Коэн, Стэнли
| Стэнли Коэн | |
| Stanley Cohen | |
 Стэнли Коэн | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Страна: |
США |
| Научная сфера: | |
| Награды и премии: |
Премия Луизы Гросс Хорвиц (1983) |
Стэнли Коэн (англ. Stanley Cohen; 17 ноября 1922, Бруклин, Нью-Йорк) — американский биохимик, лауреат Нобелевской премии по физиологии или медицине 1986 года, которую разделил с Ритой Леви-Монтальчини. Открыл фактор роста нервной ткани и эпидермальный фактор роста.
Биография
Стенли Коэн родился 17 ноября 1922 года в районе Флатбуш Бруклина (Нью-Йорк). Его родителями были евреи-эмигранты из России — Луи Коэн и Фанни Коэн (Фейтель). Он закончил Бруклинский колледж в 1943 году и некоторое время работал бактериологом на молочном заводе. Защитил диссертацию в отделе биохимии Университета Мичигана в 1948 году. Работал в Вашингтонском университете и Университете Вандербильта (Нашвилл).
Исследовал факторы, контролирующие рост клеток. Его исследования факторов роста стали фундаментальными работами, которые позволили понять развитие опухолей и разрабатывать анти-раковые препараты.
В 1986 году Коэн получил Нобелевскую премию по физиологии или медицине и Национальную научную медаль США.
Напишите отзыв о статье "Коэн, Стэнли"
Ссылки
- [nobelprize.org/nobel_prizes/medicine/laureates/1986/ Информация с сайта Нобелевского комитета] (англ.)
- [n-t.ru/nl/mf/cohen.htm Биография Стэнли Коэна]
- [almaz.com/nobel/medicine/1986a.html Stanley Cohen Nobel link] (англ.)
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Коэн, Стэнли
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
