Чемпионат СССР по хоккею с мячом 1978/1979
Поделись знанием:
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.
Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.
Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
31-й чемпионат СССР по хоккею с мячом состоялся с 19 ноября 1978 года по 28 марта 1979 года.
В высшей лиге играли 14 команд. Сыграно 26 матчей каждой командой (всего 182 матча), в них забито в общей сложности 1388 мячей.
Чемпионом СССР впервые стала команда «Зоркий» (Красногорск).
Содержание
Итоговая таблица чемпионата
| М | Команда | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | В | Н | П | Мячи | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | «Зоркий» | 2:2
3:8 |
10:7
1:2 |
3:1
3:4 |
3:6
4:3 |
9:2
6:6 |
3:3
2:3 |
11:3
2:3 |
7:1
2:1 |
10:0
3:2 |
9:0
5:1 |
9:0
13:3 |
7:3
6:3 |
5:1
7:2 |
17 | 3 | 6 | 145 − 70 = +75 | 37 | |
| 2 | «Динамо»
(Алма-Ата) |
8:3
2:2 |
6:4
2:5 |
3:3
4:11 |
9:4
2:3 |
15:6
4:4 |
3:3
4:2 |
8:5
3:4 |
7:3
5:2 |
5:2
3:5 |
20:5
4:9 |
10:2
4:4 |
6:2
6:3 |
4:3
8:5 |
15 | 5 | 6 | 155 − 104 = +51 | 35 | |
| 3 | СКА | 2:1
7:10 |
5:2
4:6 |
2:5
3:1 |
3:5
3:3 |
7:2
3:1 |
3:2
4:3 |
5:0
2:3 |
7:5
4:9 |
4:3
4:1 |
15:4
3:2 |
3:0
2:4 |
11:3
4:4 |
3:3
2:2 |
15 | 4 | 7 | 115 − 84 = +31 | 34 | |
| 4 | «Енисей» | 4:3
1:3 |
11:4
3:3 |
1:3
5:2 |
3:2
1:2 |
7:1
4:5 |
1:2
1:2 |
6:1
2:4 |
6:3
5:5 |
7:4
2:2 |
9:1
3:3 |
6:2
3:2 |
13:2
2:6 |
5:2
2:5 |
13 | 4 | 9 | 113 − 74 = +39 | 30 | |
| 5 | «Динамо»
(Москва) |
3:4
6:3 |
3:2
4:9 |
3:3
5:3 |
2:1
2:3 |
3:4
2:5 |
2:1
3:3 |
5:2
11:3 |
4:3
2:3 |
1:2
1:1 |
4:2
1:2 |
5:3
2:3 |
12:2
4:2 |
5:0
4:4 |
13 | 4 | 9 | 99 − 73 = +26 | 30 | |
| 6 | «Уральский трубник» | 6:6
2:9 |
4:4
6:15 |
1:3
2:7 |
5:4
1:7 |
5:2
4:3 |
3:1
2:6 |
6:3
3:3 |
5:2
2:2 |
3:2
5:3 |
4:1
0:1 |
5:2
2:5 |
12:3
4:4 |
8:2
1:3 |
12 | 5 | 9 | 101 − 103 = −2 | 29 | |
| 7 | «Старт»
(Горький) |
3:2
3:3 |
2:4
3:3 |
3:4
2:3 |
2:1
2:1 |
3:3
1:2 |
6:2
1:3 |
3:2
3:3 |
11:3
2:3 |
4:1
4:2 |
11:3
3:5 |
4:2
3:3 |
2:2
2:4 |
7:0
4:6 |
11 | 6 | 9 | 94 − 70 = +24 | 28 | |
| 8 | СКА | 3:2
3:11 |
4:3
5:8 |
3:2
0:5 |
4:2
1:6 |
3:11
2:5 |
3:3
3:6 |
3:3
2:3 |
9:3
8:3 |
2:1
1:4 |
4:2
+:−* |
7:2
7:1 |
6:2
2:3 |
5:2
2:7 |
13 | 2 | 11 | 92 − 100 = −8 | 28 | |
| 9 | «Волга» | 1:2
1:7 |
2:5
3:7 |
9:4
5:7 |
5:5
3:6 |
3:2
3:4 |
2:2
2:5 |
3:2
3:11 |
3:8
3:9 |
6:2
2:3 |
4:0
4:3 |
12:3
3:7 |
3:2
3:3 |
5:1
3:2 |
10 | 3 | 13 | 96 − 112 = −16 | 23 | |
| 10 | «Вымпел» | 2:3
0:10 |
5:3
2:5 |
1:4
3:4 |
2:2
4:7 |
1:1
2:1 |
3:5
2:3 |
2:4
1:4 |
4:1
1:2 |
3:2
2:6 |
2:2
0:4 |
3:0
3:0 |
8:1
10:5 |
11:0
2:1 |
10 | 3 | 13 | 79 − 80 = −1 | 23 | |
| 11 | «Кузбасс»
(Кемерово) |
1:5
0:9 |
9:4
5:20 |
2:3
4:15 |
3:3
1:9 |
2:1
2:4 |
1:0
1:4 |
5:3
3:11 |
−:+*
2:4 |
3:4
0:4 |
4:0
2:2 |
9:3
2:4 |
6:3
4:5 |
3:0
2:5 |
8 | 2 | 16 | 76 − 125 = −49 | 18 | |
| 12 | «Водник» | 3:13
0:9 |
4:4
2:10 |
4:2
0:3 |
2:3
2:6 |
3:2
3:5 |
5:2
2:5 |
3:3
2:4 |
1:7
2:7 |
7:3
3:12 |
0:3
0:3 |
4:2
3:9 |
6:3
4:6 |
4:1
6:1 |
8 | 2 | 16 | 75 − 128 = −53 | 18 | |
| 13 | «Локомотив»
(Иркутск) |
3:6
3:7 |
3:6
2:6 |
4:4
3:11 |
6:2
2:13 |
2:4
2:12 |
4:4
3:12 |
4:2
2:2 |
3:2
2:6 |
3:3
2:3 |
5:10
1:8 |
5:4
3:6 |
6:4
3:6 |
2:2
7:3 |
6 | 5 | 15 | 85 − 148 = −63 | 17 | |
| 14 | «Юность»
(Омск) |
2:7
1:5 |
5:8
3:4 |
2:2
3:3 |
5:2
2:5 |
4:4
0:5 |
3:1
2:8 |
6:4
0:7 |
7:2
2:5 |
2:3
1:5 |
1:2
0:11 |
5:2
0:3 |
1:6
1:4 |
3:7
2:2 |
5 | 4 | 17 | 63 − 117 = −54 | 14 |
1. В верхних строках таблицы приведены результаты домашних матчей, а в нижних-результаты игр на выезде.
2. * Результат матча «Кузбасс» — СКА Свердловск (3:2), сыгранный 4 января 1979 года, был аннулирован из-за участия в составе «Кузбасса» дисквалифицированного игрока Сергея Лихачёва. Команде «Кузбасс» было зачтено поражение, а команде СКА, соответственно, победа.
Составы команд и авторы забитых мячей
- «Зоркий» (Красногорск) (19 игроков): Андрей Герасимов (14), Александр Теняков (26) — Юрий Андриенко (19; 0), Александр Никитин (23; 0), Николай Сазонов (22; 0), Владимир Буренков (22; 1), Александр Григорьев (26; 25), Сергей Лапин (19; 4), Леонид Лобачёв (21; 18), Вячеслав Панёв (25; 4), Николай Соловьёв (22; 0), Валерий Бочков (20; 20), Сергей Гава (24; 12), Михаил Гордеев (19; 1), Олег Грибов (25; 4), Александр Караблин (25; 15), Сергей Майборода (14; 3), Юрий Петров (25; 38). В составе команды также выступал Алексей Семёнов (2; 0).
- «Динамо» (Алма-Ата) (19 игроков): Александр Окулов (26), Сергей Шилов (20) — Владимир Алексеев (25; 0), Владимир Набер (18; 0), Александр Осокин (23; 0), Яков Апельганец (23; 3), Михаил Быков (15; 0), Сергей Семёнов (26; 5), Александр Сидоров (13; 0), Борис Третьяков (23; 0), Николай Шмик (20; 3), Евгений Агуреев (26; 74), Вячеслав Горчаков (20; 9), Александр Ионкин (26; 25), Владимир Корытин (26; 17), Валерий Привалов (24; 7), Борис Чехлыстов (26; 12). В составе команды также выступали вратарь Владимир Зайцев (7), Юрий Почкунов (2; 0).
- СКА (Хабаровск) (20 игроков): Сергей Лазарев (19), Владимир Огнев (9) — Александр Волков (25; 2), Анатолий Гладилин (16; 0), Евгений Шестаков (21; 0), Сергей Янина (24; 0), Виктор Ковалёв (26; 14), Александр Першин (18; 5), Сергей Слепов (25; 27), Анатолий Судос (12; 0), Юрий Тишин (22; 7), Владимир Башан (25; 19), Сергей Березовский (12; 1), Виктор Булдыгин (24; 15), Сергей Данилов (25; 6), Владимир Ивашин (26; 18), Николай Паздников (21; 1). В составе команды также выступали вратарь Сергей Бурдюхов (3), Анатолий Кузнецов (5; 0), Алексей Оськин (3; 0).
- «Енисей» (Красноярск) (20 игроков): Михаил Лещинский, Леонид Паценкер — Виталий Ануфриенко (9), Юрий Бородкин (1), Владимир Гредин (4), Владимир Гуртовой (2), Юрий Иванов (15), Константин Колесов, Геннадий Крюков (1), Владимир Куманёв (5), Юрий Лахонин (2), Виктор Ломанов (7), Сергей Ломанов-ст. (23), Виктор Лыков (1), Андрей Пашкин (41), Юрий Першин (1), Геннадий Преловский, Виталий Савлук, Виктор Шакалин (1). В составе команды также выступал Андрей Никитченко.
- «Динамо» (Москва) (17 игроков): Сергей Дрогайкин (7; −7), Геннадий Шишков (25; −66) — Евгений Герасимов (21; 8), Евгений Горбачёв (24; 3), Александр Дудин (21; 13), Андрей Ефремов (11; 3), Георгий Канарейкин (25; 27), Анатолий Козлов (19; 4), Сергей Корнеев (21; 1), Юрий Лизавин (26; 14), Леонид Малахов (12; 2), Виктор Мартынов (24; 0), Валерий Маслов (23; 6), Леонид Палладий (20; 0), Владимир Плавунов (24; 9), Владимир Тарасевич (15; 3), Владимир Янко (22; 6).
- «Уральский трубник» (Первоуральск) (19 игроков): Геннадий Михайловских, Владимир Чермных − Александр Бревнов (1), Владимир Глушков, Николай Денисов (8), Александр Дубов (1), Евгений Злоказов (1), Николай Коханов, Юрий Лубов, Сергей Максименко (29), Александр Мальцев (20), Владимир Матвеев (2), Владимир Мозговой, Юрий Панченко (1), Дмитрий Репях (10), Анатолий Романов (24), Рафик Тамаев (1), Евгений Федотов (3), Юрий Черных.
- «Старт» (Горький) (21 игрок): Николай Домненков, Александр Кадышев — Юрий Гаврилов, Сергей Гладких (8), Евгений Горячев (10), Анатолий Грезнев, Алексей Дьяков, Семён Ковальков (1), Сергей Кондрашов (12), Владимир Коровин (1), Вячеслав Крыгин (23), Владимир Куликов (6), Сергей Наумов, Валерий Осипов, Анатолий Паршин (2), Геннадий Перфильев (1), Виктор Пугачёв (15), Александр Рычагов (3), Валерий Тараканов, Борис Удодов (12), Олег Шестеров.
- СКА (Свердловск) (21 игрок): Сергей Карнаухов(?), Валерий Попков(21) — Александр Артемьев (20; 1), Сергей Бутаков (24; 3), Евгений Великанов (?; 6), Леонид Воронин (20; 1), Леонид Вострецов (12; 2), Вадим Давыдов (?; 1), Александр Зверев (?; 0), Александр Измоденов (25; 2), Александр Криушенков (?; 0), Александр Пасынков (24; 3), Сергей Пискунов (25; 10), Владимир Салеев (19; 1), Владислав Самородов (5; 0), Александр Сивков (19; 24), Анатолий Сорокин (?; 0), Сергей Титлин (?; 2), Евгений Фирсов (17; 1), Александр Шкаев (25; 22), Валерий Эйхвальд (19; 13).
- «Волга» (Ульяновск) (20 игроков): Александр Господчиков (22), Леонард Мухаметзянов (12) − Виталий Агуреев (20; 8), Николай Афанасенко (26; 41), Александр Ермолаев (24; 11), Евгений Землянов (24; 1), Игорь Князев (15; 0), Владимир Коваль (22; 0), Олег Кочетков (23; 0), Владимир Куров (25; 11), Владимир Леванов (24; 3), Борис Малявкин (12; 0), Александр Некрасов (25; 0), Владимир Терехов (26; 5), Михаил Тонеев (21; 5), Фёдор Тонеев (18; 5), Ирик Фасхутдинов (24; 6), Раип Фасхутдинов (23; 0). В команде также выступали Александр Епифанов (4; 0) и Олег Платонов (2; 0).
- «Вымпел» (Калининград Московской области) (21 игрок): Владимир Болденко, Алексей Кичигин − Геннадий Баданин, Сергей Баранников, Владимир Ванин, Валерий Ильин, Евгений Лукашевич (2), Геннадий Любченко (3), Олег Лямин, Виктор Митрофанов (2), Расик Мухометзянов (3), Юрий Парыгин (2), Анатолий Попов (23), Валерий Разгоняев (3), Николай Семёнычев, Владимир Солдатов (4), Виктор Стариков (4), Владимир Харлов, Александр Цыганов (11), Валентин Челноков, Геннадий Шахманов (22).
- «Кузбасс» (Кемерово) (20 игроков): Сергей Ефремов, Виктор Иордан — Владимир Бахаев (1), Сергей Береснев (6), Анатолий Волохин, Владислав Ермолов (7), Сергей Киприянов (1), Олег Корпалёв (10), Александр Куземчик (1), Геннадий Кушнир (17), Сергей Лихачёв, Виктор Масленников (1), Владимир Масленников (2), Сергей Мяус (3), Александр Опарин, Валерий Рябченко, Сергей Сзердлов (2), Виктор Солдатов, Николай Усольцев (25), Валерий Шаповалов.
- «Водник» (Архангельск) (21 игрок): Сергей Драчев (26), Александр Синицын (6) — Анатолий Илясов (12; 1), Евгений Кокорин (26; 2), Александр Коновалов (21; 1), Владимир Лысанов (25; 0), Вячеслав Малахов (16; 0), Сергей Некрасов (23; 3), Роберт Овчинников (26; 5), Андрей Панин (25; 17), Виталий Петровский (26; 13), Виктор Плюснин (26; 1), Сергей Попов (25; 13), Вячеслав Серов (25; 14). В составе команды также выступали Александр Воюшин (10; 0), Игорь Крапивин (2; 0), Евгений Люляев (9; 1), Александр Митричев (7; 1), Алексей Сидоров (8; 0), Александр Скирденко (7; 1) и Борис Скрынник (9; 2).
- «Локомотив» (Иркутск) (23 игрока): Александр Баборин (15), Леонид Князьков (21) — Александр Баюсов (18; 0), Всеволод Белый (23; 0), Вячеслав Говорков (24; 16), Евгений Данилов (20; 0), Виктор Девятых (22; 0), Андрей Жигулин (19; 1), Виталий Колесников (25; 2), Владимир Петров (26; 0), Александр Самойлихин (24; 3), Анатолий Сизов (11; 0), Борис Хандаев (23; 8), Игорь Хандаев (26; 14), Валерий Чухлов (25; 29), Виктор Шаров (26; 10), Михаил Швецов (23; 0). В команде также выступали Евгений Гингст (6; 1), Александр Клементьев (6; 1), Виталий Лазицкий (3; 0), Салават Шатмсутдинов (3; 0) и вратари Сергей Иванович Лазарев (2) и Анатолий Щербаков (2).
- «Юность» (Омск) (18 игроков): Александр Мальцев (7), Владимир Тюрнин (26) − Тимофей Андреев (20; 5), Виктор Галкин (26; 14), Виктор Дёмин (20; 0), Виктор Екимов (18; 1), Владимир Зенков (13; 0), Виктор Ивлиев (19; 0), Владимир Костюк (26; 1), Николай Навалихин (26; 10), Александр Найданов (24; 11), Александр Павлов (1; 0), Василий Першин (23; 0), Валерий Созинов (26; 4), Владимир Созинов (26; 9), Сергей Удод (15; 1), Валерий Хлопин (10; 0), Александр Шуешкин (23; 7).
Лучший бомбардир — Евгений Агуреев, «Динамо» (Алма-Ата) — 74 мяча.
По итогам сезона определён список 22 лучших игроков.
Первая группа класса «А»
Соревнования прошли с 25 ноября 1978 по 10 марта 1979 года. На предварительном этапе 16 команд, разбитые на две подгруппы, оспаривали по три путёвки от каждой подгруппы в финальную часть.
Первая подгруппа
| М | Команда | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | В | Н | П | Мячи | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | «Североникель» | 4:4 7:5
3:4 2:3 |
8:1 2:4
1:2 1:3 |
4:2 7:2
5:3 3:3 |
4:1 5:2
2:2 3:3 |
8:1 4:2
2:1 1:1 |
7:3 4:0
6:2 4:3 |
6:2 10:2
5:3 4:1 |
18 | 5 | 5 | 122 - 65 = + 57 | 41 | |
| 2 | «Фили»
(Москва) |
4:3 3:2
4:4 5:7 |
7:4 3:1
0:0 2:4 |
4:3 2:0
2:4 3:6 |
4:4 7:3
4:5 0:0 |
2:8 4:3
3:2 1:5 |
6:3 4:2
5:1 2:3 |
7:4 7:4
2:4 4:6 |
14 | 4 | 10 | 101 - 95 = + 6 | 32 | |
| 3 | «Север» | 2:1 3:1
1:8 4:2 |
0:0 4:2
4:7 1:3 |
2:1 2:2
2:4 3:0 |
1:2* 2:4
0:2 4:4 |
4:0 6:1
1:2 1:2 |
4:0 3:2
0:1 1:0 |
4:2 3:2
3:7 3:2 |
14 | 3 | 11 | 68 - 64 = + 4 | 31 | |
| 4 | «Торпедо»
(Сызрань) |
3:5 3:3
2:4 2:7 |
4:2 6:3
3:4 0:2 |
4:2 0:3
1:2 2:2 |
6:3 7:2
1:3 3:3 |
6:0 5:3
3:6 5:2 |
6:2 11:5
3:5 4:2 |
8:4 4:2
3:8 3:6 |
13 | 3 | 12 | 108 - 95 = + 13 | 29 | |
| 5 | «Строитель» | 2:2 3:3
1:4 2:5 |
5:4 0:0
4:4 3:7 |
2:0 4:4
2:1* 4:2 |
3:1 3:3
3:6 2:7 |
5:1 2:0
2:5 1:5 |
2:2 10:4
2:1 0:1 |
6:2 3:2
1:4 2:5 |
11 | 7 | 10 | 79 - 85 = - 6 | 29 | |
| 6 | «Знамя»
(Воткинск) |
1:2 1:1
1:8 2:4 |
2:3 5:1
8:2 3:4 |
2:1 2:1
0:4 1:6 |
6:3 2:5
0:6 3:5 |
5:2 5:1
1:5 0:2 |
2:2 2:0
2:6 1:8 |
8:0 7:2
5:3 0:2 |
11 | 2 | 15 | 77 - 89 = - 12 | 24 | |
| 7 | «Красная заря» | 2:6 3:4
3:7 0:4 |
1:5 3:2
3:6 2:4 |
1:0 0:1
0:4 2:3 |
5:3 2:4
2:6 5:11 |
1:2 1:0
2:2 4:10 |
6:2 8:1
2:2 0:2 |
7:2 5:2
0:2 6:2 |
9 | 2 | 17 | 76 - 99 = - 23 | 20 | |
| 8 | «Нефтяник» | 3:5 1:4
2:6 2:10 |
4:2 6:4
4:7 4:7 |
7:3 2:3
2:4 2:3 |
8:3 6:3
4:8 2:4 |
4:1 5:2
2:6 2:3 |
3:5 2:0
0:8 2:7 |
2:0 2:6
2:7 2:5 |
9 | 0 | 19 | 87 - 126 = - 39 | 18 |
- Таблица составлена по Энциклопедии «Хоккей с мячом», Москва, изд. Новые Технологии, 2009 год; авторы Соснин В. И, Щеглов М. И. и Юрин В. Л. ISBN 978-5-86541025-6.
- Результат матча «Север» (Северодвинск) — «Строитель» (Сыктывкар), отмеченный *, уточнён по календарю-справочнику «Хоккей с мячом. Высшая лига. 1992-1993 год» , автор-составитель А. Фафурин, город Архангельск, Издательско-полиграфическое предприятие «Правда Севера».
Вторая подгруппа
| М | Команда | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | В | Н | П | Мячи | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | «Родина»
(Киров) |
7:2 5:2
1:3 5:6 |
8:3 4:1*
3:3 3:2 |
6:0 6:3
3:4 1:1 |
5:0 3:1
3:3 13:3 |
7:0 7:0
8:2 4:5 |
5:1 10:0
14:3 9:2 |
3:1 4:1
4:2 4:2 |
21 | 3 | 4 | 155 - 56 = + 99 | 45 | |
| 2 | «Сибсельмаш» | 3:1 6:5
2:7 2:5 |
7:1 9:0
0:2 1:2 |
3:0 7:3
2:3* 2:3 |
7:2 8:1
7:1 7:5 |
11:4 8:2
8:0 4:1 |
10:0 9:1
8:2 1:0 |
1:1 5:0
1:2 6:2 |
20 | 1 | 7 | 145 - 56 = + 89 | 41 | |
| 3 | «Маяк» | 3:3 2:3
3:8 1:4* |
2:0 2:1
1:7 0:9 |
5:2 5:3
3:3 4:4 |
7:2 9:4
0:3 1:5 |
11:1 1:2
4:1 4:3 |
7:1 5:0
2:7 2:1 |
3:1 5:2
3:1 5:0 |
16 | 3 | 9 | 100 - 81 = + 19 | 35 | |
| 4 | «Локомотив»
(Оренбург) |
4:3 1:1
0:6 3:6 |
3:2* 3:2
0:3 3:7 |
3:3 4:4
2:5 3:5 |
4:1 6:1
2:4 0:3 |
9:2 2:2
0:3 7:3 |
2:2 7:1
0:2 1:3 |
9:1 7:2
3:1 2:4 |
11 | 5 | 12 | 90 - 82 = + 8 | 27 | |
| 5 | «Хромпик» | 3:3 3:13
0:5 1:3 |
1:7 5:7
2:7 1:8 |
3:0 5:1
2:7 4:9 |
4:2 3:0
1:4 1:6 |
2:5 2:2
3:2 4:5 |
5:1 7:2
3:2 4:0 |
5:1 6:4
2:5 1:6 |
11 | 2 | 15 | 83 - 117 = - 34 | 24 | |
| 6 | «Труд»
(Куйбышев) |
2:8 5:4
0:7 0:7 |
0:8 1:4
4:11 2:8 |
1:4 3:4
1:11 2:1 |
3:0 3:7
2:9 2:2 |
2:3 5:4
5:2 2:2 |
3:2 0:4
0:1 4:2 |
7:4 3:0
2:5 4:1 |
10 | 2 | 16 | 68 - 125 = - 57 | 22 | |
| 7 | «Никельщик» | 3:14 2:9
1:5 0:10 |
2:8 0:1
0:10 1:9 |
7:2 1:2
1:7 0:5 |
2:0 3:1
2:2 1:7 |
2:3 0:4
1:5 2:7 |
1:0 2:4
2:3 4:0 |
7:3 1:0
0:5 1:1 |
7 | 2 | 19 | 49 - 127 = - 78 | 16 | |
| 8 | «Геолог»
(Уральск) |
2:4 2:4
1:3 1:4 |
2:1 2:6
1:1 0:5 |
1:3 0:5
1:3 2:5 |
1:3 4:2
1:9 2:7 |
5:2 6:1
1:5 4:6 |
5:2 1:4
4:7 0:3 |
5:0 1:1
3:7 0:1 |
6 | 2 | 19 | 58 - 104 = - 46 | 14 |
- Таблица составлена по Энциклопедии «Хоккей с мячом», Москва, изд. Новые Технологии, 2009 год; авторы Соснин В. И, Щеглов М. И. и Юрин В. Л. ISBN 978-5-86541025-6. Результат матча «Родина» (Киров) — «Маяк» (Краснотурьинск), отмеченный *, уточнён по книге «Яркий свет „Маяка“» , автор Сергей Юрканцев, город Серов, ГУП СО «ПО Север», Краснотурьинск, 2006 год. Также уточнён результат матча «Локомотив» (Оренбург) — «Сибсельмаш» (Новосибирск) (отмечен*).
Финал
Прошёл в Новосибирске с 3 по 10 марта 1979 года.
| М | Команда | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | В | Н | П | Мячи | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | «Сибсельмаш» (Новосибирск) | 8:0 | 5:3 | 6:5 | 3:2 | 4:1 | 5 | 0 | 0 | 26 - 11 = + 15 | 10 | |
| 2 | «Маяк» (Краснотурьинск) | 0:8 | 5:5 | 2:1 | 6:4 | 6:1 | 3 | 1 | 1 | 19 - 19 = 0 | 7 | |
| 3 | «Североникель» (Мончегорск) | 3:5 | 5:5 | 7:1 | 8:2 | 2:2 | 2 | 1 | 2 | 25 - 15 = + 10 | 5 | |
| 4 | «Родина» (Киров) | 5:6 | 1:2 | 1:7 | 8:2 | 5:4 | 2 | 0 | 3 | 20 - 21 = - 1 | 4 | |
| 5 | «Фили» (Москва) | 2:3 | 4:6 | 2:8 | 2:8 | 4:2 | 1 | 0 | 4 | 14 - 27 = - 13 | 2 | |
| 6 | «Север» (Северодвинск) | 1:4 | 1:6 | 2:2 | 4:5 | 2:4 | 0 | 1 | 4 | 10 - 21 = - 1 | 1 |
- «Сибсельмаш» (Новосибирск) (20 игроков): Виктор Турлаков (31), Сергей Макагонов (9), Амир Хайруллин (7) — Александр Андреев (33; 14), Александр Корешников (33; 19), Сергей Корешников (33; 48), Александр Майорин (33; 3), Степан Дудчак (32; 0), Александр Ларионов (32; 0), Анатолий Спиридонов (32; 24), Виктор Фёдоров (31; 11), Владимир Ефименко (28; 1), Валерий Желтобрюхов (28; 6), Валерий Журавлёв (28; 43), Владимир Новиков (22; 1), Александр Простосердов (20; 1), В. Леденев (8; 0), Александр Гурин (5; 0), А. Коваленко (2; 0), В. Жданов (1). Играющий главный тренер Валерий Журавлёв.
Право выступать в высшей лиге завоевал «Сибсельмаш» (Новосибирск).
Вторая группа класса «А»
Соревнования прошли с 3 февраля по 3 марта 1979 года. На предварительном этапе 28 команд, разбитых на пять зон, определили победителей. В финальном турнире участвовали победители зон, которые определили победителя второй группы класса «А» и обладателя путёвки в первую группу.
- Первая зона. (Магдагачи), Амурская область. Победитель «Дальсельмаш» (Биробиджан).
- Вторая зона. (Омск). Победитель «Строитель» (Усть-Илимск), Иркутская область.
- Третья зона. (Свердловск). Победитель «Уралхиммаш» (Свердловск).
- Четвёртая зона. (Балахна), Горьковская область. Победитель «Урожай» (Балахна).
- Пятая зона. (Боровичи), Новгородская область. Победитель «Металлург» (Боровичи).
Финальный турнир второй группы класса «А»
Заключительный этап соревнований состоялся в Свердловске.
| М | Команда | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | В | Н | П | Мячи | О |
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | «Уралхиммаш» (Свердловск) | 3:6 | 7:0 | 6:2 | 13:1 | 4 | 0 | 0 | 29 - 9 + 20 | 8 | |
| 2 | «Дальсельмаш» (Биробиджан) | 6:3 | 2:2 | 3:5 | 5:0 | 2 | 1 | 1 | 16 - 10 = + 6 | 5 | |
| 3 | «Урожай» (Балахна) | 0:7 | 2:2 | 4:3 | 4:2 | 2 | 1 | 1 | 10 - 14 = - 4 | 5 | |
| 4 | «Строитель» (Усть-Илимск) | 2:6 | 5:3 | 3:4 | 8:3 | 2 | 0 | 2 | 18 - 16 = + 2 | 4 | |
| 5 | «Металлург» (Боровичи) | 1:13 | 0:5 | 2:4 | 3:8 | 0 | 0 | 4 | 6 - 30 = - 24 | 0 |
- «Уралхиммаш» (Свердловск): В. Замараев, С. Тырцов — Б. Богаткин, Д. Вашенков (2), Н. Волков, В. Костицын, С. Кучков (1), В. Мирошниченко (4), А. Петров (6), В. Редкозубов, В. Рябцев (11), А. Хайдуков (5), В. Чикаров, В. Шмарков, Л. Павловский, А. Гусев, Ю. Шорин. Главный тренер — В. А. Серебров. В скобках — мячи, забитые в финале.
Право выступать в первой группе класса «А» завоевал «Уралхиммаш» (Свердловск).
|
Портал «Хоккей с мячом» |
|---|
| ||||||
Напишите отзыв о статье "Чемпионат СССР по хоккею с мячом 1978/1979"
Отрывок, характеризующий Чемпионат СССР по хоккею с мячом 1978/1979
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.
Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.
Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
