Аверкиева, Юлия Павловна

Юлия Павловна Аверкиева
Фотография начала 1970-х годов
Дата рождения:	24 июля 1907(1907-07-24)
Место рождения:	село Подужемье, Кемский уезд, Архангельская губерния, Российская империя
Дата смерти:	9 октября 1980(1980-10-09) (73 года)
Место смерти:	Москва
Страна:	Российская империя, СССР
Научная сфера:	этнограф
Место работы:	Институт этнографии АН СССР
Альма-матер:	ЛГУ (1929)
Научный руководитель:	Владимир Германович Тан-Богораз; Лев Яковлевич Штенберг
Известные ученики:	Рафаэль Лопес-Вальдес
Известна как:	крупнейший специалист по этнографии индейцев Северной Америки
Награды и премии:

Ю́лия Па́вловна Аве́ркиева (в замужестве — Петро́ва; 24 июля 1907 года, село Подужемье, Кемский уезд, Архангельская губерния, Российская империя — 9 октября 1980 года, Москва, СССР) — советский этнограф, доктор исторических наук, крупнейший специалист по этнографии индейцев Северной Америки. Автор ряда монографий об истории общества у американских индейцев и теоретической мысли в американской этнографии, а также многих научных статей и докладов на международных научных конгрессах.

Биография

Ранние годы

Юлия Павловна Аверкиева родилась 24 июля 1907 года в семье онежских крестьян-поморов, в селе Подужемье, Кемского уезда, Архангельской губернии. В 1925 году окончила школу 2-й ступени в городе Кемь. Свободно владела карельским языком. В том же году Наркомпросом Карельской АССР была направлена в город Петрозаводск для сдачи экзамена в вуз. Поступила на этнографическое отделение географического факультета Ленинградского государственного университета, где проходила обучение у Владимира Германовича Тан-Богораза и Льва Яковлевича Штернберга.

В 1929 году окончила университет со специализацией по финно-угорским народам, и на два года была командирована Наркомпросом РСФСР на стажировку в Колумбийский университет в Нью-Йорке в США, где специализировалась в области американской этнографии у Франца Боаса. Осенью 1930 года, приняв его приглашение, участвовала в экспедиции к индейцам племени квакиютль на острове Ванкувер в Канаде. Эта экспедиция навсегда определила круг её научных интересов.

Научная деятельность в 1930-е — 1940-е годы

Сразу по возвращению на родину она поступила в аспирантуру АН СССР и была прикреплена к Музею антропологии и этнографии АН СССР, где работала над кандидатской диссертацией под руководством Николая Михайловича Маторина и Владимира Германовича Тан-Богораза. Весной 1932 года в журнале «Советская этнография» появилась её первая научная статья, посвящённая вопросам этнологии и физической антропологии.

4 августа 1931 года Юлия Павловна Аверкиева вышла замуж за Петра Афанасиевича Букина, ре-эмигранта из США, который взял её фамилию. Брак оказался неудачным, и, несмотря на рождение дочери Елены, в 1934 году супруги развелись. Осенью 1935 года она вышла замуж во второй раз за Аполлона Александровича Петрова, научного сотрудника Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР, специалиста по древней китайской философии, который удочерил её ребёнка от первого брака. В том же 1935 году Юлия Павловна Аверкиева защитила кандидатскую диссертацию на тему «Рабство у племён северо-западного побережья Северной Америки». К тому времени, помимо русского и карельского, она свободно владела английским, немецким, французским и финским языками.

В 1936 году по политическим мотивам её исключили из ВЛКСМ и уволили с работы. Однако, в том же году Юлия Павловна Аверкиева была принята на должность библиотекаря I разряда в отдел систематики Государственной публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Здесь ею была проведена большая работа по созданию и систематизации каталогов библиотеки по этнографии, географии и антропологии. В 1937 году у неё родилась дочь Зинаида. В 1938 году она была принята в Институт этнографии на должность старшего научного сотрудника.

В июле 1941 года эвакуировалась с семьёй из Ленинграда в Москву, затем в село Услан под Казанью и Куйбышев, где находилась до апреля 1942 года.

Из эвакуации вернулась в Москву. После, вместе с мужем, командированным в качестве дипломатического работника в Китай, с мая 1942 по сентябрь 1943 года и с 1945 по июль 1947 года жила в городе Чунцине. С сентября 1943 по 1945 год состояла в заочной докторантуре Института этнографии АН СССР. По возвращении из Китая в 1947 году была принята в этот институт на должность младшего научного сотрудника.

Арест и реабилитация

По политическим мотивам была арестована 25 ноября 1947 года. В заключении 28 апреля 1948 года Юлия Павловна Аверкиева родила сына, которого у неё отобрали через две недели и отдали в детский дом, ничего не сказав о нём Аполлону Александровичу Петрову. В 1949 году её осудили на пять лет лагерей и отправили отбывать наказание в исправительно-трудовой лагерь в городе Темников, в Мордовской АССР. В том же году скоропостижно скончался второй муж Юлии Павловной Аверкиевой. 28 ноября 1952 года она была выслана в Енисейский район Красноярского края. Здесь в посёлке Стрелка учёный-этнограф работала учётчицей на шпалозаводе и фактурщицей на лесозаготовке. В 1954 году по амнистии вернулась в Москву, а в 1956 году была полностью реабилитирована.

Научная деятельность в 1960-е — 1970-е годы

В августе 1957 года Юлия Павловна Аверкиева была восстановлена в должности младшего научного сотрудника Института этнографии АН СССР. В этом научном институте она трудилась до самой смерти. Последней её должностью здесь была должность заведующего сектором народов Америки. В марте 1962 года она защитила докторскую диссертацию на тему «Разложение родовой общины и формирование классовых отношений у индейцев Северо-Западного побережья Северной Америки», и в июле того же года ей была присуждена учёная степень доктора исторических наук. В том же году вступила в КПСС.

Принимала участие в Международных конгрессах по антропологии и этнографии в Москве (1964), Токио (1968), Чикаго (1973), Международных конгрессах по социологии в Эвиане (1966), Варне (1970), Торонто (1974), Стокгольме (1978), в Международном конгрессе психологов в Москве (1966), в симпозиуме «Место этнографии в системе наук» в Бург-Вартенштейне в Австрии (1976) и других научных форумах. Неоднократно избиралась в руководящие органы советов международных научных обществ. Она была членом Постоянного совета Международного союза антропологических и этнологических наук, вице-президентом Исследовательского комитета по расовым и этническим отношениям и положению нацменьшинств при Международной социологической ассоциации. С 1966 по 1980 год была главным редактором журнала «Советская этнография». Большое внимание уделяла современному ей движению индейцев в США и Канаде и их положению в этих странах.

Последние годы

Юлия Павловна Аверкиева умерла 9 октября 1980 года в Москве. Она была кремирована. Урна с её прахом была захоронена в могиле Петрова Аполлона Александровича на Ваганьковском кладбище.

Библиография

• Аверкиева Ю. П. [books.google.ru/books/about/%D0%A0%D0%B0%D0%B1%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE_%D1%83_%D0%B8%D0%BD%D0%B4%D0%B5%D0%B9%D1%86%D0%B5%D0%B2_%D0%A1%D0%B5.html?id=HClsnAEACAAJ&redir_esc=y Рабство у индейцев Северной Америки]. — Москва: Изд-во Академии наук СССР, 1941. — 100 с.

• Аверкиева Ю. П. [books.google.ru/books?id=qVcUAAAAIAAJ&dq=inauthor:%22%D0%AE%D0%BB%D0%B8%D1%8F+%D0%9F%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0+%D0%90%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B8%D0%B5%D0%B2%D0%B0%22&hl=ru&source=gbs_book_similarbooks Разложение родовой общины и формирование раннеклассовых отношений: в обществе индейцев Северо-западного побережья Северной Америки]. — Москва: Изд-во Академии наук СССР, 1961. — 271 с.

• Аверкиева Ю. П. [books.google.ru/books?id=Kvg6AQAAIAAJ&q=inauthor:%22%D0%AE%D0%BB%D0%B8%D1%8F+%D0%9F%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0+%D0%90%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B8%D0%B5%D0%B2%D0%B0%22&dq=inauthor:%22%D0%AE%D0%BB%D0%B8%D1%8F+%D0%9F%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0+%D0%90%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B8%D0%B5%D0%B2%D0%B0%22&hl=ru&sa=X&ei=4Wb1UeK6HaGO4ATPooGwCg&ved=0CEAQ6AEwAw Индейское кочевое общество XVIII-XIX вв.]. — Москва: Наука, 1970. — 175 с.

• Аверкиева Ю. П. [books.google.ru/books?id=UGZrAAAAMAAJ&q=inauthor:%22%D0%AE%D0%BB%D0%B8%D1%8F+%D0%9F%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0+%D0%90%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B8%D0%B5%D0%B2%D0%B0%22&dq=inauthor:%22%D0%AE%D0%BB%D0%B8%D1%8F+%D0%9F%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D0%BD%D0%B0+%D0%90%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%BA%D0%B8%D0%B5%D0%B2%D0%B0%22&hl=ru&sa=X&ei=4Wb1UeK6HaGO4ATPooGwCg&ved=0CDsQ6AEwAg Индейцы Северной Америки]. — Москва: Наука, 1974. — 347 с.

• Аверкиева Ю. П. [books.google.ru/books/about/%D0%98%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F_%D1%82%D0%B5%D0%BE%D1%80%D0%B5%D1%82%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%BE.html?id=CPkRAQAAIAAJ&redir_esc=y История теоретической мысли в американской этнографии]. — Москва: Наука, 1979. — 299 с.

• Аверкиева Ю. П. [elcat.shpl.ru/index.php?url=/notices/index/IdNotice:752079/Source:default Из экспедиционных материалов по индейцам квакиютль.]. — Санкт-Петербург: Музей антропологии и этнографии (МАЭ) РАН, 2005. — 323 с. — (Аборигены Америки: предметы и представления).

Ссылки

• [www.iea.ras.ru/cntnt/levoe_meny/ob_institu/sotrudniki1/yup_petrov.html Ю. П. Петрова–Аверкиева]. ИЭА РАН. Проверено 19 сентября 2013.
• Аргутинская Н. К. [www.nlr.ru/nlr_history/persons/info.php?id=14 Аверкиева (Петрова–Аверкиева) Юлия Павловна]. РНБ. — Сотрудники РНБ — деятели науки и культуры. Биографический словарь, т. 1-4..
• Нитобург Э. Л. [www.ihst.ru/projects/sohist/books/ethnography/2/399-428.pdf Ю. П. Петрова-Аверкиева: учёный и человек]. Ihst.ru.

Отрывок, характеризующий Аверкиева, Юлия Павловна

Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.