

Це́рковь Рождества́ Богоро́дицы на Сеня́х (Воскреше́ния Ла́заря) — древнейший (если не считать подклета Благовещенского собора Кремля) из частично дошедших до наших дней памятников архитектуры Москвы. Расположена в Московском кремле, входит в состав комплекса Большого Кремлёвского дворца.

История храма

Церковь была построена в 1393—1394 гг. по заказу княгини Евдокии, вдовы Дмитрия Донского.

Н. Н. Воронин полагал, что храм был заложен в память Куликовской битвы, так как посвящён празднику Рождества Пресвятой Богородицы, который по церковному календарю совпадал с датой Куликовской битвы. Однако С. В. Заграевский показывал низкую вероятность заложения храма в честь 13-й («несчастливой») годовщины битвы.

Церковь заняла место деревянной церкви Воскрешения Лазаря и находилась при женской половине княжеского дворца в качестве домового храма великой княгини.

Церковь 1393—1394 годов сохранилась до половины высоты стен (до хор) с главным порталом и частью окон. Это была четырёхстолпная трёхапсидная церковь, построенная из белого камня. Круглые в плане западные столбы несут сводчатое перекрытие хор.

Архитектура храма сочетает в себе черты владимиро-суздальской (круглые столбы, обрамление портала, лопатки) и раннемосковской (килевидные завершения портала и ниш, окна-розетки) архитектурных школ.

В 1395 году храм расписывали Феофан Грек и Симеон Чёрный с учениками.

В 1479 году, вероятно, по причине пожара, верх здания обрушился, но вскоре церковь была восстановлена. В 1514—1518 годах архитектор Алевиз Новый надстроил храм на уровне жилого яруса дворца новым объёмом, в котором разместился главный престол Рождества Богородицы. Нижнюю часть древнего храма зодчий сохранил в качестве подклета, в котором был устроен придел Лазаря, ранее, видимо, располагавшийся в алтаре.

Об облике алевизовского храма мы можем судить только по чертежу «Кремленаград» начала 1600-х годов, где он показан трёхглавым с тремя апсидами и двумя приделами (вероятно, появившимися не ранее второй половины XVI в.)

При царе Фёдоре Алексеевиче в 1681—1684 гг. здание было перестроено и превратилось в одноглавую церковь с прямоугольным алтарем и трапезной с западной стороны. Лазаревский придел при этом был упразднён. В XVIII в. подклет превратился в складское помещение. При начале строительства Большого Кремлёвского дворца верхняя часть была вновь перестроена, а в древнем подклете была вновь устроена придельная церковь Воскрешения Лазаря.

Современное состояние

В настоящее время храм не действует, музейных экспозиций в нём нет, доступ в него перекрыт.

Литература

• Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV вв. М., 1961—1962. Т. 2. С. 253—262.
• Памятники архитектуры Москвы. Кремль, Китай-город, центральные площади. М., 1982. С. 329—330.

Ссылки

• [www.kreml.ru/ru/kremlin/buildings/Bogorodisty_Senyah/ Церковь Рождества Богородицы на Сенях]

Отрывок, характеризующий Церковь Рождества Богородицы на Сенях

На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.