Эмблема Эритреи
| Эмблема Эритреи | |
 | |
| Детали | |
|---|---|
| Утверждена | |
Эмблема Эритреи утверждена в день получения страной независимости 24 мая 1993 года. Верблюд был выбран в качестве государственного символа в знак того, что верблюды сыграли важную роль в транспортной системе во время войны за независимость. Верблюд окружён венком из оливковых ветвей, ниже представлена надпись государство Эритрея на трёх официальных языках страны — английском — State of Eritrea, арабском — دولة إرتريا،, и тигринья — ሃገረ ኤርትራ, читается Hagere Ertra.
История
Первый вариант герба Эритреи был разработан в 1919 году, когда Эритрея была колонией Италии, и основывался на европейских геральдических традициях. Первый вариант герба представлял собой щит, разделённый пополам по горизонтали, в верхней части которого был изображён красный лев с белой звездой на груди, нижняя половина была разделена на шесть волнистых полос синего и белого цвета, а над щитом располагалось изображение короны. Красный лев символизировал итальянского короля и красный цвет использовался правившей в Италии Савойской династии, а звезда является исторически сложившимся аллегорическим символом Италии Italia Turrita, широко используемым в итальянской геральдике. Синие и белые волнистые полосы являются традиционным геральдическим символом воды, что отражает происхождение названия «Эритрея» от латинского Erythræa (в древности эта местность была названа за береговую линию вдоль Красного моря).[1].
После установлением в Италии в 1922 году фашистского режима в 1926 году была произведена модификация первоначального варианта герба: был устранён символ монархии (корона) и герб был дополнен фашистской символикой — фасциями и лавровым венком. В 1941 году, когда Эритрея перешла под контроль британской администрации, британские колониальные власти провели свою модификацию герба, вернув его к версии времён королевской Италии. В этом виде герб использовался до 1952 года.[1]
В период с 1952 по 1962 гг., когда Эритрея входила в состав Эфиопии, в качестве герба использовалось изображение вертикальной оливковой ветви в окружении оливковых венков. Эта эмблема используется до сих пор на флаге страны.[1]
Современный вид эмблемы Эритреи был утверждён 24 мая 1993 года, в день принятия декларации независимости от Эфиопии. Эмблема представляет собой изображение золотого верблюда в пустыне в окружении оливкового венка. Этот вариант эмблемы отражает значимость для Эритреи верблюдов, которые использовались во время войны за независимость от Эфиопии для транспортировки материалов и товаров[2]. В нижней части эмблемы находится название страны на трёх официальных языках Эритреи[1].
|
|
|
|
| Проект герба Эритреи времён колониального господства Италии(1919—1926). | Модифицированный вариант герба Эритреи (1926—1941). | Вариант герба Эритреи времён британской колониальной администрации (1941—1952). | Вариант эмблемы Эритреии под властью Эфиопии (1952—1962). |
Напишите отзыв о статье "Эмблема Эритреи"
Примечания
Ссылки
- [www.ngw.nl/heraldrywiki/index.php?title=The_National_Arms_of_Eritrea The National Arms of Eritrea] (англ.)
| ||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Эмблема Эритреи
Что значат эти упреки?Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
