Черняев, Василий Матвеевич

Василий Матвеевич Черняев
В. М. Черняев в 1857 году
Дата рождения:	22 марта (2 апреля) 1794(1794-04-02)
Место рождения:	слобода Калитва, Землянский уезд, Воронежское наместничество
Дата смерти:	22 февраля (6 марта) 1871(1871-03-06) (76 лет)
Место смерти:	Харьков
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	ботаника
Место работы:	Харьковский университет
Альма-матер:	Харьковский университет
Научный руководитель:	Ф. А. Делявинь
Известен как:	автор первой сводки по флоре Украины

Систематик живой природы

Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «Czern.». [www.ipni.org/ipni/advPlantNameSearch.do?find_authorAbbrev=Czern.&find_includePublicationAuthors=on&find_includePublicationAuthors=off&find_includeBasionymAuthors=on&find_includeBasionymAuthors=off&find_isAPNIRecord=on&find_isAPNIRecord=false&find_isGCIRecord=on&find_isGCIRecord=false&find_isIKRecord=on&find_isIKRecord=false&find_rankToReturn=all&output_format=normal&find_sortByFamily=on&find_sortByFamily=off&query_type=by_query&back_page=plantsearch Список таких таксонов] на сайте IPNI [www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=12392-1 Персональная страница] на сайте IPNI Страница на Викивидах

Васи́лий Матве́евич Черня́ев (22 марта [2 апреля] 1794, слобода Калитва Землянского уезда, Воронежское наместничество — 22 февраля [6 марта] 1871, Харьков) — русский ботаник, исследователь флоры Украины, профессор Харьковского университета.

Биография

Происходя из духовного звания, Черняев поступил в Воронежскую семинарию, по окончании которой в 1812 году уехал в Москву, надеясь поступить на медицинский факультет Московского университета.

Отечественная война 1812 года вынудила его покинуть Москву и пешком добираться до Харькова.

В 1813 году при содействии некоторых профессоров он был зачислен на первый курс медицинского факультета Харьковского университета в качестве «казённозаштатного», то есть учившегося за казённый счёт студента.

В 1817 году В. М. Черняев окончил Харьковский университет со званием кандидата медицины. Талантливость молодого натуралиста, его любовь к естественным наукам обратили на себя внимание преподавателей. В 1816 году, ещё будучи студентом, В. М. Черняев был назначен смотрителем зоологического кабинета университета, основанного Ф. А. Делявинем, по предложению которого и был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию.

В сентябре 1819 года Черняеву было поручено преподавание курса «Обозрение трёх царств природы» студентам всех факультетов.

В 1820 году он был утверждён в звании лекаря. В 1820—1821 годах работал прозектором при кафедре нормальной анатомии медицинского факультета Харьковского университета.

Весной 1821 года он направился в ботаническую экспедицию по средней и южной России для изучения флоры и сбора гербария, а осенью уехал в научную командировку за границу. Во время поездки по России он познакомился со знаменитым ботаником бароном Ф. К. Биберштейном, проводил совместно с ним ботанические экскурсии, участвовал в составлении III тома таврическо-кавказской флоры. За границей Черняев пробыл свыше трёх лет (1821—1825). Более года он провёл в Богемии и Австрии, изучая гербарии профессоров Вильденова и Жакена. Затем он поехал в Париж, где слушал лекции виднейших естествоиспытателей — Жюссьё, Кювье, Дюмериля, Жоффруа Сент-Илера, Ламарка. Попытался приобрести продаваемый Персоном гербарий, на что не получил из Харькова необходимых средств. Много времени посвящал изучению богатой коллекции растений Ботанического королевского сада Парижа (фр. Jardin des plantes). В 1824 году он прослушал ряд лекционных курсов по ботанике и зоологии в Берлинском университете.

Однако более всего он изучал флору западноевропейских стран, собирая растения для гербария во время многочисленных путешествий на южном побережье Франции, средиземноморских островах, Альпах, на Пиренейском полуострове, в Швейцарии и Италии.

Обширные собранные им гербарии и закупленные во Франции зоологические коллекции В. М. Черняев отсылал в Харьковский университет. Гербарий, отправленный В. М. Черняевым в Харьковский университет, состоял из пяти тысяч экземпляров растений. Среди зоологических коллекций были колибри, разные бразильские птицы, обезьяны, тихоход, насекомые, моллюски и др.

В. М. Черняев вернулся в Россию в начале 1825 года и несколько месяцев работал в Петербургском ботаническом саду, изучая гербарии Триниуса, Н. С. Турчанинова и другие сборы.

16 октября 1825 года он приступил к педагогической работе в Харьковском университете; в феврале 1826 года министерство народного просвещения утвердило его адъюнктом естественной истории и ботаники.

2 марта 1829 года он был утверждён ординарным профессором ботаники. На протяжении своей многолетней службы в университете он неоднократно избирался деканом физико-математического факультета (1837−1839, 1841—1845, 1855). Педагогическая деятельность В. М. Черняева в Харьковском университете продолжалась 40 лет, вплоть до 1859 года.

В. М. Черняев читал в университете ряд лет, кроме ботанических курсов, также и зоологию. Почти тридцать лет он был единственным преподавателем ботаники в университете; только в последние десять лет своей педагогической деятельности он получил помощников, разделивших с ним чтение ботанических курсов.

Более 30 лет В. М. Черняев заведовал ботаническим садом Харьковского университета; в устройство сада он вложил много сил и труда, мечтал об организации его по образцу лучших иностранных ботанических садов, которые посещал во время своей заграничной командировки, но скудность отпускаемых средств не позволила осуществить его проекты.

Ботанические лекции В. М. Черняева были интересными и содержательными. Его ученики в своих воспоминаниях писали, что профессор Черняев преподавал ботанику, непременно используя живые растения. Ранней весной начинались экскурсии в природу, где систематика изучалась на живых растениях. При изучении анатомии растений использовались микроскопы. Черняев обладал редкой способностью объяснять доступно и просто сложные научные вопросы. Студенты любили лекции по ботанике и ещё больше самого профессора за простоту, общительность, за живой весёлый характер.

В. М. Черняев был неутомимым путешественником — исследователем флоры Украины. Летом, во время каникул, один и со студентами на протяжении десятилетий он изучал флору Украины, собирая гербарий. А зимой проводил кропотливую, трудоёмкую работу по систематизации собранных растений. Длительные флористические экспедиции В. М. Черняев продолжал и после увольнения из университета в 1859 году, пока позволяло здоровье.

Научная деятельность

Обширные многолетние сборы растений В. М. Черняева составили гербарий Харьковского университета, состоявший из трёх отделов: 1) растения Европы, Азии и других зарубежных стран; 2) растений Европейской и Азиатской России; 3) растений Украины и прилегающих к ней местностей.

Главная заслуга В. М. Черняева перед отечественной ботаникой заключается в публикации его «Конспекта растений дикорастущих и разводимых в окрестностях Харькова и в Украйне» (1859). Это была первая сводка по флоре Украины, включавшая 1 769 видов растений: 1 657 дикорастущих и 112 культурных, из которых 17 видов растений были новыми, впервые открытыми В. М. Черняевым.

Несмотря на краткость описаний и отсутствие указаний о местонахождениях, конспект флоры Черняева используется специалистами до настоящего времени; долгое время это была единственная работа по флоре Украины, представлявшая немалый вклад в познание этой флоры.

Кроме высших растений, В. М. Черняев всю жизнь изучал грибы. Будучи в научных командировках за границей, он изучал грибы западноевропейских стран. Первые работы по флоре украинских грибов, и в частности миксомицетов, принадлежит В. М. Черняеву.

Из материалов Ленинградского исторического архива видно, что В. М. Черняев открыл новые виды грибов в составе украинской флоры и стремился проверить правильность своих определений со специалистами — микологами. В Петербурге он советовался с академиком Г. П. Бонгардом, но тот не мог ему помочь, так как в знании микрофлоры далеко уступал В. М. Черняеву.

В 1839 году В. М. Черняеву была разрешена научная командировка в Швецию к известному микологу Элиасу Фризу, ученику Линнея, работавшему в Уппсальском университете. Черняев привёз Фризу открытые им на Украине новые формы дождевиков (Lycoperdaceae), и высказал свои предположения в связи с этим об установлении новых родов в этом семействе, что было одобрено Фризом.

Из микологических работ В. М. Черняева наиболее интересна и важна статья «Новые тайнобрачные Украины и несколько слов о флоре этой страны» (1845). Здесь были описаны новые роды и виды грибов, найденные им на Украине; среди грибов описывались и паразитические формы. В указанной статье описанию грибов предпослано вступление о характере флоры Украины. В этой флоре Черняев видел сочетание северных, среднерусских и восточных форм растений.

Видный русский ботаник В. И. Талиев, долгое время работавший в Харьковском университете, устанавливает за В. М. Черняевым приоритет в открытии на Украине кустарника-реликта — Волчеягодника Софии (Daphne sophia).

Всю жизнь В. М. Черняев вёл обширную научно-общественную работу. Он состоял членом многих научных обществ: Российского общества любителей садоводства, Шведского общества садоводства, Вольного экономического общества, Московского общества испытателей природы, Московского общества сельского хозяйства и ряда других.

В своих многочисленных ботанических экскурсиях, которые были постоянной потребностью его энергической натуры, Василий Матвеевич собрал огромный гербарий, который оставил Харьковскому университету. Гербарий этот представляет важный материал для изучения флоры России и особенно важен он в том отношении, что для каждого растения находится множество замечаний, которыми нередко пользовались ученики его для своих диссертаций.

Научные труды

• «О пользе отечественных злаков». Речь, произнесённая в торжественном собрании Харьковского университета 30 августа 1828 г., Харьков, 1828.
• «О лесах Украины». Речь, произнесённая в торжественном собрании Харьковского университета 1 сентября 1857 г., М., 1858, 2, 54 стр.
• «Конспект растений дикорастущих и разводимых в окрестностях Харькова и в Украйне», Харьков, 1859, 8, 90 стр.

Семья

Сыновья:

• Николай (1832—1868) — директор и основатель Сельскохозяйственного музея в Санкт-Петербурге.
• Валериан (1844—1892) — учёный агроном, специалист по сельскохозяйственным машинам, инспектор сельского хозяйства при Министерстве государственных имуществ и член его учёного комитета, действительный статский советник. Имел два высших образования: естественное отделение Харьковского университета и Петровская земледельческая академия. Читал публичные лекции в Сельскохозяйственном музее и на разных сельскохозяйственных выставках. В течение 24 лет был сотрудником «Земледельческой газеты», в которой поместил около 500 статей; там же печатались его ответы на присылаемые в редакцию вопросы аграриев.

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01002921774#?page=339 Черняев, Василий Матвеевич] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Черняев, Василий Матвеевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Базилевская Н. А., Мейер К. И., Станков С. С., Щербакова А. А. Выдающиеся отечественные ботаники. — М.: Учпедгиз, 1957. — С. 113—119.
• Ширяев Г. Некоторые данные о местонахождении более редких растений «Конспекта растений…» etc. пр. В. М. Черняева (Харьков. 1859) по гербарию пр. В. М. Черняева // Тр. Ботан. сада Имп. Юрьев. ун-та. 1910. Т. 11, вып. 2. С. 178—182.
• Фляксбергер К. Гербарий пшениц В. М. Черняева // Тр. по прикл. ботанике, генетике и селекции. 1928. Т. 19, № 1. С. 359—370. — Хранился в Харьковском университете.
• То же // Тр. сільсько-господарськ. ботан. 1928. Т. 2, вып. 1. С. 3-12. (на укр. яз.)
• Ю. Н. Прокудин. Выдающийся русский ботаник XIX столетия В. М. Черняев. — Харьков, 1953. — 51 с.

Ссылки

• [www-mycology.univer.kharkov.ua/history4.htm Биография]

Отрывок, характеризующий Черняев, Василий Матвеевич

Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.