Антонов, Сергей Николаевич (художник)

Сергей Николаевич Антонов
Основные сведения
Работы и достижения
Работал в городах	Рига, Псков, Берлин, Брюссель
Архитектурный стиль	Неоклассицизм, Ар-деко
Важнейшие постройки	Гостиница «Рига», Типография «ROTA»
Нереализованные проекты	проект Ратушной площади
Награды	Орден Леопольда II

Сергей Николаевич Антонов (13 августа 1884, Рига — 11 июля 1956, Рига) — архитектор, живописец, театральный художник, преподаватель.

Заслуженный деятель искусств Латвийской ССР (1945).

Один из самых популярных рижских художников-архитекторов межвоенного периода.

Биографическая справка

Отец Сергея Антонова — Николай Романов переехал в Лифляндскую губернию из центральной России во второй половине XIX века.

В Риге он подал прошение о смене фамилии «Романов» (из-за полного совпадения с именем императора) на «Антонов» и его прошение было удовлетворено.

Переселенец устроился на работу к процветавшему тогда в Риге купеческому семейству Камариных, чья продукция (москательные товары, косметика, удобрения и другое) пользовалась успехом даже за пределами края.

В Риге у Николая Антонова родился сын Сергей и две дочери.

Благодаря своей работоспособности и целеустремленности он сколотил себе небольшое состояние. Полученные деньги, он пустил в оборот, открыв гостиницу «Коммерческая», расположенную в непосредственной близости от Рижского вокзала.

В 1925 году семейный бизнес был поделен с семьёй Келлеров и она была переименована в «Метрополь».

В «Метрополе» часто останавливались заезжие знаменитости. Фёдор Шаляпин, приезжая в Ригу, всегда останавливался в определённом номере этой гостиницы.

Россия. Начало творческой деятельности

Сергей Антонов с самого детства был верен своему главному увлечению — рисованию. Наставником в изобразительном искусстве у него был известный мастер пейзажной живописи Академик Императорской Академии Художеств профессор Юлий Юльевич Клевер (в прошлом рижанин), который неоднократно останавливался в гостинице «Метрополь», с окон которой открывался вид на здание городского управления жандармерии. Именно с видом на это здание Юлий Клевер написал несколько известных картин.

В 1909 году Сергей Антонов закончил Рижский Политехникум по инженерно-строительной специальности.

Императорская Академия Художеств

Сразу после окончания Политехникума Антонов переезжает в Санкт-Петербург, где продолжает обучение на архитектурном факультете Императорской Академии Художеств.

В это время в Академии на архитектурном факультете преподавали молодые академики — В. А. Щуко, рижанин И. А. Фомин и недавний выпускник — Эрнест Шталберг (впоследствии известный латвийский архитектор). Одним из преподавателей Антонова был Л. Н. Бенуа.

В этот период Антонов испытал заметное влияние идей объединения «Мир искусства». Впоследствии это проявилось в его работах, особенно в рисунках и акварелях итальянского цикла (20-е годы), работах на тему русской истории и фольклора.

В Академии Антонов работает над созданием злободневных, для того времени, сооружений. Преподавательским советом был одобрен его проект мемориала «Павшим в Первую мировую войну».

За дипломный проект здания Государственного совета Российской империи, 24 мая 1914 года рижанин Сергей Антонов получает звание художника-архитектора.

Хорошо защитив диплом Антонов, по заведённой в Академии традиции, был удостоен возможности пройти творческую практику за рубежом. На два года российский архитектор отправляется в командировку (или, как тогда называли, пенсионерство) во Францию, Германию и Италию, где он выполнил большое количество пейзажных зарисовок. Европейское двухгодичное путешествие пошло на пользу талантливому выпускнику Академии Художеств.

По возвращении на родину в 1916 году, Сергея Антонова направляют в город Псков вести «Технику и композицию рисунка» в художественно-промышленной школе имени Н. Ф. Фан-дер-Флита, где Антонов работал до 1920 года. Параллельно с преподаванием, молодой архитектор занимался самостоятельной творческой деятельностью.

Творческая работа в Латвии

Архитектурное проектирование

В 1920 году художник-архитектор Сергей Николаевич Антонов возвращается в Ригу и начинает интенсивную творческую работу.

В 1924 году он становится членом только-что созданного Товарищества Архитекторов Латвии. В это время его председателем был Эйжен Лаубе, а с 1928 по 1929 год) станет бывший преподаватель Антонова по Петербургской Академии Художеств — Эрнест Шталберг, приехавший в Ригу в 1922 году.

• В это время Антонов участвует в разработке плана по реконструкции исторического центра латвийской столицы — Старого города (латыш. Vecriga).
• На улице Бривибас в конце 1920-х годов находился знаменитый ресторан-кабаре «Альгамбра», принадлежавший предприимчивому коммерсанту Георгу Берзиньшу. В 1929 году Сергей Антонов спроектировал интерьер «Альгамбры» в стиле Ар-деко. Здесь свой карьерный взлёт начал композитор Оскар Строк, прославившийся своими танго. Ресторан «Альгамбра» просуществовал до 1940 года.
  Деревянный дом ресторона не сохранился до наших дней, в эдании, расположенном на его месте (улица Бривибас, д. 25) долгое время располагалось предприятие «Ригас модес».
• Архитектором были построены: здание ресторана «Лидо» в Юрмале (1930 год); интересное сооружение кинотеатра «Гайсма» на Таллинской (Ревельской) улице; кинотеатр «Renesanse» на ул. Нометню (Лагерная), 44 (1938 год).

• Экспозиционный павильон Латвии на Всемирной выставке, которая состоялась в 1935 году в Брюссель. За эту работу рижскому зодчему был вручён бельгийский королевский орден Леопольда Второго, и две золотых медали.
• проект здания Крематория (1938, в соавторстве с О. Тилманисом)
• В 1939 году по проекту архитекторов Антонова и Альфреда Биргхана на улице Дзирнаву, 57 строят огромное (для масштабов предвоенной Риги — высотой 48 метров) здание издательства «ROTA».
• В 1935 году, по поручению президента Карлиса Ульманиса, Антонов разрабатывает проект здания Национальной городской управы, которое должно было располагаться в том месте, где сегодня находится официозный Музей оккупации Латвии, рядом с «Домом Черноголовых», который впоследствии не пощадила Вторая мировая война, как и большинство других зданий, располагавшихся по периметру городской Ратушной площади. Целью строительства резиденции была идея расположить в одном здании многочисленные городские департаменты. Сооружение должно было быть выполнено в монументальных формах «державного» неоклассицизма, к которому откровенно тяготел Ульманис.

Со стороны набережной Даугавы здание должно было достигать в высоту 12 этажей, со стороны площади — семи. Когда проект сооружения уже был готов, президент Ульманис посоветовал архитектору разработать включить в свой проект башню-доминанту, как традиционный архитектурный компонент ратуши крупного европейского города.

• Вторая мировая война помешала осуществлению этого грандиозного плана, хотя достоверно известно, что Антонов продолжал работать над эскизами восстановления Ратушной площади и строительства нового здания Управы, по крайней мере, до середины 1944 года, когда площадь лежала в руинах уже в течение трёх лет. В этих набросках явственно ощущается влияние классической палладианской традиции.

Театр, живопись, графика

• С 1925 по 1940 год Сергей Антонов работал художником-декоратором в Рижском русском театре. Им были созданы декорации к комедии А. Грибоедова — «Горе от ума», к пьесам: А. К. Толстого — «Царь Федор Иоаннович», Лопе де Веги — «Собака на сене», Е. Замятина — « Блоха», Р. Блауманиса — «Блудный сын» и другие.
  На протяжении более чем пяти лет, Сергей Антонов этом театре занимал пост главного декоратора.
• Помимо работы в Рижском русском театре, Антонова приглашали оформлять постановки и в другие театры. Как оформитель драматических представлений Антонов в 30-е годы XX века был также моден и популярен, как художник Лудольф Либертс на сцене Рижского Оперного театра.
  С. Н. Антонов работал над оформлением постановок в «Рабочем театре», «Странствующей опере», в «Национальном театре». В 1922 году он создал декорации к пьесе Д. Мережковского «Царевич Алексей», поставленной в «Tеатре Рейнгардта» в Берлине.
• В занятиях живописью архитектор-художник оставался верным урбанистическому направлению в пейзаже: любимым видом Антонова был вид на Старую Ригу. Помимо объективного отражения городской реальности, мастер придумывал собственные сюжетные направления, дополнял панораму Старого города новыми образами и формами. Получалось красочно и органично, — Антонов в совершенстве владел техникой рисунка. Художник не всегда подписывал свои работы, — но это было и необязательно, работы Антонова рижские любители изобразительного искусства узнавали и без подписи.

Преподавательская деятельность

• Сергей Николаевич Антонов с 1921 года обучал будущих строителей, архитекторов и планировщиков в Латвийском университете. Он принимал деятельное участие в работе архитектурной мастерской, руководителем которой был именитый архитектор Эйжен Лаубе, построивший в Риге более 200 зданий.
  Профессор Антонов был для студентов примером для подражания в творчестве, поведении и даже умении одеваться. Когда стройный, элегантный профессор прогуливался по рижским бульварам в компании с молодой женой, им вслед устремлялись восхищённые взгляды.

Последний проект архитектора

• Гостиница «Рига» на бульваре Аспазии, 22. Сооружена в 1957 году.
  Для проектирования были приглашены две группы авторов: Первая под руководством Эрнеста Шталберга и вторая под руководством Арвида Миезиса (1902—1950). В результате работы предпочтение было отдано проекту второй группы — асимметричная композиция, в плане напоминающая букву «Е».
• Сергей Николаевич Антонов работал в коллективе с архитекторами: Юрием Архиповым, Арвидом Миезисом (первый руководитель проекта) и инженером: А. Лисовским. Интерьеры создавали: А. Айварс, В. Дамбран и А. Крастиньш.
  С 1950 года руководитель проекта — Сергей Николаевич Антонов.
• В проектировании гостиницы (начатом в первые послевоенные годы) ярко выявились противоречия в архитектуре того времени. В первых вариантах при решении фасадов использовались формы классических ордеров. В окончательном варианте было решено декорировать всё сооружение с применением стилизованных элементов народной архитектуры. После окончания строительства в 1954 году художественный образ гостиницы «Рига» стал мишенью для критики со стороны приверженцев рациональной архитектуры.

---

При работе над гостиницей «Рига» многое делалось вопреки мнению руководителя проекта. В знак протеста С. Н. Антонов отказался от премии, которой был удостоен весь авторский коллектив. Переживания в этот период тяжело отразились на здоровье С. Н. Антонова, он перенёс инсульт и вскоре скончался.

Итоги

• В год смерти Сергея Николаевича Антонова состоялась памятная выставка (каталог—1957 год), на которой было представлено более 600 произведений художника разных лет. В роли организатора выставки выступил А. Ф. Эглит, в прошлом ученик Антонова по псковской художественно-промышленной школе, директор Государственного музея русского и латышского искусства (ныне это — Латвийский национальный художественный музей).
• Художник-архитектор Сергей Николаевич Антонов — признанный мастер латвийской архитектуры середины XX века, художник, внёсший своими произведениями вклад в процесс архитектурного развития латвийской столицы. Его живописные произведения хранятся во многих музеях и частных собраниях Москвы, Таллина, Риги, в других городах России, Прибалтики и за рубежом.
• Архитектор Сергей Антонов жил в Риге на улице Альберта, 2, в доме, построенном Михаилом Эйзенштейном.

Литература

• Jānis Lejnieks. Rīga, kuras nav. — Rīga: Zinātne, 1998. — С. 399. — ISBN 5-7966-1191-7. (латыш.)
• Энциклопедия «Рига», —Рига: Главная редакция энциклопедий, —1989, Шталберг Эрнест Екабович, —стр. 606, ISBN 5-89960-002-0.
• Архитектура Советской Латвии, И. Страутманис, О. Бука, Я. Крастиньш, Г. Асарис, —Москва, — «Стройиздат», —1987, —320с., Стр. —123.

Ссылки

• [images.google.ru/imgres?imgurl=www.artsait.ru/art/a/antonovS/img/1sm.jpg&imgrefurl=www.artsait.ru/art/a/antonovS/main.htm&usg=__h4O4zX69t2lrswutGxGbz95skl4=&h=386&w=300&sz=47&hl=ru&start=1&um=1&tbnid=FPOZPdAnnBbA_M:&tbnh=123&tbnw=96&prev=/images%3Fq%3D%25D0%2590%25D0%25BD%25D1%2582%25D0%25BE%25D0%25BD%25D0%25BE%25D0%25B2,%2B%25D0%25A1%25D0%25B5%25D1%2580%25D0%25B3%25D0%25B5%25D0%25B9%2B%25D0%259D%25D0%25B8%25D0%25BA%25D0%25BE%25D0%25BB%25D0%25B0%25D0%25B5%25D0%25B2%25D0%25B8%25D1%2587%26gbv%3D2%26hl%3Dru%26lr%3D%26rls%3Dig%26sa%3DN%26um%3D1%26newwindow%3D1 Картины Сергея Николаевича Антонова на сайте artsait.ru]
• [www.artsait.ru/art/a/antonovS/main.htm Антонов Сергей Николаевич (1884—1956)]
• [archive.is/20131115113925/www.gazeta.lv/story/21861.html Ресторан «Лидо» в Дзинтари (Юрмала)]

Отрывок, характеризующий Антонов, Сергей Николаевич (художник)

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.