Эсколан, Хоакин
| Хоакин Эсколан и Балибрера исп. Joaquín Escolán y Balibrera | ||
| ||
|---|---|---|
| 30 сентября 1834 — 14 октября 1834 | ||
| Предшественник: | Хосе Грегорио Саласар | |
| Преемник: | Хосе Мария Сильва | |
| ||
| 2 марта 1835 — 10 апреля 1835 | ||
| Предшественник: | Хосе Мария Сильва | |
| Преемник: | Николас Эспиноса | |
- У этого человека испанская фамилия; здесь Эсколан — фамилия отца, а Балибрера — фамилия матери.
Хоакин Эсколан и Балибрера (исп. Joaquín Escolán y Balibrera) — центральноамериканский политический деятель первой половины XIX века.
В 1834 году правительство Федеративной Республики Центральной Америки было вынуждено сместить верховного правителя штата Сальвадор Хоакина де Сан-Мартина, который попытался выделить Сальвадор в независимое государство. Президент Центральной Америки назначил временным главой штата Карлоса Саласара, а затем — Хосе Грегорио Саласара. 21 сентября 1834 года Хосе Грегорио Саласар собрал в Сан-Висенте Ассамблею штата Сальвадор, чтобы она избрала нового главу штата. Был избран Хосе Мария Сильва, но результаты голосования были объявлены недействительными, и тогда 30 сентября был избран Хоакин Эсколан. Хоакин Эсколан пробыл на посту верховного главы штата две недели, после чего всё-таки передал полномочия Хосе Марии Сильве.
2 марта 1835 года, после того, как Дионисио Эррера отказался от назначения главой штата Сальвадор, Хоакин Эсколан вновь стал главой исполнительной власти (в то время эта должность называлась «Консул»), и пробыл на этом посту до 10 апреля, когда этот пост занял избранный голосованием генерал Николас Эспиноса.
Напишите отзыв о статье "Эсколан, Хоакин"
Отрывок, характеризующий Эсколан, Хоакин
Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
