Буддийские храмы и монастыри Монголии
Поделись знанием:
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
|
|
История
Первые буддийские монастыри (монг. Бурханы шашны хийд) монголов, джунгаров и бурят представляли собой комплексы соответствующим образом обустроенных юрт, кочевавших вместе с родами их владельцев-лам или ставками феодалов.
Первый стационарный монастырь в северной Монголии (Халхе), — Эрдэни-Дзу, — был построен Тушэту-ханом Абатаем в 1585 году. Со времени Дзанабадзара, первого монгольского Богдо-гэгэна, в Халхе началось массовое строительство новых монастырей. Монастыри основывались и содержались всеми слоями общества — от общеимперской администрации и халхаских ханов до мелкой знати и сомонных аратских сообществ.
К моменту социалистической революции 1921 года в Монголии насчитывалось свыше тысячи крупных и мелких монастырей и храмов. В период религиозных репрессий Чойбалсана большая часть их была разрушена и заброшена; имущество конфисковано. К настоящему времени монгольским буддистам возвращена часть уцелевших монастырей и храмов. К 1997 году в стране насчитывалось более 160 храмов и монастырей, включая заново построенные.[1]
Типология монастырей
|
• Бурханы шашин Монголд •
Буддизм в Монголии
| |
|---|---|
| Персоналии | |
| Карма-бакши • Пагба-лама Сакья-пандита • Далай-лама IV Дзанабадзар • Данзанравжа Богдо-гэгэн VIII • Агван-Балдан Жамсранжав • Цэрэндондов Богдо-гэгэн IX • Бакула Ринпоче Сонинбаяр • Пурэвбат | |
| Учения | |
| Красная вера • Жёлтая вера Сачжа • Дзогчен • Луйжин | |
| Духовенство | |
| Богдо-гэгэн • Донкор-Манджушри Джалхандза • Бамбар-Эрдэни Догшин-Ноён • Дилова • Джанджа
Хубилган • Хутухта • Цорджи | |
|
Крупнейшие монастыри | |
| Гандантэгченлин • Эрдэни-Дзу Амарбаясгалант • Данзандаржа Уржиншаддувлин • Шанх | |
| Цаган сар • Дончод • Зул • Цам Чотрул Дючен • Майдари-хурал | |
|
Культ | |
| Ма́ни • Итгэл • Микчжи́м
Бурхан • Хадак • Обо́ • Очир • Субурган • Тарни • Хий-морин • Аршан • Шарил • Эрих | |
Морфология
- Хурэ́ (монг. хүрээ) — изначально монастырь, при котором постоянно жило духовенство (ср.: курень). Их-хурэ, резиденция Богдо-гэгэна, была крупнейшим кочующим монастырём Халхи, впоследствии осевшим и выросшим до размеров города. В настоящее время хурэ в Монголии не осталось.
- Сумэ́ (монг. сүм) — изначально храм, ламство которого не жило при нём постоянно, собираясь лишь по дням крупных праздников, либо отдельный храм в крупном монастыре. В настоящее время словом «сүм» именуются храмы любых религий.
- Хийд (монг. хийд) — небольшой монастырь, предназначенный для проведения затворов. Сравним с православным скитом. В настоящее же время хийдом, напротив, именуется любой монастырь.
В дореволюционной Монголии за монастырями чаще всего закреплялся в качестве части названия тип, характеризовавший его на момент постройки, независимо от текущих социальных реалий. В настоящее время из них бытуют лишь хийд в значении «монастырь» и сүм в значении «храм». В российских же регионах расселения монгольских народов закрепилась следующая номенклатура:
- Дуга́н (от тиб. འདུ་ཁང། — зал собраний) — «часовня», отдельно стоящий или монастырский храм у бурят, а также в Монголии.
- Даца́н (от тиб. གྲྭ་ཚང།) — в Тибете изначально отделение, факультет при крупном монастыре, в котором ведётся обучение цаниду. У бурят слово приобрело значение «монастыря» вообще; у монголов — отдельный храм при крупном монастыре, не обязательно связанный с учебным процессом.
- Хуру́л (от монг. хурал — собрание) — общее именование буддийского храма у калмыков и тувинцев.
Принадлежность
Административная
Описывается ситуация, существовавшая в Халхе при маньчжурской династии.
- Императорские — построенные и содержавшиеся на средства бюджета империи Цин. Духовенство привлекалось либо жалованием, платившимся империей, либо прикомандировывалось по одному от хошуна. Пример императорского монастыря — Амарбаясгалант.
- Хутухтинские (монг. хутагтын), иначе гэгэновские (монг. гэгээний) — монастыри, построенные монгольской знатью в качестве резиденций монгольских религиозных иерархов и переданные им в дар. Обычно с передачей монастыря передавалось и некоторое количество собственных подданных, получавших статус «учеников» (монг. шавь) данного иерарха. После смерти владельца наследовались его следующим перерождением-тулку. Пример такого монастыря — Их-хурэ. Крупные монгольские хубилганы часто имели до десятка подконтрольных им монастырей разного типа.
- Родовые (административно-территориальные) — строившиеся первоначально на средства родов, с деградацией родовых структур переходили в ведение административно-территориальных единиц — хошунов и сомонов.
- Частные — построенные на личные средства отдельного милостынедателя. После смерти своего патрона чаще всего приходили в упадок.
В настоящее время немногочисленные сохранившиеся с 1930-х годов монастыри находятся либо в ведении Монгольской Ассоциации буддистов (напр. Гандантэгченлин) или других религиозных организаций страны (Амарбаясгалант), либо — в качестве музеев и памятников культуры — содержатся государством (напр. Чойжин ламын сум и большая часть построек в Эрдэни-Дзу).
По религиозным направлениям
В Монголии представлены практически все буддийские школы и учения, существовавшие в Тибете.
- Сакья (монг. саж) — к этой школе изначально принадлежал первый стационарный монастырь Халхи — Эрдэни-Дзу. Влияние школы сакья в литургике сохранялось в Монголии вплоть до репрессий 1930-х годов. В конце 2000-х годов сакья начала восстанавливать своё присутствие, построив монастырь «Сакья-пандита Дхармачакра» в Улан-Баторе и его отделение «Лэгшад Норовлин» в Эрдэнэте.[2]
- Гелуг (монг. гэлуг) — школа, которая преобладает со времени вторичного проникновения буддизма в Монголию, начавшегося в XVI веке.
- Карма-кагью (монг. гарма гаржид) — значительное количество последователей этой школы в конце XVII века откочевало на юго-восток Халхи, образовав Западно-Хучидский хошун. Первый карма-кагьюпинский храм в столице, административно относившийся к Баргутскому аймаку, был основан ещё при Дзанабадзаре, и на протяжении XVIII—XIX веков Богдо-гэгэны несколько раз приглашали лам этой традиции в Ургу. Ламы этой школы широко распространили в монастырях Монголии культ особой формы дхармапалы Махакалы — Бернагчена (ber nag chen; монг. Бернаг Махгал). В настоящее время в Улан-Баторе существует единственный храм карма-кагью — «Уржин Пэрэнлайн».[3]
- Ньингма (монг. нингма) — вторая по распространённости в стране. К ней относится монастырь Хамарын-хийд, а также столичные храмы Уржиншаддувлин и Пунцоглин.
Типология храмов
Морфология
Стандартные
- Главный (монг. гол сүм) — храм для проведения регулярных хуралов; в малых монастырях — центральное строение комплекса. В крупных монастырях с подразделением штата на несколько общин-отделений (монг. аймаг) каждая община имела собственный главный храм.
- Охранительский (монг. докшидын сүм; сахиусны сүм; тиб. ཆོས་སྐྱོང།) — храм, посвящённый частному божеству-охранителю данного монастыря; напр., охранитель бурятского Анинского дацана — Джамсаран. В Монголии данный храм считался обязательным даже для совсем небольшого монастыря.
- Соборный (монг. цогчин сум; от тиб. ཚོགས་ཆེན། — собор) — в крупных монастырях с несколькими общинами, имеющими собственный главный храм — храм, предназначенный для общих собраний всего духовенства во время важнейших праздничных церемоний.
Специализированные
- Цанидский (монг. цанидын сүм) — в монастырях, где ведётся обучение цаниду — храм для проведения учебных философских диспутов.
- Тантрический (монг. жудын сум) — храм для проведения тантрических обрядов и церемоний. В монастырях школы гелуг миряне в эти храмы обычно не допускались.
- Астрологический (монг. зурхайн сүм) — храм для проведения церемоний, требуемых системой монгольской буддийской астрологии (зурхай).
- Медицинский (монг. эмчийн сүм) — для служб и церемоний согласно традиционной тибетской медицине.
Помимо этого набора, могут строиться храмы, посвящённые какому-либо отдельному будде, бодхисаттве или идаму, особым образом связанному с данным монастырём, напр. храм Майтреи в Иволгинском дацане и т. п.
Архитектура
В старинной архитектуре Монголии искусствоведом Н. Цултэмом различаются 3 основных стиля, а также смешанные стили:
Монгольский стиль
Юрты и шатры стали основой для развития традиционной монгольской архитектуры. Многие монастыри начинали как юрты-храмы. Когда нарастала необходимость в увеличении вместимости, монгольские зодчие использовали шести- и двенадцатиугольные структуры с коническими верхушками. Дальнейшее увеличение вместимости привело к квадратной планировке. Крыши выполнялись в форме, напоминающей шатры.[4] Монастырь Даши-Чойлинг представляет собой ансамбль юртообразных строений.
Тибетский стиль
В тибетском стиле с строились самые ранние буддийские храмы в Монголии собственно монгольской постройки. Храмов с чисто тибетской архитектурой в Монголии сравнительно мало; уже в первом стационарном монастыре Эрдэни-Дзу лишь один храм — Лавран — не имеет следов китайского влияния. Для храмов тибетского стиля характерна прямоугольная планировка (вытянуты с запада на восток), белые стены, плоские крыши.
Китайский стиль
Китайский стиль был наиболее распространён в Халхе. Для храмов характерны двускатные черепичные крыши, богатое декорирование, одноэтажность. Прекрасным примером китайского стиля является архитектура храмов Амарбаясгаланта.
Смешанные стили
Смешанные стили свободно сочетали вышеупомянутые три. Комбинации могли быть тибето-монгольской, китайско-монгольской, тибето-китайской, или же сочетанием всех трёх. Так, величественный храм Авалокитешвары в Улан-Баторе сочетает тибетскую архитектуру в нижней половине с китайской традицией в верхней половине. Храм Майтреи сочетал тибетский стиль с юртообразным завершением.
- Mongolia GerTemple01.JPG
Юртообразная молельня в храме Чойджин-ламы
- GandanTemple.jpg
Квадратный храм в стиле, основанном Г. Дзанабадзаром
- Erdene Zuu 1.JPG
Храм Лавран в Эрдэни-Дзу — тибетский стиль
- Amarbayasgalant Khiid 531287225 d8a4250c85 o.jpg
Главный (гол) храм Амарбаясгаланта — китайский стиль
Напишите отзыв о статье "Буддийские храмы и монастыри Монголии"
Литература
- Позднеев А. М. Очерки быта буддiйскихъ монастырей и буддiйскаго духовенства въ Монголии въ связи съ отношенiями сего последняго къ народу. СПб., Типография Императорской Академии наук, 1887. — passim
См. также
- Архитектура Монголии
- Список буддийских монастырей Монголии
- [www.mongoliantemples.net Документация о монгольских буддийских храмах и монастырях]
Примечания
- ↑ Таван Шашны 215 сүмтэй // Ардын Эрх. — 1997. — Зурагдугаар сарын 24.
- ↑ [www.sapan-mongols.org/index.php/activities Sakya Pandita Dharma Chakra Center Activities]. Sakya Pandita Dharma Chakra Monastery. Проверено 26 октября 2015. (англ.)
- ↑ Majer Z., Teleki K. [www.mongoliantemples.net/static/ulaanbaatar-active-monasteries.php#_Toc188431953 Survey of Active Temples in Ulaanbaatar in 2005—2006, with some annotations in 2007]
- ↑ Цултэм Н. Искусство Монголии. — М.,, 1984.
Отрывок, характеризующий Буддийские храмы и монастыри Монголии
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.
Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
