Эльдарханов, Таштемир Эльжуркаевич

Таштемир Эльжуркаевич Эльдарханов<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Депутат Второй Думы. 1907</td></tr>
Председатель Национального Совета Северо-Кавказского края
1923—1929
Предшественник:	должность учреждена
Вероисповедание:	ислам
Рождение:	1 апреля 1870(1870-04-01) с. Гехи, Чечня, Российская империя
Смерть:	14 ноября 1934(1934-11-14) (64 года) Грозный, Чечено-Ингушская автономная область, СССР
Партия:	ВКП(б)
Образование:	Тифлисский учительский институт
Профессия:	учитель
Монограмма:

Таштеми́р Эльжурка́евич Эльдарха́нов (1 апреля 1870, Гехи, Чечня, Российская империя — 14 ноября 1934, Грозный, Чечено-Ингушская автономная область, СССР) — чеченский просветитель, писатель, общественный, политический и государственный деятель, депутат Первой и Второй государственных Дум.

Биография

Ранние годы

Таштемир Эльдарханов родился 1 апреля 1870 года в селе Гехи в крестьянской семье. Обнаружил склонность к учёбе и в семь лет был определён в единственную в Чечне горскую школу в Грозном. После её окончания поступил во Владикавказское реальное училище.

В 1893 году Эльдарханов окончил Тифлисский учительский институт. В течение пяти лет работал в Майкопе, затем в Грозненской горской школе.

В студенческие годы Таштемир Эльдарханов начал собирать в архивах Тифлиса и Владикавказа образцы устного творчества чеченцев. В 1900 году опубликовал в «Сборнике материалов для описания местностей и племён Кавказа» несколько чеченских легенд на русском языке. В 1911 году в Тифлисе был издан подготовленный им первый чеченский букварь.

Начало политической деятельности

Педагогическая и общественная деятельность Эльдарханова совпала с периодом развития революционного движения. Он посещал митинги, стремился понять суть происходящих событий. Бывая в аулах, пропагандировал демократические идеалы. Поэтому его уволили из школы по мотивам «политической неблагонадёжности». В 1906 году был избран в Первую Думу депутатом от Терской области. Эльдарханов надеялся соединить на интернациональной основе трудящихся в борьбе против самодержавия.

9 июля 1906 года Первая Дума была разогнана. 6 февраля 1907 года на собрании выборщиков от крестьян и городских жителей Терской области Таштемир Эльдарханов, уже ставший к тому времени известным общественным деятелем, был избран депутатом во Вторую Думу.

После роспуска Второй Государственной Думы Эльдарханов вернулся в Грозный. Однако власти запретили ему преподавание в школах Терской области. Он уехал в Баку, где работал в системе просвещения до Февральской революции 1917 года.

Революция и гражданская война

После Февральской революции он вернулся в Чечню и активно включился в революционное движение. Эльдарханов был убеждён, что историческая перспектива горских народов связана с революционной Россией. Большевики привлекли его для разъяснительной работы среди солдат «дикой дивизии», шедшей на Петроград. В результате деятельности Эльдарханова и его товарищей части дивизии, составлявшие ударную силу корниловских войск, были остановлены без единого выстрела.

В период стодневных боев с августа по ноябрь 1918 года Гойтинский Совет, руководимый Эльдархановым, возглавил борьбу против белоказаков. В осажденный Грозный были посланы отряды чеченских красноармейцев, организована помощь продовольствием и боеприпасами.

Вскоре после окончания этих боев в Чечено-Ингушетию вошли войска Деникина. Части Красной Армии, под натиском превосходящих сил противника, были вынуждены отступить из Владикавказа и Грозного.

Советский период

После освобождения Грозного в горских районах Чечено-Ингушетии были созваны народные съезды, которые высказались за Советскую власть. Председателем Чеченского ревкома, по рекомендации председателя РВС Кавказского фронта и Северо-Кавказского ревкома Г. К. Орджоникидзе, был назначен Т. Эльдарханов.

В августе 1920 года на первом съезде Советов Чечни Эльдарханов был избран председателем областного исполкома. Впоследствии он был избран на пост председателя ЦИКа Горской АССР с сохранением за ним должности председателя Чеченского облисполкома. После образования в 1922 году Чеченской автономной области Эльдарханов работал председателем областного ревкома. На съезде Советов Чечни в августе 1923 года он был избран председателем исполкома Чеченской автономной области. После образования Северо-Кавказского края был назначен председателем Национального Совета при крайисполкоме и переехал в Ростов-на-Дону.

Эльдарханов был делегатом 8, 10, 11 и 12 Всероссийских съездов Советов, членом ВЦИКа 10, 11, 12 созывов, членом ЦИК СССР 1, 2, 3 созывов от Чеченской автономной области. В 1929 году он вернулся в Грозный. Последние годы своей жизни Эльдарханов занимал руководящие должности в объединении «Грознефть». Он скончался 14 ноября 1934 года после непродолжительной болезни.

Ссылки

• Сулумова Д. [grozny-inform.ru/main.mhtml?Part=26&PubID=17802 Человек благородных идей] // Вести республики. — 08.04.2010. — № 64.
• [www.kavkaz-uzel.ru/articles/30351/ Эльдарханов Таштемир Эльжуркаевич]. Кавказский Узел (10 октября 2002). Проверено 19 октября 2013.
• Гакаев Д. [www.newparlament.ru/tribune/view/2054 Таштемир Эльдарханов]. Единый портал молодёжного парламентского движения России (22 декабря 2011). Проверено 19 октября 2013.
• [youtube.com/watch?v=9ZWQpL2DqhQ ЖЗЛ. Таштемир Эльдерханов] на YouTube

Образование   Политика   Чечня   Персоналии

Отрывок, характеризующий Эльдарханов, Таштемир Эльжуркаевич

– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.