Генерал-адмирал Апраксин (броненосец)
«Генерал-адмирал Апраксин» («Окиносима» [沖ノ島]) — броненосец береговой обороны Российского императорского и Японского императорского флотов. В русском флоте назывался в честь Ф. М. Апраксина. В японском флоте был назван в честь города Окиносима.
Содержание
Постройка и испытания
Заложен на Новом Адмиралтействе в Санкт-Петербурге 20 мая 1895 года в рамках программы усиленного судостроения, принятой в 1890 году. Строился по проекту броненосца «Адмирал Ушаков», став третьим кораблём этого типа. В феврале 1895 года стало понятно, что «Генерал-адмирал Апраксин» имеет сильную перегрузку: осадка превышала проектную на 0,3 метра[1]. В качестве меры для снижения перегрузки кораблестроитель Д. В. Сворцов предлагал отказаться от башенной установки и уменьшить толщину всей бортовой брони. Его предложение было отвергнуто и Морской технический комитет принял решение о сокращении количества орудий главного калибра до трёх[2].
К началу 1896 года готовность «Апраксина» по корпусу была доведена до 54,5 %. Спуск корабля на воду состоялся 30 апреля 1896 года, а первый выход на пробу машин — осенью 1897 года. В ходе испытаний нового броненосца было отмечено низкое качество корпусных работ.
Служба
Довоенная служба
14 августа 1899 года «Генерал-адмирал Апраксин» вышел в море для перехода в Копенгаген. В это время столицу Дании посетил Николай II. 14 сентября броненосец покинул заграничные воды и через два дня прибыл в Кронштадт. 21 сентября он окончил кампанию, не разоружаясь, с тем чтобы после окончания достроечных работ направиться в Либаву. 12 ноября 1899 года «Генерал-адмирал Апраксин» вышел из Кронштадта на зимовку в Либаву и в 3 часа ночи при сильной метели выскочил на камни у южной оконечности острова Гогланд. Попытка сняться с мели самостоятельно потерпела неудачу, а через час в носовой кочегарке показалась вода, которая быстро прибывала. В декабре потерпевший аварию корабль оказался в ледовом плену, и сообщение с ним поддерживал только ледокол «Ермак». В конце января 1900 года руководителем спасательных работ на Гогланде назначили контр-адмирала З. П. Рожественского, который привлёк к участию в спасении корабля специалистов по горному делу[2]. Только после успешного окончания подрывных работ «Ермаку» 11 апреля 1900 года удалось снять броненосец с камней. Ремонт повреждений броненосца средствами Кронштадтского порта, завершенный в 1901 году, обошелся казне более чем в 175 тыс. руб., не считая стоимости спасательных работ.
Кампании 1902-1904 годов «Генерал-адмирал Апраксин» провёл в Учебном артиллерийском отряде, принимая участие в учениях и манёврах. В ноябре 1904 года «Генерал-адмирал Апраксин» вместе с «Адмиралом Ушаковым» и «Адмиралом Сенявиным» был назначен в состав Отдельного отряда судов будущей Третьей Тихоокеанской эскадры для немедленного следования на Дальний Восток — на усиление Второй Тихоокеанской эскадры.
Кампания 1904 года и переход на Дальний Восток
Броненосец начал новую кампанию 22 декабря 1904 года. Во время подготовки к походу на броненосец были установлены станция беспроволочного телеграфирования системы «Сляби-Арко», два дальномера Барра и Струда (на фор-марсе и на кормовом мостике), оптические прицелы Перепелкина к 254-мм и 120-мм орудиям, два из последних были заменены на новые из-за большого «расстрела». Офицерский состав корабля частично обновился, однако на своём посту остался командир корабля Н. Г. Лишин[2].
2 февраля 1905 года «Генерал-адмирал Апраксин» в составе Отдельного отряда контр-адмирала Н. И. Небогатова вышел из Либавы на Дальний Восток. Вместе с отрядом броненосец совершил длительный переход к Цусимскому проливу, где в составе Второй Тихоокеанской эскадры принял участие в Цусимском сражении.
Цусимское сражение
К 6 часам утра 14 мая русская эскадра, сохраняя ночной походный строй, увеличила ход с 6 до 9 уз. Левую колонну кораблей вёл «Император Николай I» под флагом адмирала Н. И. Небогатова, за которым в кильватер держали «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Сенявин» и «Адмирал Ушаков». Носовой башней «Апраксина» командовал лейтенант П. О. Шишко, кормовой — лейтенант С. Л. Трухачев.
В первой фазе боя «Генерал-адмирал Апраксин» с дистанции 56 кабельтов пробовал стрелять по «Микаса», но вскоре его старший артиллерист лейтенант Г. Н. Таубе с разрешения командира перенёс огонь на «Ниссин»[2]. В 16 часов броненосец начал получать попадания: 203-мм снаряд с крейсеров эскадры вице-адмирала Х. Камимуры поразил кормовую башню у амбразуры 254-мм орудия, разрыв снаряда приподнял крышу и затруднил вращение башни, хотя и не пробил броню. Осколки снаряда убили одного и ранили несколько комендоров, а командир башни лейтенант С. Л. Трухачев был контужен, но остался на посту[1]. 120-мм снаряд попал в кают-компанию. Ещё одним снарядом неизвестного калибра был снесен гафель, осколки других вывели из строя сеть антенну беспроволочного телеграфа. Всего на «Апраксине» были убито 2 и ранено 10 человек. В течение ночи броненосец отражал атаки японских миноносцев и сумел не отстать от главных сил отряда Н. И. Небогатова. Всего за 14 и в ночь на 15 мая броненосец выпустил до 153 254-мм снарядов и до 460 120-мм снарядов[2].
Утром 15 мая отряд в составе эскадренных броненосцев «Император Николай I», «Орёл», броненосцев береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин», «Адмирал Сенявин» и крейсера «Изумруд» был окружен превосходящими силами противника. По свидетельству очевидцев, Н. Г. Лишин на мостике произнёс:
|
Ну что же.. Влопались... умрём.[2] | 
|
Офицеры и команда броненосца, по мнению историков и очевидцев, были готовы сражаться до последнего и умереть[1][3]. Один из комендоров броненосца, не дожидаясь приказания, дал пристрелочный выстрел из орудия, однако огонь был прекращён из-за того, что на «Императоре Николае I» взвился сигнал о сдаче. Все корабли отряда последовали сигналу адмирала (кроме крейсера «Изумруд», который сумел уйти от противника) и вскоре на них были высажены японские призовые команды. Незадолго до этого по приказанию лейтенанта Таубе комендоры выбросили за борт замки мелких орудий и прицелы. «Апраксин» с призовой командой был направлен в японский порт.
В составе японского флота
Быстро введенный в строй и переименованный в «Окиносима» корабль участвовал в захвате Сахалина японскими войсками. После войны броненосец приписали к Сасебо в качестве учебного корабля. В начале Первой мировой войны его использовали для участия в захвате Циндао (в составе второй дивизии броненосцев береговой обороны второй эскадры), и затем до 1915 года он выполнял дозорные функции, а позднее был частично разоружён и использовался как плавказарма для кадетов[4]. Из списков «Окиносима» вычеркнули в 1926 году (по другим данным, в 1922 году). Затем он был блокшивом и в 1939 году разобран на металл.
Командиры
- 13.06.1896-1898.06.12. капитан 1-го ранга Н.А.Римский- Корсаков
- 06.12.1898-1899.25.01. капитан 1-го ранга Д.Д.Всеволожский
- 25.01.1899-1902.07.01. капитан 2-го ранга В.В.фон Линдестрем
- 07.01.1902-1903.06.04. капитан 1-го ранга А.С.Загорянский-Кисель
- 06.04.1903-1905.15.05. капитан 1-го ранга Н.Г.Лишин
Командиры в японском флоте
- хх.05.1905-1905.хх.хх. Уэмура Цунэкити
- 12.12.1905-1907.хх.хх. Гитаро Ишии
- 15.10.1907-1908.хх.хх. Ш.Хидешима
- 20.02.-хх.04.1908. ____Юзабуро Ушиба
- 01.12.1914-1915.хх.06. Теруфуки Хори
- 01.12.1916-1918.хх.07. Хироши Фурукава
Напишите отзыв о статье "Генерал-адмирал Апраксин (броненосец)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Грибовский В. Ю., Черников И. И. Броненосец «Адмирал Ушаков» — СПб.: Судостроение, 1996
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Грибовский В. Ю. Броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» — СПб.: Гангут, вып. 18, 1999 год
- ↑ Александровский Г. Б. [rmzb.narod.ru/books/76Aleksandrovskii.djvu Цусимский бой.] — Нью-Йорк: Rossiya Publishing Company, Inc., 1956.
- ↑ Белов А. В. Броненосцы Японии — сер. Боевые корабли мира — СПб, 1998
Литература
- Грибовский В. Ю., Черников И. И. Броненосец «Адмирал Ушаков» — СПб.: Судостроение, 1996.
- Молодцов С. В. Броненосцы береговой обороны типа «Адмирал Сенявин» — СПб.: Судостроение. 1985. № 12. С.36—39.
- Грибовский В. Ю. Броненосец береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» — СПб.: Гангут, вып. 18, 1999 год.
- Белов А. В. Броненосцы Японии — сер. Боевые корабли мира — СПб, 1998, 173 стр.
Ссылки
- [ship.bsu.by/ship.aspx?guid=102454 Броненосцы типа «Адмирал Ушаков»]
- [navsource.narod.ru/photos/04/025/index.html Фотографии корабля]
| ||||||||
Отрывок, характеризующий Генерал-адмирал Апраксин (броненосец)
31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
