Цытович, Владимир Иванович

Цытович, Владимир Иванович
Владимир Цытович 2011 год
Основная информация
Дата рождения	6 августа 1931(1931-08-06)
Место рождения	Ленинград
Дата смерти	5 октября 2012(2012-10-05) (81 год)
Место смерти	Санкт-Петербург
Страна	СССР СССР→Россия Россия
Профессии	композитор, педагог, пианист
Инструменты	фортепиано, орга́н
Жанры	академическая музыка
Награды

Влади́мир Ива́нович Цыто́вич (6 августа 1931 — 5 октября 2012, Санкт-Петербург) — советский-российский композитор, пианист и музыковед, заслуженный деятель искусств РСФСР, член Ленинградского отделения Союза композиторов СССР (с 1957 года), кандидат искусствоведения, профессор Санкт-Петербургской консерватории. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1990).

Биография

Семья Владимира Цытовича — выходцы из Белоруссии. Оба деда были православными священниками, музыкальное образование среди всех родственников имели только мать, Лидия Владимировна Бутомо и её сестра. Обе они закончили Гомельское музыкальное училище, мать была вокалисткой (лирико-драматическое сопрано), однако также весьма неплохо играла на фортепиано. Отец, Иван Александрович Цытович по профессии — инженер-строитель, его брат Николай Цытович, известный учёный, автор классического учебника по механике мёрзлых грунтов.

Начало музыкального образования Владимира Цытовича было отнюдь не простым и гладким. Музыкой он начал заниматься достаточно поздно (с семи-восьми лет и только дома), однако уже за первый год домашних занятий у Михаила Дулова, известного ленинградского музыкального педагога, прошёл четырёхлетнюю программу обучения, и на второй год играл фортепианные пьесы Шумана. Впрочем, очень скоро в музыкальных занятиях пришлось сделать вынужденный перерыв. Сначала, незадолго до войны Владимир заболел бронхоаденитом (детский туберкулёз), а затем вся семья оказалась в эвакуации — в Казани, где практически не было возможностей для занятий на фортепиано. Музыкальные занятия возобновились только в 1945 году, после возвращения семьи в Ленинград.

Первые робкие попытки сочинения музыки относятся к 1940 году, однако записывать свои сочинения Владимир Цытович начал только в 1945 году, когда поступил в детский музыкальный кружок при Дворце Пионеров и Школьников. Благодаря брату (Александру), который занимался на скрипке, Цытович хорошо узнал этот инструмент и сочинил «Маленький концерт» для скрипки и фортепиано (1947), который братья играли вместе.

Получив в 1947 году диплом ДПШ об окончании курса музыкальной школы, Цытович сдал вступительные экзамены в Музыкальное училище имени Римского-Корсакова (при Консерватории). Приёмная комиссия, отметив одарённость абитуриента, определила его в седьмой класс школы-семилетки, который он заканчивал одновременно с десятым классом общеобразовательной школы. Этот год принёс будущему композитору массу ярких музыкальных впечатлений и событий, в числе которых было исполнение им Первого фортепианного концерта Бетховена с оркестром школы. На следующий год В. Цытович был принят в училище на два отделения: фортепианное (в класс Г. И. Ганкиной) и композиторское (в класс известного педагога, Сергея Вольфензона, ортодоксального традиционалиста и приверженца школы Римского-Корсакова).. К этому времени в «портфеле» юного композитора было несколько различных пьес для фортепиано, а также Маленькое концертино для скрипки и фортепиано, показавшее осведомлённость автора в скрипичной технике. Обучение у С.Я Вольфензона дало юному композитору крепкие навыки, твердое владение техникой сочинения. За время обучения в училище В. Цытовичем был написан ряд произведений. Среди них Сюита для двух фортепиано, Тема с вариациями для фортепиано, Сюита для струнного квартета. И тем не менее, несмотря на очевидные успехи, одобрение коллег и педагогов, Цытовича преследовал комплекс, что он «ничего не успевает» и всё получается «не лучшим образом». Едва ли не бо́льшую часть своих сочинений студент уничтожал вскоре после написания — вне зависимости от похвалы учителя и считал, что он слишком ещё далёк от «необходимого уровня», впрочем, и до конца жизни эта самооценка сохранилась. Даже говоря о своих успехах, Цытович подчёркивал, что не считает себя «выдающимся композитором», а потому так много внимания уделяет упорству и технике профессии. Словно в подтверждение его опасений, на вступительных экзаменах в консерваторию ему поставили оценку «четыре с минусом» и вместо класса Ореста Евлахова распределили к Борису Арапову.

Училище В. Цытович окончил с отличием, поэтому в Консерваторию поступил, сдав только один экзамен — специальность (композиция). По фортепиано учился сначала на общем курсе, однако, не оставляя своих занятий на кафедре специального фортепиано, сдал экзамен и начал осваивать также орган в классе Исайи Браудо. Однако больших успехов в этом предмете не достиг. По его собственному признанию, ему не удалось преодолеть «исполнительскую несостоятельность органа» и освоить всю сложность и инертность этого инструмента. Тем не менее, впоследствии композитор написал несколько пьес для органа, среди которых наиболее известны «Дифирамб», Прелюдия и Хорал.

Во время обучения в Ленинградской консерватории Владимир Цытович, по его собственным словам, находился под сильным влиянием музыки Шостаковича, что хорошо заметно по его сочинениям того периода. Однако к тому времени эти стилевые тенденции в академической музыке постепенно набирали силу и уже не были «гонимыми» за формализм и «сумбур вместо музыки», как это было в сталинские времена. По классу композиции в Консерватории В. Цытович обучался у Б. А. Арапова (ученик В. В. Щербачева). На втором и третьем курсах в связи с отъездом Б. А. Арапова в Китай композицию у В. Цытовича вёл его ученик Ю. А. Балкашин. По словам Цытовича, Арапов ни во что особенно не вмешивался, а Балкашин многому его научил, особенно в том, что касалось инструментовки. Первые крупные опыты студента получили одобрение как у профессуры, так и у ректора консерватории Павла Серебрякова, и уже на пятом курсе Владимир Цытович был принят в Ленинградский Союз композиторов, что было достаточно необычным явлением для этого времени. Причём, дело не обошлось без курьёза, поскольку сам студент поначалу даже и не подозревал, что его собираются принимать в члены профессионального союза. Осенью 1957 года его просто пригласили в Дом композитора на заседание одной из секций. К тому времени у студента уже были записи двух его сочинений («Конька-Горбунка» и «Симфониетты»), сделанных на радио для сдачи выпускного госэкзамена в консерватории. Ничего особенного не подозревая, Цытович пришёл на заседание с певицей Л.Грудиной, которая спела его романсы на стихи Блока под фортепианный аккомпанемент автора.

После прослушивания меня попросили выйти на время совещания. Когда пригласили обратно, то сообщили, что я принят в Союз композиторов. Уже после этого я написал заявление о приёме. В. М. Богданов-Березовский <…> даже ворчал, что приём в союз без заявления похож на рекрутский набор.

В 1958 году, сразу по окончании Консерватории Владимир Цытович продолжил обучение в аспирантуре по классу композиции (там же, у Бориса Арапова) и фортепиано (у Исайи Браудо), а затем остался преподавать в alma mater, как оказалось, на всю жизнь.

В 1973 году Цытович с успехом защитил музыковедческую кандидатскую диссертацию на тему «Специфика тембрового мышления Б.Бартока». Однако музыковедческая карьера Владимира Цытовича сложилась далеко не так успешно, как композиторская и педагогическая. Прежде всего, по причине слишком высокой конкуренции в этой сфере, а также вследствие скромности его характера. Сам профессор вспоминал об этом с улыбкой, хотя и не без некоторого сожаления. Так, в середине 1970-х годов, написав теоретический труд о «фактурном тембре» и влиянии тембровой специфики инструментов на качество инструментальной фактуры, Цытович неожиданно наткнулся на сопротивление среды не только коллег, но и издателей:

У меня была почти готова вся книжка, но я понял, что её нигде не издадут. В Москве мне сказали, что на издание монографий существует большая очередь из музыковедов, а я, несмотря на свою степень кандидата искусствоведения, по их мнению, музыковедом не являюсь. Это отбило у меня охоту заниматься исследовательскими штудиями.

Тем не менее, Владимир Цытович стал автором восьми научных статей по вопросам тембра и оркестрового мышления, несколько раз осуществлял научную редактуру различных сборников и хрестоматий, под его научным руководством было защищено несколько кандидатских диссертаций.

Педагогическая деятельность

В течение всей жизни (с 1961 года) Владимир Цытович преподавал в Ленинградской консерватории инструментовку, чтение партитур и композицию. С 1981 года — профессор Консерватории (до 1989 года — и. о. професора), заведующий кафедрой инструментовки (1972—1985 гг.) На кафедре композиции долгие годы он считался «специалистом по особо сложным случаям», как психологическим, так и творческим, благодаря ему многие конфликты, так или иначе, находили своё решение. Отличаясь необычно терпеливым и вдумчивым («либеральным») отношением к самым свободным творческим экспериментам, не раз он брал к себе в класс и даже под личную защиту студентов, от которых отказывались все профессора и которым, так или иначе, грозило исключение из консерватории. Бывали такие случаи, когда другие педагоги прямо обращались к Владимиру Цытовичу с просьбой «забрать» к себе «сложного» студента, но иногда он и сам, по собственной инициативе вмешивался в непростые ситуации, чем предотвращал не только разрастание конфликтов, но и, возможно, полный уход студента из профессиональной среды.

Среди учеников В. И. Цытовича по курсу чтения партитур и инструментовки такие известные российские дирижёры как Ю. Х. Темирканов, В. А. Гергиев, В. А. Альтшуллер, А. Р. Паулавичус и Р.Абдуллаев. А среди наиболее заметных студентов по классу композиции: П.Геккер, А. А. Королёв, В. Н. Гурков, Н. Н. Карш, В. В. Кошелев, В. Г. Соловьёв, А. П. Смелков и Юрий Ханон. Последнего Владимир Цытович выделяет особо, как, пожалуй, очень сложного своего студента из числа композиторов, который решительно «не принимал никаких установлений, принципов и правил» обучения. Тем не менее, благодаря тонкому участию своего профессора Юрий Ханон смог в 1988 году закончить Консерваторию. Также среди весьма «неудобных» учеников Владимир Цытович вспоминает Алексея Подобеда и не без гордости отмечает, что и в этом случае ему удалось «кое-чего» достигнуть средствами своей «фирменной» дипломатии. В числе своих лучших учеников профессор Цытович называет Анатолия Королёва и Алексея Красавина.

При этом нельзя не заметить, что в педагогической деятельности Владимира Цытовича едва ли не в полной мере проявились особые черты его личности: деликатный, тонко чувствующий студента, не склонный вмешиваться в чужую внутреннюю жизнь, он был идеально создан для мягкого, почти незаметного руководства «исподволь». Вместе с тем, в его повседневной практике профессора композиции было очень мало рационального, но гораздо больше от художника и музыканта, импровизатора или интуитивного творца ситуаций. Можно сказать, что в силу определённых черт характера, вполне будничная педагогика выступала для него в роли отдельного творчества со своими загадками, иногда неразрешимыми даже для него самого.

Учить композиции ужасно сложно. В педагогике должен соблюдаться принцип индивидуального подхода. У меня это как будто более или менее выходит. Как это выходит, непонятно.

— Владимир Цытович о своём педагогическом методе

Он никогда не ругал и не осуждал студентов и как будто даже не вмешивался в их внутреннюю творческую лабораторию. Мягко и тактично указывая на недостатки в работе, всегда подтверждал своё мнение уместными примерами из произведений своих любимых композиторов — Стравинского, Шостаковича, Бартока, Прокофьева. Готовность внимательно выслушать мнение студента, возможность диалога, обсуждения и конструктивного спора, чуткость и внимательность — вот качества, не раз приносившие Владимиру Ивановичу успех в педагогической работе на протяжении десятилетий. За время преподавания в консерватории Владимир Цытович выпустил из своего класса более тридцати композиторов, большинство из которых приняты в Союз.

Черты личности

В течение всей жизни Владимира Цытовича выделяла из ряда многих его коллег необычайная, даже, может быть, излишняя скромность, он никогда не выставлял себя в первые ряды, старался не привлекать к себе лишнего внимания, буквально не терпел панегириков и вообще хвалебных слов в свой адрес. Обязательность, точность и последовательность в своих словах и делах, — вот отличительные черты Цытовича: педагога и композитора. Немногословный и внешне очень тихий человек, он был не навязчив, но принципиален прежде всего в вопросах искусства, причём, без особых различий: своего или чужого. При этом на первом месте всегда стояла требовательность к себе и своему творчеству.

Этот внутренний «стержень» и огромная сила воли позволяли композитору максимально точно воплощать свой творческий замысел. Поэтому для его творческого метода характерны многократные редакции сочинения, долгое «вынашивание» и оттачивание замыскла, «шлифовка» уже написанного произведения. Случалось, что композитор практически полностью переписывал готовый опус, изымал его из списка сочинения или даже уничтожал.

…Я отношусь к себе в высшей степени строго. <…> Я не считаю себя очень ярким композитором, если иногда у меня и выходило что-то хорошее, то это из-за моего «ослиного упрямства». Только благодаря этому я могу что-то сделать.

— Владимир Цытович (о себе)

Сочинения

Творческий метод Владимира Цытовича опирается на две основные составляющие: это спокойный, твёрдый профессионализм и опора на классические традиции. Не случайно даже в названиях его произведений так часто встречается слово «классицизм». С его точки зрения, безудержный постмодернизм, в который ударились многие студенты — губителен, если лишён прочной классической основы. Шагал, Кандинский, Пикассо, Дали великолепно владели рисунком, что не помешало им прославиться в качестве авангардистов. Музыкальным же рисунком современные композиторы порой владеют — крайне слабо, увлекаясь формальным конструированием или новаторскими приёмами. На взгляд Цытовича, привлекательнее и плодотворнее всего — слияние двух разнородных начал: классической формы и современного языка. Именно по этому признаку и возможно в целом отнести музыку Владимира Цытовича к продолжению неоклассицизма 1920-х годов, открытого ещё «Сократом» Эрика Сати.

Владимир Цытович — художник парадоксальный и неоднозначный. В статье, посвящённой его творчеству, А.Епишин, говоря о творческом облике композитора, отмечает свойственные его мышлению интеллектуализм и игровое начало: «…Основная тема творчества В. Цытовича — Homo Ludens, Человек играющий. Композитор вовлекает слушателей в причудливые игры художественного интеллекта с высокими композиторскими технологиями … исходящими из могущества возможностей чисто человеческого разума».

Стиль В. Цытовича сочетает в себе два едва ли не противоположных начала: с одной стороны, интеллектуализм, рационализм, проявляющиеся в стремлении подчинить свободное развертывание формы строгой конструктивной идее, организующей музыкальный поток в органичную и выверенную систему. Другой полюс — это игровая стихия, юмор, сфера неподконтрольных разуму чувств и эмоций, реализованных в принципе концертирования, тяготении к скерцозности, токкате.

Творческое наследие Цытовича насчитывает более полусотни разножанровых сочинений, в том числе симфонических, камерно-инструментальных, вокальных, фортепианных и органных произведений, опубликованных в России и за рубежом (в США, Германии, Франции, Швейцарии, Польше и Южной Корее).

для оркестра

• Симфоническая сюита по сказке П.Ершова «Конёк-Горбунок» (1956);
• Хореографические миниатюры «Подхалим» и «Прометей» (1958);
• Поэма «Комсомолия» для хора и оркестра (1959);
• Четыре симфонии:

Первая, для большого симфонического оркестра и смешанного хора на стихи В.Каменского (1969);

Вторая, 1974, для камерного оркестра (1974);

Третья, 1992, для большого симфонического оркестра (1992);

Четвёртая, симфония-монолог памяти П.Флоренского для камерного оркестра (1997);

• Симфониетта для большого оркестра (1957);
• Симфонические зарисовки «Похождения бравого солдата Швейка» для чтеца и симфонического оркестра по Я. Гашеку (1959)
• «Весенняя увертюра» (1961)
• Каприччио для большого симфонического оркестра (1975);

для разных инструментов с оркестром

• Концерт для фортепиано с оркестром (1960);
• Концертино для фортепиано и камерного оркестра (1971);
• Концерт для альта с камерным оркестром (1965);
• Ария для сопрано и струнного оркестра (1978);
• Концерт для виолончели с оркестром (1981);
• Концерт для гитары и камерного оркестра (1993);
• Концерт для флейты, гобоя, струнного оркестра и ударных (1986);
• Дивертисмент для фагота и камерного оркестра (2003);
• Музыка для четырёх валторн и струнного оркестра (2011);

камерные сочинения

• Пять романсов на стихи А.Блока для меццо-сопрано и фортепиано (1956);
• Сюита для двух фортепиано (1960);
• Три песни на стихи Н.Гильена для баритона и фортепиано (1961);
• Триптих для альта и фортепиано (1962);
• Десять прелюдий для фортепиано (1963);
• Шесть концертных пьес для фортепиано (1966);
• Диалог и скерцо для скрипки и фортепиано (1966);
• Пьеса для ударных инструментов (1973);
• Классическая мелодия для флейты и фортепиано (1975);
• «Дифирамб» для органа (1976);
• Прелюдия и хорал для органа (1979);
• Классическая сонатина для флейты и фортепиано (1980);
• Соната для скрипки и фортепиано (1980);
• Сонатина для фортепиано (1984);
• Интродукция и токката для гитары соло (1995);
• Соната для виолончели и фортепиано (1995);
• Соната в стиле необарокко для фортепиано (2001);

музыка для детей

• «Приключения Чиполлино», двенадцать пьес по сказке Джанни Родари (1967);
• «Песенки Винни-Пуха» на стихи Б.Заходера (1968);
• Шесть детских пьес для двух гитар (обработка А. Пермякова) (1983);
• «Детский альбом» для фортепиано (пьесы разных лет).

Музыковедческие работы

Статьи:

• Специфика тембрового мышления Б. Бартока в квартетах и оркестровых сочинениях // Вопросы теории и эстетики музыки. Вып.11. — Л.: Музыка, 1972. — С. 147—166.
• Некоторые аспекты тембровой драматургии // Современные вопросы музыкознания. — М.: Музыка, 1976. — С.207-237.
• Два этюда о Бартоке // Бела Барток. — М.: Музыка, 1977. — С.171-188.
• Размышления о роли мелодии в современной музыке // Критика и музыкознание. — Л.: Музыка, 1980. — С.54-61.
• Фонизм оркестровой вертикали Дебюсси // Дебюсси и музыка ХХ века. — Л.: Музыка, 1983. — С.64-90.
• Колористические черты оркестровой фактуры в музыке С. Прокофьева // Оркестровые стили в русской музыке / Сост. В. Цытович. — Л.: Музыка, 1987. — С. 95-105.
• С. И. Танеев // Русская симфоническая музыка XIX — начала XX в. Хрестоматия по истории оркестровых стилей. Т. 2. Глинка, Чайковский, Римский-Корсаков, Стравинский / Ред.-сост., авт. вступ. ст. и справ. разд. — Н. А. М. Мартынов. — СПб.: Ut, 2008. — 420 с.
• А. К. Глазунов // Русская симфоническая музыка XIX — начала XX в. Хрестоматия по истории оркестровых стилей. Т. 2. Глинка, Чайковский, Римский-Корсаков, Стравинский / Ред.-сост., авт. вступ. ст. и справ. разд. — Н. А. М. Мартынов. — СПб.: Ut, 2008. — 420 с.

Составление сборника:

• Оркестровые стили в русской музыке. — Л.: Музыка, 1987. — 205 с., нот.

Научная редактура:

• Русская симфоническая музыка XIX — начала XX в. Хрестоматия по истории оркестровых стилей. Т. 1. / Ред.-сост., авт. вступ. ст. и справ. разд. — Н. А. Мартынов. — СПб.: Ut, 2000. — 437 с.
• Русская симфоническая музыка XIX — начала XX в. Хрестоматия по истории оркестровых стилей. Т. 2. / Ред.-сост., авт. вступ. ст. и справ. разд. — Н. А. Мартынов. — СПб.: Ut, 2008. — 420 с.
• Также В. И. Цытович принимал участие в подготовке к публикации текста книги: Юрий Ханон «Скрябин как лицо» — СПб.: «Лики России», 1995. — 680 с.

Литература

• Епишин А. «В центре творчества — Homo Ludens» // Музыкальное обозрение. −2000.- № 1(42).- Январь. — С.2
• Красавин А. «Светлой памяти Учителя» // Musicus. — 2012. — № 4 (32). — С.27.
• Ларин Е. «Инвенция для гитары соло В. Цытовича: фактура и композиторский поиск» // Музыкальна культура глазами молодых ученых: Сборник научных трудов. Вып. 7 / Ред.-сост. Верба Н. И. — СПб: Астерион, 2012. — С.189-194.
• Лубченко А. «Об ушедших» // Консерватория. — 2012. — № 5. — С. 6.
• Лукьянова Н. «Владимир Цытович: В содружестве с исполнителями» // Петербургский фортепианный дуэт. Музыкально-исторические очерки: Сборник статей. — СПб: Издательство «Лань», 2007. — 376 с.: илл. — (Мир культуры, истории и философии). — С. 175—181.
• Манафова М. «Монодийные принципы мелодики в музыке Владимира Цытовича» // Музыкальна культура глазами молодых ученых: Сборник научных трудов. Вып. 8 / Ред.-сост. Верба Н. И. — СПб: Астерион, 2013.
• Манафова М. «Памяти Владимира Цытовича. Некролог» // Консерватория. — 2012. — № 5. — С. 6.
• Манафова М. «Тембр и фактура в оркестровых произведениях В. Цытовича. Черты стиля» // Музыкальна культура глазами молодых ученых: Сборник научных трудов. Вып. 7 / Ред.-сост. Верба Н. И. — СПб: Астерион, 2012. — С. 94-101.
• Манафова М. М. «Э. Денисов и В. Цытович: два взгляда на концерт для гитары с оркестром» // Musicus. — 2009. — № 1. — (Январь-февраль). — С. 37-41.
• Никольская Н. Владимир Иванович Цытович // «Они пишут для детей»: Сборник статей: Вып.4 / Сост. Т. Карышева. — М.: Сов. композитор, 1988.- С.135-151.
• Шпагина А. «Владимир Цытович. Портрет в диалогах». — СПб: Композитор, 2012. — 40 с.
• Шпагина А. Ю. «Необарочные тенденции в фортепианной музыке Владимира Цытовича» // Фортепианное искусство. История и современность. Проблемы творчества, исполнительства, педагогики: Межвузовский сборник научных трудов / Сост. М. В. Воротной. — СПб: Изд-во РПГУ им. А. И. Герцена, 2004. — 152 с.

Ссылки

• Манафова М. [gazetaigraem.ru/files/archive/ISN_05_2013.pdf Незабываемое наследие Владимира Цытовича] // Играем с начала. Da capo al fine : г. — М., 2013. — № 5 (110). — С. 9.
• [www.kmay.ru/sample_pers.phtml?n=12619 Школа Карла Мея: Владимир Цытович]
• [capella-spb.ru/ru/article/show/content/id/1502 Капелла Санкт-Петербурга. Авторский вечер В.Цытовича]

Отрывок, характеризующий Цытович, Владимир Иванович

«Сердце царево в руце божьей».
Царь – есть раб истории.
История, то есть бессознательная, общая, роевая жизнь человечества, всякой минутой жизни царей пользуется для себя как орудием для своих целей.
Наполеон, несмотря на то, что ему более чем когда нибудь, теперь, в 1812 году, казалось, что от него зависело verser или не verser le sang de ses peuples [проливать или не проливать кровь своих народов] (как в последнем письме писал ему Александр), никогда более как теперь не подлежал тем неизбежным законам, которые заставляли его (действуя в отношении себя, как ему казалось, по своему произволу) делать для общего дела, для истории то, что должно было совершиться.
Люди Запада двигались на Восток для того, чтобы убивать друг друга. И по закону совпадения причин подделались сами собою и совпали с этим событием тысячи мелких причин для этого движения и для войны: укоры за несоблюдение континентальной системы, и герцог Ольденбургский, и движение войск в Пруссию, предпринятое (как казалось Наполеону) для того только, чтобы достигнуть вооруженного мира, и любовь и привычка французского императора к войне, совпавшая с расположением его народа, увлечение грандиозностью приготовлений, и расходы по приготовлению, и потребность приобретения таких выгод, которые бы окупили эти расходы, и одурманившие почести в Дрездене, и дипломатические переговоры, которые, по взгляду современников, были ведены с искренним желанием достижения мира и которые только уязвляли самолюбие той и другой стороны, и миллионы миллионов других причин, подделавшихся под имеющее совершиться событие, совпавших с ним.
Когда созрело яблоко и падает, – отчего оно падает? Оттого ли, что тяготеет к земле, оттого ли, что засыхает стержень, оттого ли, что сушится солнцем, что тяжелеет, что ветер трясет его, оттого ли, что стоящему внизу мальчику хочется съесть его?
Ничто не причина. Все это только совпадение тех условий, при которых совершается всякое жизненное, органическое, стихийное событие. И тот ботаник, который найдет, что яблоко падает оттого, что клетчатка разлагается и тому подобное, будет так же прав, и так же не прав, как и тот ребенок, стоящий внизу, который скажет, что яблоко упало оттого, что ему хотелось съесть его и что он молился об этом. Так же прав и не прав будет тот, кто скажет, что Наполеон пошел в Москву потому, что он захотел этого, и оттого погиб, что Александр захотел его погибели: как прав и не прав будет тот, кто скажет, что завалившаяся в миллион пудов подкопанная гора упала оттого, что последний работник ударил под нее последний раз киркою. В исторических событиях так называемые великие люди суть ярлыки, дающие наименований событию, которые, так же как ярлыки, менее всего имеют связи с самым событием.
Каждое действие их, кажущееся им произвольным для самих себя, в историческом смысле непроизвольно, а находится в связи со всем ходом истории и определено предвечно.


29 го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она – эта Мария Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, – казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frere [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, – он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10 го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]