Чатские татары

Чатские татары
цаттыр

Самоназвание	цаттыр
Всего: 1000—2000
Язык	сибирскотатарский (эуштинско-чатский говор), татарский, русский
Расовый тип	уральская раса, южносибирская раса
Входит в	сибирские татары

Чатские татары или чаты (тат. чат татарлары, сиб.-тат. цат татарлары, цаттыр) — малочисленная этнографическая группа сибирских татар, проживавшая по рекам Обь, Чик, Уень, Чаус на территории современных Кожевниковского района Томской области, Колыванского и Мошковского районов Новосибирской области с VIII века, позднее также на территории современных Шегарского, Томского, Коченёвского, Болотнинского, Новосибирского, Тогучинского, Искитимского, Ордынского районов, городов Томска, Новосибирска и Бердска. К настоящему времени чатские татары ассимилированы переселенцами из Европейской России — русскими и поволжско-приуральскими татарами. На землях чатских татар происходил ряд заметных исторических событий периода присоединения Сибири к Русскому государству.

Расселение

В Новосибирской области признаны объектами культурного наследия восемь археологических памятников, однозначно идентифицированных как принадлежащие культуре чатских татар. Это городища у деревень Крутоборка и Амба Колыванского района, а также поселения и курганные могильники у деревни Крохалёвка Коченёвского района. Ряд других памятников также принадлежат культуре чатских татар с исторической точки зрения, но это не оговорено в официальном описании памятника.

Сохранились сведения о существовании ещё в XVIII веке укреплённого поселения чатских татар в центральной части современного Новосибирска — Чёртова городища. В настоящее время этот археологический памятник полностью утрачен.

В 1939 году юные археологи, ученики бердской средней школы, обнаружили в Искитимском районе на берегу реки Бердь поселение, идентифицированное как поселение чатских татар XV-XVII вв. 275 предметов, найденых в этом поселении, в том числе керамика, кости животных со следами обработки, костяные заготовки для наконечников стрел, каменные точила хранятся в коллекции Новосибирского краеведческого музея. В 1953 году Бердское городище, как назвали это поселение, обследовал советский археолог Михаил Грязнов. Оно было затоплено в 1957—1959 годах водами Новосибирского водохранилища.

Историческими чатскими сёлами в Новосибирской считаются ныне существующие Юрт-Ора, Юрт-Акбалык, Чёрный мыс Колыванского района, хотя уже в XX веке в них проживали в основном потомки смешанных браков с волго-уральскими татарами-переселенцами.

Село Ояш Болотнинского района Новосибирской области области было, по местной легенде, основано чатскими татарами в XV веке.

На территории Тогучинского района Новосибирской области расселение чатских ясачных татар отмечается с 1687 года, в частности в этом году они основали поселение на левом берегу реки Иня на территории современного города Тогучин.

Село Чингис Ордынского района Новосибирской области было основано в 1629 году мурзой Тарлавом.

Чатская инородная управа в составе Томского уезда Томской губернии Российской империи в 1913 году включала в себя 8 поселений, 7 из них на территории современного Томского района и одно — в современном Колыванском районе: Кафтанчиково (центр управы), Юрты Чернореченские, Юрты Тохтамышевские, Юрты Барабинские, Юрты Казанские, Юрты Калтайские, Юрты Акбалыкские, Юрты Таганские.

К началу ХХI века чатское население рассредоточилось среди русских и татар.

Этнография

Антропологически чатские татары не однородны: сочетают признаки уральской расы с чертами южносибирской, однако доминирует первая. С точки зрения этногенеза чаты, как и другие группы сибирских татар, представляют собой потомков коренного населения региона — лесных угорских племён, близких современным хантам, в IX-XI вв. воспринявших тюркский язык и, частично, южносибирский фенотип от своих степных соседей — кимаков и кыпчаков.

Реликтовый эуштинско-чатский говор томского диалекта сибирско-татарского языка сохранился в употреблении лишь немногих представителей старшего поколения, вытесненный татарским и русским языками. Отмечается близость этого говора к телеутскому языку. Наличие у тубаларов рода (сёока) чагат (тёлёсского происхождения) также говорит в пользу существования ранее тесных связей между чатами и телеутами.

В конце 1620-х годов на территории Томского уезда проживали 400 чатов. Документально зафиксированы процессы их ассимиляции через браки с русскими (крещёных чатов) и волго-уральскими татарами (чатов-мусульман). Численность чатских татар по Всеобщей переписи населения Российской империи — 1200 человек. По оценке 1970 года (в этом исследовании в качестве источников были задействованы данные генеалогий и похозяйственных книг сельсоветов), в чатских деревнях проживало 2096 татар, в том числе 44,8 % коренных сибирских татар, 22,8 % волго-уральских татар, и 32,4 % смешанного происхождения. В ходе переписи 2002 года чатскими татарами назвали себя всего 5 человек, остальные предпочли отнести себя к татарам или русским. Перепись 2010 года не зафиксировала ни одного человека, идентифицирующего себя как «чатский татарин» или «чатская татарка». Таким образом, процесс ассимиляции данной группы, частично русскими, а частично в рамках татарской нации, можно считать завершённым.

Религия

Традиционнные верования чатских татар до знакомства с исламом и христианством классифицируются как шаманизм с элементами анимизма и фетишизма. Шаманы предсказывали будущее, лечили больных и камлали во время жертвоприношений, используя свой основной атрибут — бубен и колотушку в виде лопатки. При камлании шаманы надевали специальную одежду, сшитую из шкур, голову венчали короной. Обряд камлания мог проходить как в доме, так и около костра. Шаманами могли быть и мужчины, и женщины. Верховное божество, правящее миром, обозначалось терминами тангри (тенгре) и кудай (ходай), подземный дух — айна. Религиозный фетишизм выражался в вере в духов-идолов. Идола делали из берёзового дерева и ставили в лесу. Деревянные идолы небольших размеров помещались в дуплах деревьев. Они считались как бы общедеревенскими. Личных, семейных деревянных идолов прибивали и к крышам домов, считая их покровителями живущих в данном доме людей. Помимо деревянных идолов изготавливали кукол (курчак) из тканей и держали их в корзинах под деревом, находящимся около кладбища.

Во многих семьях держали кукол, считавшихся духами-помощниками, хранителями семейного благополучия. Делались такие куклы из разных материалов — дерева, глины, соломы, кожи, но главным образом, из тканей. Лица им рисовали или вырезали на дереве, затем одевали в специально сшитые длинные рубахи. Женские фигуры подвязывали платочками и поясами. Некоторые ставили кукол по несколько штук в доме на окно, другие — в углу на полке, в корзинах, ящиках или специальных маленьких домиках в подполье, а чаще на чердаке.

За куклами ухаживали, кормили и поили, приносили подарки. Обычно уходом за куклами занималась женщина-хозяйка дома.

Среди части татар было распространено почитание священных деревьев, в качестве которых выступали берёзы и лиственницы. В праздники к дереву приносили угощение.

Из других объектов природы в почитании была земля, в честь которой иногда совершали жертвоприношения.

Довольно глубоко в сознании чатских татар сохранялась вера в духов-хозяев различных природных и хозяйственных объектов. Верили в лесного духа урман худжасе (хозяин тайги), который представлялся в образе чёрного всадника на чёрном коне. Некоторые татары называли лесного духа шурале. С этим термином связаны были представления о человеке фантастического облика — с длинными когтями на руках и ногах, с рогами на голове.

Домовой (ий иясе, ийл хужа) в представлениях сибирских татар, был духом-покровителем живущих в доме. Он мог показываться в образе старика, девочки или девушки с жёлтыми (золотыми) волосами, чёрной кошки, коровы или других животных.

Злые духи чаще всего олицетворялись в образе духов-женщин и духов-животных. Злой дух (убыр) мог вселиться и в обыкновенную женщину, а после её смерти выходить из могилы и мешать людям.

Начиная с XVII века чатские татары начинают креститься в православие под влиянием казаков Томского острога. В этот период русские власти не слишком настойчиво содействовали этому процессу. Разрешалось крестить «иноверцев» только по их собственному желанию. В указе 1685 г. местным органам управления предписывалось «добровольно хотящих в православную христианскую веру принимать, и крестить, и… которые крестятся, и к тем держать ласку и привет, и чтоб на них смотря и иные иноземцы православные христианские веры пожелали».

В то же время, часть чатов, под влиянием своих западных соседей барабинцев и кучумовой знати, c начала XVIII века принимала ислам. В XIX веке процесс исламизации стал более интенсивным с прибытием в Сибирь многочисленных переселенцев-мусульман из числа казанских татар и мишарей. Религиозный выбор в значительной степени повлиял на направление ассимиляции: потомки принявших ислам, как правило, смешивались с татарами-мусульманами, а крещёные получали православные имена и фамилии, быстро утрачивали социально-культурные связи с другими татарами и растворялись в русском большинстве.

История

Во второй половине XVI века чатские татары вели осёдлый образ жизни на берегах Оби, в это время в их хозяйстве происходил переход от мотыжного к пашенному земледелию.

Из данных письменных источников следует, что земли чатов и эуштинцев были территориями, находящимися в определённой зависимости от хана Кучума, а на последнем этапе существования Сибирского ханства (1594-1598 гг.) входили в его состав. Ханство своим авторитетом и, вероятно, реальными боевыми отрядами прикрывало эуштинские и чатские земли от набегов «калмыков» — ойратов и телеутов

В 1598 году у места впадения речки Ирмень в Обь состоялось столкновение русского отряда под командованием воеводы Андрея Воейкова с отрядом хана Кучума, результатом которого стало окончательное падение власти Кучума над сибирским населением. После этого чаты, возглавляемые местной родоплеменной аристократией — мурзами («князцами»), приняли русское подданство и начали платить ясак в Тару, а затем в Томск. Одновременно началась массовая запись чатов и эуштинцев в служилые люди — служилые татары ясака не платили. В 1627 году томские татары и чатские мурзы составляли около трети служилого населения Томска.

Впрочем, через несколько лет часть чатов, постепенно расселявшихся вверх по Оби и в междуречье Ини и Берди, приняла активное участие в агрессивных походах Кучумовичей и телеутских князей против русских колонистов и других чатов. Так, в 1630 г. чатский мурза Тарлав, опасаясь возможных репрессий за свои союзнические связи с царевичем Аблайкеримом, «изменил, со всеми своими людьми ис Чат вышел и в Белые колмаки к князцу Абаку». На землях телеутов на Верхней Оби на р. Чингиске чатские татары соорудили «городок», обнесенный земляными валами (ныне село Чингис), который стал временной резиденцией для мурзы Тарлава. Несмотря на попытки русских вернуть чатских татар на прежние места проживания, Тарлав отказался это сделать, мотивируя необходимостью сохранить своих людей и скот от голода. Однако при этом он уверял русские власти, что сохранил верность московскому царю. В апреле 1630 г. объединенное войско телеутов и чатских татар во главе с князем Абаком и мурзой Тарлавом совершило поход по долине Оби под Тоянов городок. Однако, узнав о том, что отряд томских служилых людей занял этот городок, они не решились напасть, а повернули на земли чатских мурз Кызлана и Бурлака, сохранявших верность российским властям. Они «выжгли» Бурлаков городок, сожгли хлеба, часть местных татар «побили» и «поимали», а «ясачную Шагарскую волость повоевали». Томским властям были известны замыслы телеутского князя и чатского мурзы соединиться с Аблайкеримом, с «горными колмаками» и барабинцами и идти «войною на Томский город» и под Кузнецкий острог. Томский воевода князь П. Пронский послал против мятежных чатских татар отряд служилых людей, в составе которого были чатские татары мурзы Бурлака. При переправе через Обь «чацкой мурза Казгула да тулуманский лутчей человек Мурат с воинскими людьми» были разбиты. Из них «в стругах многих побили, а иных потопили». Повстанцев, которые успели бежать в степь, служилые люди догнали и вступили с ними в бой. В этом бою «чацкого мурзу Казгулу да тулуманского лутчего человека Мурата убили и с ними Тарлавковых татар многих побили, и языки поимали и повели в Томский город 9 человек».

Наиболее известными среди чатских мурз были Тарлав, Кызлан и Бурлак.

Миллер в «Истории Сибири» упоминает в качестве «главного поселения чатских татар» так называемый Чатский городок, «на западном берегу Оби, на большой дороге между Томском и Тарой». Историки и краеведы предполагают, что речь могла идти о поселении на месте современной Юрт-Оры. Мессершмидт в записках о своём путешествии 1721 года по землям барабинских и чатских татар, упоминает также поселение Ор-Карагай на левом берегу Оби примерно в этом же месте, рядом с которым отмечает скопления курганов, остатки защитных валов.

В начале XVIII века для обороны от набегов телеутов русскими в чатских землях были основаны остроги — Умревинский в 1703 году, Чаусский в 1713, Бердский в 1716.

Отрывок, характеризующий Чатские татары

– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!