Вторая битва при Цюрихе

Вторая битва при Цюрихе
Основной конфликт: Война Второй коалиции
Битва при Цюрихе, 25 сентября 1799 года
Дата	14 (25) сентября — 15 (26) сентября 1799 года
Место	Швейцария, Цюрих
Итог	Победа французов
Противники
Российская империя Австрийская империя Франция
Командующие
Римский-Корсаков Андре Массена
Силы сторон
52 000 35 000
Потери
4500-5000 неизвестно

Вторая битва при Цюрихе — сражение между русской и французской армиями во время Войны второй коалиции. Состоялось 14 (25) сентября—15 (26) сентября 1799 года. Сражение завершилось поражением русских войск.

Ход событий перед сражением

Первоначально согласно плану союзников планировалось использование корпуса Римского-Корсакова (на тот момент командир — князь Голицын, затем на короткое время — генерал Нумсен), дислоцированного около Брест-Литовска, вместе с корпусом принца Конде (состоявшего из французских эмигрантов, перешедших на русскую службу) для усиления прусских войск. После отказа Пруссии принять участие в антинаполеоновской коалиции, планировалось его использование по просьбе Австрии на нижнем Рейне «для удержания немецких князей от связи с Францией». Однако позже под давлением Англии план был изменён, и было принято решение о направлении корпуса Римского-Корсакова в Швейцарию для усиления австрийских войск.

К лету 1799 года русско-австрийские силы под командованием А. В. Суворова нанесли серьёзное поражение французам в Северной Италии, а англо-русско-турецкий флот полностью контролировал Средиземное море, перейдя к активным десантным операциям против французов на суше. К концу августа 1799 года почти вся Италия была освобождена от французских войск, за исключением Генуи, где после поражения при Нови находились остатки французской армии под командованием генерала Жана Виктора Моро.

В это время в планы действий второй антинаполеоновской коалиции вновь были внесены изменения. Так, планировался переход русских войск под командованием А. В. Суворова из Северной Италии в Швейцарию, где под его командование должен был поступить и корпус Римского-Корсакова. После этого австрийские войска, находившиеся в Швейцарии под командованием эрцгерцога Карла должны были перейти в район нижнего Рейна. В то же время было принято решение о высадке русско-английского десанта в Голландии.

Однако Австрия, опасаясь в такой ситуации перехода Голландии под контроль англичан, не стала дожидаться прибытия всех русских войск в Швейцарию и отдала приказ эрцгерцогу Карлу о переходе австрийского корпуса (58 тысяч человек) в район нижнего Рейна сразу после прибытия корпуса Римского-Корсакова, не дожидаясь войск А. В. Суворова (43 тысячи). В результате против находившейся в Швейцарии французской армии под командованием Массена, которая была отброшена эрцгерцогом в ходе Первого сражения под Цюрихом, остались только что прибывший 24-тысячный русский корпус под командованием Александра Римского-Корсакова и 22-тысячный австрийский отряд под командованием генерала Фридриха фон Готце.

3-4 августа корпус Римского-Корсакова прибыл в Швейцарию, а 16 августа в Цюрих. 18 (29) августа 1799 войска под командованием эрцгерцога Карла начали отход из Швейцарии. В это время А. В. Суворов был скован в Италии осадой французского гарнизона в Тортоне и не мог начать движение в Швейцарию немедленно. Согласно заключенной 11 (22) августа 1799 конвенции, гарнизон обязался капитулировать, если до 31 августа (10 сентября) 1799 крепость не будет деблокирована французскими войсками. Предотвратив две попытки деблокады Тортоны французской армией под командованием Моро, Суворов дождался капитуляции гарнизона. Только 31 августа (10 сентября) 1799 русские войска выступили по направлению к Швейцарии.

В то же время французские войска в Швейцарии под командованием Массена, имея примерно полуторакратное превосходство в численности, по прибытии войск Суворова оказались бы в затруднительном положении. В этих условиях Массена принял решение последовательно дать бой вначале русско-австрийским войскам под командованием Римского-Корсакова и Фридриха фон Готце, а затем армии Суворова.

Положение сторон и планы

Войска Римского-Корсакова растянулись на широком протяжении, занимая позиции на правом берегу реки Лиммат от Цюриха до её впадения в реку Аре, и далее по реке Аре до впадения в Рейн. При этом левый фланг армии под командованием генерала Горчакова (9 000 человек) занимал позиции на левом берегу реки перед Цюрихом, будучи отделенным от остальной армии рекой. При нём находилась большая часть артиллерии и почти все обозы российского корпуса. В центре, войсками расположенными на правом берегу Лиммата, командовал генерал Марков (2000 человек). Правым флангом на реке Аре командовал генерал Пущин. Около 3000 казаков содержали передовые посты по Лиммату и Аару. Общая численность русских войск составляла 27 000 человек. Левее на реке Линт находились австрийцы (10 000 человек), которыми командовал генерал Фридрих фон Готце и швейцарский легион, под начальством Бахмана (3000 человек). Остальные австрийские войска располагались следующим образом: Иелахич с 5 тыс. у Валенштадта; Линкен с 4 тыс. близ Кура; Ауфенберг с 2400 человек у Иланца. Общая численность австрийских войск составляла около 25 000 человек. В это число не включены 2000 русских войск оставленных для охранения мостов на Рейне у Шафгаузена и австрийский отряд Науэндорфа (6000 человек) на правом берегу Рейна. Французский генерал Массена так оценивал расположение союзников: «Линия Линты, Лиммата и Аара в двойном отношении оборонительном и наступательном составляла самую сильную позицию, какую только австро-русская армия могла занимать в Швейцарии. Эти реки более или менее широкие но все вообще постоянно глубокие и очень быстрые окруженные с правого берега высокими и почти неприступными горами. Крепость Цюрих на Лиммате доставляла противнику на левом берегу этой реки tete-de-pont, наступательные свойства которого придавали последнюю степень совершенства наступательной и оборонительной системе этой линии».

Французская армия располагалась дугой, выгнутой в сторону неприятеля юго-западней русско-австрийских сил. Левым флангом у Базеля командовал Шабран. Далее, напротив генерала Пущина, располагались войска генерала Менара (9000 человек) — от Бадена и далее по Аре до впадения в Рейн. Дивизия Лоржа (10 000 человек) расположилась по левому берегу Лиммата от Альштеттена к Бадену, имея против себя войска Маркова. Дивизия Мортье (8 000 человек) занимала возвышенности Альбисэ перед Цюрихом, напротив войск генерала Горчакова. Генерал Сульт (10 000 человек) занимал позиции на левом берегу реки Линта от Цюрихского до Валенштадтского озёр напротив австрийских войск Фридриха фон Готце. Правым флангом в долине реки Рона командовал Тюрро (9000 человек). Ещё одна его бригада находилась у Глориса. Генерал Лекурб с двумя бригадами своей дивизии (12 500 человек) занимал долину реки Рейссы от Урэерна до Албтдорфа, находясь в тылу основных сил.

План Массена предусматривал одновременную атаку русских и австрийских позиций. При этом дивизия генерала Менара должна была демонстрировать активность против правого фланга русских войск на реке Аре. Дивизии Лоржа предписывалось перейти реку Лиммат и атаковать центр русских генерала Маркова, отрезать правый фланг русских и наступать к Цюриху. Дивизия Мортье действовать против войск генерала Горчакова на левом берегу Лиммата с возвышенности Альбисэ. Сульт и Молитор, в свою очередь, должны были атаковать австрийцев на берегу Линта. Сложность вызывала атака русских на правом берегу Лиммата — на всем протяжении реки имелось только два пригодных пункта для её перехода. В конце концов было выбрано место у Дитикона. В течение нескольких дней французами были проведены подготовительные мероприятия — собраны лодки, построен понтонный мост, который затем должны были доставить в район Дитикона.

Ход битвы

14 сентября

Битва началась 14 сентября около 5 часов утра. Одновременно с артиллерийским обстрелом войска Лоржа переправились на правый берег Лиммата и, заняв дорогу на Баден, тем самым отрезав правый фланг русских, направились к селению Клостер-Фар. В составе двух батальонов под командованием генерала Маркова русские пытались контратаковать, но были разбиты и отброшены. При этом сам генерал Марков был пленен. В самом Клостер-Фар произошёл ожесточенный бой, но мощной атакой французы выбили русских из селения. Сопротивляясь, русские стали отступать к Унтер-Энгстрингену, но и здесь были отброшены, отступив к Обер-Энгстрингену. Заняв Обер-Энгстринген, французы сделали передышку, дав возможность переправиться через Лиммат подкреплениям для наступления на Цюрих. Всё это время французам оказывала поддержку артиллерийская бригада, расположенная на левом берегу Лиммата. У Дитикона начали наводить понтонный мост, который был готов к 8 часам утра. К 9 часам утра вся дивизия Лоржа переправилась на правый берег Лиммата. Часть её войск расположились в селениях Регенсдорф и Отвиль, отрезая правый фланг Пущина от основных сил русских.

К 10 часам утра на правый берег была переправлена артиллерия и сражение возобновилось. Войска дивизии Лоржа атаковали гренадерский батальон полка Сакена, часть которого подошла из Цюриха, обошла их левый фланг и заставила отступить к Генгу, оставив Обер-Энгстринген.

В то же время гораздо хуже для французов складывалась обстановка на левом берегу Лиммата. Здесь войска генерала Мортье, атаковавшие левый фланг русских перед Цюрихом, после боев у селений Воллисгофен и Видикон были отброшены к Альбисредену.

Однако, усилившись артиллерией и получив подкрепление в виде дивизии Клейна, французы вновь пошли в атаку против войск Горчакова. После ожесточенных боев около 16.00 русские здесь были отброшены на правый берег Зиля, а затем через Люцернские ворота отошли под защиту городских укреплений. Мортье и Клейн подошли к крепостным валам Цюриха.

В это время французские войска на правом берегу Лиммата, не встречая особого сопротивления, продолжали продвигаться к Цюриху, и к 15 часам взяли Генг. Одновременно с этим, войска, занявшие Регенсдорф и отрезавшие правый фланг русских, смогли незаметно совершить обходной манёвр и занять селение Обер-Аффолтерн, и, продолжая наступление, перекрыли дорогу на Клотен — одну из двух больших дорог, по которым русские могли отступить от Цюриха.

После того как французы заняли Генг, Римский-Корсаков наконец понял, что манёвр французов на правом берегу Лиммата, который был принят за отвлекающий, является главным направлением удара. Он приказал генералу Сакену организовать контрнаступление на правом берегу Лиммата, и отбросить французов от Цюриха. В то же время Массена принял решение растянуть линию наступления на правом берегу Лиммата дальше на север, перекрыв, таким образом, и дорогу на Винтертур, и заперев русских в Цюрихе.

Около 17 часов Сакен, собрав имеющиеся в его распоряжение войска, повел их в контрнаступление. Контрнаступление было успешным, и к 18 часам русские снова заняли Генг. В ответ Массена уменьшил протяженность фронта и выдвинул вперед артиллерию, которая задержала продвижение войск Сакена, а затем заставила перейти их к обороне. Французы пошли в штыковую атаку и отбросили русских от Ганга. К 19 часам русские оказались запертыми в Цюрихе, а дороги, по которым русские могли бы совершить отход, были заняты французскими войсками. На высотах вокруг города французы расставили артиллерию и начали обстрел города.

Генерал Менар, совершая демонстрации напротив правого фланга русских, весь день удерживал этим части генерала Дурасова. Когда Дурасов узнал, что в центре и на левом фланге идет сражение, то направился к Цюриху, но, узнав, что отрезан от основных сил, отступил к Бюлашу, а затем к Эглизау. Ночью пришло сообщение, что и Сульт одержал победу над австрийцами.

Французы направили в Цюрих парламентера с предложением о сдаче города. Римский-Корсаков ответа не дал и удержал парламентера. Собрав военный совет и выслушав мнения участников, он принял решение пробиваться по дорогам, взятым под контроль французами, на Клоттен и Винтертур.

15 сентября

В то время как две колонны под командованием Эссена и Горчакова вместе с самим Римским-Корсаковым должны будут пробиваться из Цюриха, часть войск под командованием генерала Сакена атакует французов, чтобы обеспечить отход первой и второй колонн, а затем направится за ними. В Цюрихе решено было оставить 6 батальонов под командой генерала Козлова. Они должны были защищать Цюрих от атак французов с левого берега Лиммата.
В 6 часов утра русские начали оставлять город. В то время как первая колонна генерала Эссена вышла из города через вершину Цюрихсберга, не встретив сопротивления, колонна Горчакова встретила упорное сопротивление восточнее Орликона, но смогла отбросить французов и продолжила отход на Винтертур. Наибольшие трудности возникли у колонны Сакена, направившейся в сторону Орликона с целью обеспечить отход двух других колонн. Французские войска атаковали в нескольких местах колонну Сакена. Благодаря упорной защите русских идущая восточнее колонна Горчакова смогла продолжить свой отход и дойти до Швамемдингена. В то же время Сакен не смог пробиться к Орликону, и его войска начали отход обратно в Цюрих. Войска Сакена попытались оказать сопротивление на высотах Майнберга, но были выбиты оттуда в Цюрих, а сам генерал Сакен был пленен. Увидев это, французы атаковали идущую восточнее колонну Горчакова. Сумский гусарский полк, прикрывавший левый фланг колонны Горчакова, произвел пять контратак против наступающих французов, но был разбит. Командир полка генерал Лыкошин был пленен. Часть французской кавалерии, прорвавшаяся через колонну Горчакова, совершила несколько атак против первой колонны Эссена, отходившей по восточному склону Цюрихсберга и захватила обоз русской армии. Атаки французской кавалерии против колонны Горчакова прекратились только у Басердорфа.
Подойдя к Веденским воротам, французы поставили против них два орудия, разбили их огнём и вошли в город. Через некоторое время Цюрих был полностью захвачен французами.

Итоги битвы

Французы захватили в плен 3 генералов (генерал-лейтенант Остен-Сакен, генерал Лыкошин, генерал Марков), около 4 000 солдат, 9 знамен, 26 орудий.

Из «Истории Русской армии»:

Это самое жестокое поражение нашей армии за XVIII столетие. «За кровь, пролитую под Цюрихом, вы ответите перед Богом», — писал Суворов эрцгерцогу Карлу, главному виновнику цюрихской катастрофы — результата вероломства австрийцев.

— Керсновский А. А. [militera.lib.ru/h/kersnovsky1/05.html История русской армии]. — М.: Эксмо, 2006. — ISBN 5-699-18397-3., том I, глава V.

После победы французов при Цюрихе и на реке Линта в сложное положение была поставлена армия Суворова, шедшая на встречу с войсками Римского-Корсакова.

Литература

• Д. А. Милютин. История войны России с Францией в царствование императора Павла I.
• К. Клаузевиц. Швейцарский поход Суворова. 1799 год. Часть II.

Ссылки

• [wars175x.narod.ru/btl_zrh2a.html Карта-схема второй битвы при Цюрихе]
• [wars175x.narod.ru/btl_zrh.html Сражение при Цюрихе 25-26 сентября 1799 г.]

Отрывок, характеризующий Вторая битва при Цюрихе

– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!