Вармус, Харолд

Харолд Эллиот Вармус
Harold Elliot Varmus
Дата рождения:	18 декабря 1939(1939-12-18) (84 года)
Место рождения:	Фрипорт, Нью-Йорк, США
Страна:	США
Научная сфера:	Вирусология
Место работы:	Мемориальный онкологический центр Слоан-Кеттеринга
Альма-матер:	Амхерстский колледж Колумбийский колледж врачей и хирургов
Известен как:	открывший механизм вирусной неоплазматической трансформации
Награды и премии:	Нобелевская премия по физиологии и медицине (1989) Национальная научная медаль США (2001) Шрёдингеровская лекция (Имперский колледж Лондона) (2002)
Сайт:	[www.mskcc.org/mskcc/html/1780.cfm cc.org/mskcc/html/1780.cfm]

Харолд Эллиот Вармус (англ. Harold E. Varmus; 18 декабря 1939, Фрипорт, Нью-Йорк) — американский врач-вирусолог, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1989 года «за открытие клеточной природы ретровирусных онкогенов», которую он разделил с Майклом Бишопом. Президент и управляющий Мемориального онкологического центра Слоан-Кеттеринга (Нью-Йорк).

Биография

Харолд Вармус родился 18 декабря 1939 года во Фрипорте (Нью-Йорк). Окончил Амхёрстский колледж, затем поступил в Гарвардский университет, где проучился по специальности литература лишь один год, после чего перешёл в Колумбийский колледж врачей и хирургов (Нью-Йорк). После окончания медицинской школы проработал в Колумбийском пресбитерианском госпитале в 1968—1969 годах и прошёл короткую стажировку в Национальном институте здоровья, где начал изучать как цАМФ регулирует экспрессию бактериальных генов. В 1970 году переехал в Сан-Франциско в Университет Калифорнии как пост-докторант в лаборатории Майкла Бишопа. С 1970 года — профессор отдела микробиологии и иммунологии. С 1984 года — именной профессор молекулярной вирусологии.

В 1989 году Бишоп и Вармус получили за свои исследования Нобелевскую премию по физиологии и медицине.

Директор Национального института здоровья (1993—1999). С 2000 года — президент и управляющий Мемориального онкологического центра Слоан-Кеттеринг (Нью-Йорк).

Общественная деятельность

В 2016 году подписал письмо с призывом к Greenpeace, Организации Объединенных Наций и правительствам всего мира прекратить борьбу с генетически модифицированными организмами (ГМО) .

Ссылки

• [nobelprize.org/medicine/laureates/1989/varmus-autobio.html Автобиография на Нобелевском сайте]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Вармус, Харолд

Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.