Янссон, Туве Марика

Туве Янссон
Tove Jansson
Туве Янссон (1956)
Место рождения:	Гельсингфорс, Великое княжество Финляндское
Род деятельности:	прозаик, художница
Язык произведений:	шведский
Награды:	, Pro Finlandia

Ту́ве Ма́рика Я́нссон (швед. Tove Marika Jansson, финско-шведское произношение имени ; 9 августа 1914 — 27 июня 2001) — известная финская писательница, художница, иллюстратор. Обрела всемирную известность благодаря своим книгам о муми-троллях. Писала на шведском языке.

Биография

Туве Янссон родилась в богемной семье: мать — видная художница Сигне Хаммарштен, иллюстратор книг, приехавшая в Финляндию из Швеции; отец — признанный скульптор Виктор Янссон. Туве была первым ребёнком в семье. Её брат Пер-Улоф (р. 1920) впоследствии стал фотографом, а другой брат Ларс (1926—2000) — художником.

По материнской линии Туве принадлежала к древнему шведскому роду Хаммарштенов, из которого вышло много видных государственных деятелей и просто знаменитых людей. Интересно, что Янссон, много и часто упоминавшая в книгах и интервью свою мать, очень мало говорила об отце. Много известно о её шведской родне и крайне мало о финских родственниках по линии отца. В детстве каждое лето Туве проводила в Швеции у бабушки, в местечке Блидё, недалеко от Стокгольма.

«Прекрасней всего было то, что море находилось совсем рядом. И хотя с лужайки у дома, где мы с друзьями играли, его видно не было, если вдруг во время игр мы внезапно затихали, до нас долетал шум прибоя», — вспоминала Туве.

В 15 лет Туве Янссон уезжает учиться в Швецию, получив диплом факультета изящных искусств Колледжа искусств (англ.), она проходит стажировку в художественных школах Франции, Германии, Италии. К этому времени у себя на родине она уже добилась определённого признания, поскольку чуть ли не с 10 лет выполняла иллюстрации для популярного детского журнала, главным редактором которого была хорошая знакомая родителей.

Завершив учёбу за границей, Туве возвращается домой и начинает иллюстрировать книги и рисовать карикатуры по заказу разных изданий.

Всемирная известность к Янссон пришла благодаря книжному сериалу о муми-троллях: очаровательных существах, обитающих в идиллической Муми-долине. Эти книги, иллюстрации к которым Янссон выполняла сама, били все рекорды по популярности в 1950-60-е годы. Они расходились многомиллионными тиражами и издавались по всему миру. К примеру, одна только «Шляпа волшебника» была переведена на 34 языка, включая японский, тайский и фарси.

Всего о муми-троллях Янссон написала 8 повестей («Маленькие тролли и большое наводнение», «Муми-тролль и комета», «Шляпа волшебника», «Опасное лето», «Мемуары Муми-папы», «Волшебная зима», «Папа и море», «В конце ноября»), один сборник рассказов «Дитя-невидимка», 4 книжки в картинках («Опасное путешествие», «А что потом», «Кто утешит малютку», «Мошенник в доме Муми-троллей»). Янссон лично адаптировала свои книги для театра. По мотивам «Опасного лета» она сначала написала пьесу «Муми-тролли за кулисами», а затем либретто к мюзиклу «Муми-опера».

К обрушившейся на неё популярности Янссон испытывала двоякое чувство. С одной стороны, её раздражала излишняя коммерциализация её творчества, с другой, именно огромные доходы, получаемые от всевозможной продукции с муми-тематикой (майки, кепки, плакаты, значки) позволили ей арендовать, а затем выкупить в собственность остров Кловхарун в Финском заливе, на котором она часто укрывалась от журналистов и надоедливых почитателей.

Успех во всем мире «Шляпы волшебника» привлёк к Янссон внимание агентства Associated Press, откуда она получила письмо со следующими словами: «Чудесные существа, созданные вами, могли бы стать героями комикса, который мы желали бы печатать». Туве был предложен контракт на семь лет. Она с радостью согласилась: договор на публикацию комикса гарантировал ей стабильный доход. Окружение Янссон осудило её: все друзья посчитали, что она продала свой талант западной масскультуре. Кроме того, рисовать детские комиксы считалось в богемной среде унизительным. Сама Туве считала, что бедность хуже любого унижения. Первый комикс появился на страницах лондонской газеты The Evening News 20 сентября 1954 года. На пике популярности муми-тематики комикс Янссон продавался в 17 странах и публиковался 58 изданиями.

Первоначально Янссон лично рисовала каждую полосу комикса, но вскоре эта работа ей наскучила, и она передала её брату Ларсу, который без остановки придумывал и рисовал муми-комиксы на протяжении 20 лет, превратив их в очень доходный бизнес.

Поразительно, но сама Янссон всегда подчеркивала, что в первую очередь она — художник, и очень серьёзно к своей литературной деятельности не относилась. Однако её картины всегда привлекали гораздо меньше внимания, чем книжки о муми-троллях.

Среди работ Янссон как художника самыми известными являются:

• фрески в здании мэрии Хельсинки (1947)
• настенная роспись в здании мэрии города Хамина (1952)
• настенная роспись в здании средней школы города Карья (1953)
• роспись алтаря в церкви города Теува (1954)

С годами популярность муми-книг не шла на спад, а наоборот, только росла. Книги Туве Янссон привлекают внимание не только детей, но и взрослых читателей, и даже учёных. По творчеству Янссон было защищено множество диссертаций, её сказки подвергались семиотическому и психоаналитическому анализу. В её книгах находят отголоски дзен-буддизма и христианства, отсылки к философии Канта.

Празднование 80-го дня рождения Янссон в 1994 превратилось в государственное мероприятие, по масштабу и пафосу сопоставимое с Днём независимости. День рождения обожаемого автора страна отмечала фейерверками и праздничными шествиями. Янссон чествовали как национального героя.

В июне 2001 года писательница скончалась от обширного кровоизлияния в мозг.

В день похорон Янссон в Финляндии был объявлен национальный траур. Президент страны, обращаясь с соболезнованиями к родственникам писательницы, сказал, что «Творчество Туве Янссон — самый большой вклад Финляндии в мировую сокровищницу культуры после Калевалы и Сибелиуса».

Награды, которых была удостоена Туве Янссон:

• «Премия Нильса Хольгерсона» лучшему детскому писателю года (1953)
• Премия имени Х. К. Андерсена за вклад в развитие детской литературы (1966)
• Премия Шведской Академии Искусств (1972)
• Золотая Президентская Медаль Финляндии (1976)
• Почетное звание доктора искусствоведения Университета Хельсинки (1978)
• Премия имени Сельмы Лагерлеф за вклад в литературу (1993)
• Звание Почетного Профессора Финской Республики (1995)
• Литературная Премия Американо-Скандинавского Культурного Фонда за вклад в искусство (1996)

С 2002 года в Финляндии вручается Литературная Премия имени Туве Янссон.

Помимо шведского и финского языков (которые были для неё родными), Туве Янссон свободно говорила на английском, французском, со словарём читала по-немецки.

Личная жизнь

В молодости Туве Янссон много и активно общалась с противоположным полом, и даже была одно время обручена с журналистом Атосом Виртаненом. По причинам, которые до сих пор остаются загадкой, помолвка была расторгнута (предположительно, самим Виртаненом).

Перешагнув рубеж в 35 лет, Янссон осознала свою бисексуальность и с тех пор поддерживала близкие отношения исключительно с женщинами. В то время в Финляндии в богемной среде однополые отношения считались приемлемыми, хотя общество в целом к лицам нетрадиционной ориентации относилось негативно.

С 1956 года постоянным партнером Янссон стала художница Тууликки Пиетиля (1917—2009). Янссон и Пиетиля прожили вместе 45 лет. Тууликки стала прототипом созерцательной и философской Туу Тикки из повести Янссон «Волшебная зима» — факт, которым Пиетиля очень гордилась. Не единожды в интервью она говорила: «Вы знаете, что Туу Тикки — это я? Туве списала этот персонаж с меня».

Долгое время им удавалось с успехом скрывать свою связь. На вопросы интервьюеров о личной жизни Янссон неизменно отвечала, что является принципиальным противником института брака и не хочет иметь детей по философским убеждениям. Янссон и Пиетиля открыто рассказали о своих отношениях на пресс-конференции в 1993 году.

По завещанию Янссон именно Пиетиля унаследовала недвижимость, которой владели женщины (две квартиры в Хельсинки и остров Кловхарун). Авторские права на книги перешли во владение племянницы Софии Янссон (дочери Ларса).

Уже в 1960-е годы Туве Янссон стала миллионером. Огромные доходы от продажи смежных прав (театральные постановки, сувенирная продукция с муми-троллями) быстро сделали Янссон одной из самых богатых женщин в Финляндии. Однако она продолжала до самой смерти вести скромный образ жизни: пользовалась общественным транспортом, сама ходила за покупками в магазин рядом со своим домом и лично отвечала на большую часть писем от своих читателей.

Остров Кловхарун

Остров Кловахарун, расположенный в Финском заливе, с 1964 по 1998 годы являлся летней резиденцией Туве Янссон и её партнёрши художницы Тууликки Пиетиля, где они проводили каждое лето. В настоящий момент остров необитаем и доступен для посещений только с организованными экскурсиями в летние месяцы. На Кловхаруне можно посетить домик Янссон, в котором развернута экспозиция её картин.

Муми-тролли и прочие работы

Существует несколько легенд о том, как возник образ муми-тролля, однако все они сходятся на том, что его графическое воплощение появилось, самое раннее, в 1930 г. Впервые изображение муми-тролля было опубликовано в карикатуре в финском журнале Garm в 1940 г. Первая книга из серии работ о муми-троллях вышла из печати в 1945 г. («Маленькие тролли и большое наводнение», написана и проиллюстрирована в 1938 г.), однако популярность завоевала её вторая повесть «Муми-тролль и комета» (1946 г.), в которой было дано подробное описание Долины муми-троллей (Муми-дален), ставшей местом действия большинства последующих историй. Следующая книга — «Шляпа волшебника» (1949 г.) — дала толчок «муми-буму» во многих странах мира.

Туве Янссон также иллюстрировала книги Толкина и Льюиса Кэрролла.

Янссон написала ряд повестей и рассказов, не имеющих отношения к муми-троллям.

Особенности творческой манеры

Несмотря на то, что тролли были заимствованы писательницей из шведских сказок, их образ был существенно переработан, и в целом можно говорить о том, что фольклор оказал на творчество Туве Янссон минимальное влияние. Жизнь обитателей Муми-дола имитирует жизнь семьи самой Янссон с точки зрения ребёнка — неизвестно, откуда берутся продукты и предметы домашнего обихода, соседи муми-троллей хоть и ворчливы, но чаще всего доброжелательны. В более поздних произведениях герои Янссон как бы взрослеют и понимают, что мир на самом деле иной — жестокий и равнодушный (см., например, историю с красными муравьями или рассказ о морских лошадках в повести «Папа и море»). Если ранее Морра была просто сказочным чудовищем, то позднее её образ конкретизируется и даже становится выражением несправедливости мироустройства: «Так легко было представить того, кто никогда не согреется, кого никто не любит и кто уничтожает все вокруг себя» («Папа и море»). Тем не менее автор не стремится подтолкнуть читателя к выводу о том, что жизнь в этом мире наполнена страхом и мучениями. Последняя из книг о муми-троллях заканчивается тем, что они всё же возвращаются в свой дом.

В основе художественного мира Туве Янссон лежит образ дома — дома, в котором всегда горит свет, тебя ждут близкие, готова вкусная еда и тёплая постель. Это незыблемая цитадель безопасности и любви, одна мысль о которой позволяет преодолеть любые невзгоды и куда всегда можно вернуться. Так, Муми-мама спокойно дожидается окончания затянувшихся странствий Муми-тролля за накрытым столом («Комета прилетает»).

Другой важный мотив творчества Туве Янссон — это свобода. Каждый обладает правом на творческое самовыражение, поскольку свободна в своих проявлениях сама природа, весь окружающий мир. Ограничить свою свободу действий персонаж может только сам сообразно собственным представлениям о долге, но не имеет права навязывать эти представления другим: Снусмумрик ненавидит Сторожа парка, где запрещается бегать, смеяться, курить, но в то же время он добровольно отказывается от своих планов, когда вынужден позаботиться о нескольких крохотных детёнышах-сиротах («Опасное лето»).

И конечно, одна из определяющих тем муми-серии — тема одиночества. Одинок Муми-тролль (особенно это ощущается в «Волшебной зиме»), одинок Снусмумрик, и многие другие персонажи в глубине своей души одиноки. Физическим воплощением этого «одиночества души» явилась Морра: бесконечно одинокая, ледяная, непонятная и пугающая в первых книгах и «оттаявшая» — в последних. Муми-тролль боится показаться смешным, страдает от насмешек Мю, переживает массу внутренних конфликтов наедине сам с собой. В «Волшебной зиме» он впервые так остро ощутил одиночество, а в книге «Папа и море» — повзрослел и научился быть один.

Муми-парк

На острове близ г. Наантали (20 минут на автобусе маршрута 7 или 6 от Турку) открыт тематический парк Страна муми-троллей, посвящённый героям серии книг про муми-троллей. Парк функционирует в летнее время и закрывается в последнюю неделю августа, когда «муми-тролли впадают в спячку».

Культурное значение

В Финляндии персонажи Янссон (семейство муми-троллей, Снусмумрик, Снифф, Малышка Мю и пр.) весьма популярны. Пользуется спросом разнообразная сувенирная продукция по этой тематике. Персонажи Янссон стали неотъемлемой частью современной массовой культуры. Доходы от реализации продукции, использующей образы муми-троллей, составляют такую же часть государственного бюджета Финляндии, что и налоговые отчисления корпорации Nokia.

Библиография

Муми-серия

• «Маленькие тролли и большое наводнение» (1938, опубликована 1945, переработанное издание 1991)
• «Погоня за кометой» (1946, затем издавалась под заголовком «Муми-тролль и комета», переработанное издание под названием «Комета прилетает» 1968)
• «Шляпа волшебника» (1949)
• «Бравады Папы Муми-тролля» (1950, переработанное издание под названием «Мемуары Папы Муми-тролля» 1968)
• «Что дальше?» (1952, книжка-картинка)
• «Опасное лето» (1954)
• «Волшебная зима» (1957)
• «Кто утешит малютку?» (1960, книжка-картинка)
• «Дитя-невидимка» (1962, сборник новелл)
• «Папа и море» (1965)
• «В конце ноября» (1970)
• «Жуткое путешествие» (1977, книжка-картинка)
• «Муми-тролли» (1977), сборник комиксов
• «Мошенник в доме муми-троллей» (1980, книжка-картинка)
• «Муми-тролли» (1981), сборник комиксов

Примечание: книги комиксов представляли собой переиздание в книжном формате комиксов, ранее появлявшихся в периодических изданиях.

Прочие произведения

• «Дочь скульптора» (1968) — автобиографическая повесть
• «Летняя книга» (1972) — повесть
• «Умеющая слушать» (1971) — сборник рассказов
• «Город солнца» (1974) — роман
• «Игрушечный дом» (1978) — сборник рассказов
• «Честный обман» (1982) — повесть
• «Каменное поле» (1984) — повесть
• «Путешествие налегке» (1987) — сборник рассказов
• «Честная игра» (1989) — сборник рассказов
• «Письма Клары» (1991) — сборник рассказов
• «Записки с острова» (1996) — повесть
• «Послания» (1998) — сборник рассказов
• «Серый шёлк» (1971—1991) — сборник рассказов

Фильмы о Туве Янссон

В 2004 вышел документальный фильм Tove and Tooti in Europe производства финской кинокомпании Lumifilm.

Книги о Туве Янссон

В Финляндии давно и много пишут о Янссон. Ещё при жизни писательницы журналист Юхани Толванен опубликовал книгу «Клянусь своим хвостом» (швед. Vid min svans, 2000), посвященную творчеству Т. Янссон. В 2003 году журналистка Кристина Бьерк опубликовала биографию писательницы «Не только муми-тролли» (швед. Mer an mumin). Спустя год свет увидел сборник воспоминаний о Туве Янссон «По дороге с Туве: друзья и родственники вспоминают Туве Янссон» (фин. Toven matkassa). Наконец, в 2007 вышла в свет монументальная работа профессора литературоведения Буэль Вестин «Туве Янссон: слово, рисунок, жизнь» (швед. Tove Jansson: ord, bild, liv), в которой на более чем 500 страницах рассказывается о жизни и творчестве Янссон.

Наследие Туве Янссон

В Финляндии существует «Общество Туве Янссон» (Tove Jansson Seura), целью которого является поддержание интереса к творчеству писательницы. На данный момент в обществе, которое является официальной организацией с уставом, членскими взносами, состоит несколько сотен человек. В России есть несколько фэн-клубов Туве Янссон. Очень популярны созданные ею персонажи в Японии, где есть фэн-клубы муми-троллей и множество магазинов, торгующих сувенирной продукцией с муми-тематикой.

Литература

• Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Ред. Тимо Вихавайнен (Timo Vihavainen); пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Общество финской литературы (Suomalaisen Kirjallisuuden Seura), 2004. — 814 с. — ISBN 951-746-522-X.. — [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Электронная версия]  (Проверено 18 февраля 2010)
• Туула Карьялайнен. «Туве Янссон. Работай и люби» / Tove Jansson. Tee työtä ja rakasta.

Ссылки

• [eldb.net/name/nm002193/ Туве Янссон на сайте The Electronic Literary Database (ELDb)]
• [www.lib.ru/JANSSON/ Янссон, Туве Марика] в библиотеке Максима Мошкова
• [www.moomi-troll.ru/ Всё о творчестве Туве Янссон и о муми-троллях]
• [www.tove-jansson.ru/ Клуб почитателей Туве Янссон]
• [www.moomin.com/ Официальный сайт правонаследников Т.Янссон]
• [www.tove-jansson.ru/moominland/viewtopic.php?t=972/ Отрывки из книги «По дороге с Туве»]
• [tove-jansson.ru/moominland/viewtopic.php?p=10492#10492/ Книга «Клянусь своим хвостом»]
• [www.nordiccenter.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=103%3A2009-11-25-17-29-00&catid=78&Itemid=98&lang=ru Скандинавский Культурный Центр]
• [sf-encyclopedia.uk/fe.php?nm=jansson_tove Т.Янссон в энциклопедии фэнтези]

Отрывок, характеризующий Янссон, Туве Марика

«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.