Колчин, Павел Константинович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Павел Колчин 
Полное имя Колчин Павел Константинович
Гражданство СССР СССР
Дата рождения 9 января 1930(1930-01-09)
Место рождения Ярославль, РСФСР, СССР
Дата смерти 29 декабря 2010(2010-12-29) (80 лет)
Место смерти Отепя, Эстония
Карьера
Статус завершил выступления
Медали
Лыжные гонки (мужчины)
Золото Кортина-д'Ампеццо 1956 Эстафета 4×10 км[en]
Бронза Кортина-д'Ампеццо 1956 30 км[en]
Бронза Кортина-д'Ампеццо 1956 15 км[en]
Бронза Инсбрук 1964 Эстафета 4×10 км[en]
Чемпионаты мира
Серебро Лахти 1958 15 км
Серебро Лахти 1958 30 км
Серебро Лахти 1958 эстафета 4×10 км
Бронза Закопане 1962 эстафета 4×10 км
Государственные награды

Последнее обновление: 5 июля 2012

Па́вел Константи́нович Ко́лчин (9 января 1930, Ярославль — 29 декабря 2010, Отепя) — советский лыжник, заслуженный мастер спорта СССР, заслуженный тренер СССР.





Биография

Родился 9 января 1930 года последним, восьмым, ребёнком в семье. Детство прошло в посёлке под Ярославлем. Был слабым ребёнком, болел рахитом, но благодаря занятиям спортом излечился. Рано пошёл работать — пилил брёвна на дровяном складе, работал на токарном станке.

Закончил Малаховский техникум физической культуры. Выступал за «Динамо» (Москва).

14-кратный чемпион СССР (1956, 1957, 1963 в гонках на 15 и 30 км, 1963 на 70 км, 19531955, 1957, 1964 в эстафете 4×10 км).

Серебряный призёр чемпионата мира 1958 года в гонках на 15, 30 км и в эстафете 4×10 км. Бронзовый призёр чемпионата мира 1962 года в эстафете 4×10 км. Победитель Холменколленских игр[en] 1958 года в гонках на 15 и 50 км. Чемпион Олимпийских игр 1956 в эстафете, показал в ней лучший результат на этапе среди всех спортсменов. Тогда же получил бронзовые награды в гонках на 30 и 15 км. Бронзовый призёр Олимпиады 1964 года в эстафете.

Окончил ГЦОЛИФК (1968). Тренировал лыжную сборную СССР в 1968—1976 годах. Первым начал использовать в подготовке лыжероллеры и тренироваться на опилочной лыжне. Известный ученик Павла Константиновича Колчина — «звезда» советских лыжных гонок конца 1960-х — начала 1970-х годов Вячеслав Веденин, ставший под его руководством двукратным чемпионом мира (Высокие Татры—1970) и двукратным олимпийским чемпионом (Саппоро—1972).

С 1954 года женат на олимпийской чемпионке Алевтине Колчиной (род. в 1930 году). Написали вместе с ней книгу «О лыжах и о себе» (1978). В середине 1980-х годов переехали на хутор близ города Отепя в Эстонии, в котором всю жизнь (в детстве с няней) живёт их единственный сын Фёдор (род. в 1957 году) — чемпион СССР по лыжному двоеборью, участник Олимпийских игр 1980 года в Лейк-Плэсиде (15-е место). Участвовали в создании отепского центра подготовки лыжников. В середине 1990-х годов Колчины получили эстонское гражданство за особые заслуги.

Умер 29 декабря 2010 года.

Награды и звания

Источники

Напишите отзыв о статье "Колчин, Павел Константинович"

Ссылки

  • [www.fis-ski.com/uk/604/613.html?sector=CC&competitorid=31663&type=result Павел Колчин] — статистика на сайте FIS  (англ.)
  • [www.sports-reference.com/olympics/athletes/ko/pavel-kolchin-1.html Павел Колчин] — олимпийская статистика на сайте Sports-Reference.com (англ.)

Отрывок, характеризующий Колчин, Павел Константинович

Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.