Лебедев-Кумач, Василий Иванович

Василий Лебедев-Кумач
Имя при рождении:	Василий Иванович Лебедев
Псевдонимы:	Лебедев-Кумач
Род деятельности:	поэт
Направление:	социалистический реализм
Жанр:	песня, сатирическое стихотворение
Язык произведений:	русский
Премии:
Награды:

Васи́лий Ива́нович Ле́бедев-Кума́ч (настоящая фамилия — Лебедев) (24 июля (5 августа) 1898 года, г. Москва, Российская империя, — 20 февраля 1949 года, там же, РСФСР, СССР) — русский советский поэт, автор слов многих популярных советских песен: «Широка страна моя родная», «Священная война», «Весёлый ветер» (из к/ф «Дети капитана Гранта») и других. Лауреат Сталинской премии второй степени за 1941 год.

Биография

Родился 24 июля (5 августа) 1898 года в Москве в семье бедного сапожника. Бесплатно, на стипендию выделенную историком-медиевистом П. Г. Виноградовым, учился в 10-й Московской гимназии, которую окончил в 1917 году с золотой медалью. В том же году поступил на историко-филологический факультет Московского университета, но закончить его не смог из-за революции и гражданской войны.

Работал в Бюро печати управления Реввоенсовета и в военном отделе «АгитРОСТА». Позднее работал в различных периодических изданиях, в 1922—1934 годах — сотрудник и член редколлегии журнала «Крокодил», писал для эстрады и кино.

Один из основателей Союза писателей СССР и член с 1934 года.

Депутат Верховного Совета СССР с 1938 года.

Член ВКП(б) с 1939 года.

Во время Великой Отечественной войны служил в ВМФ политработником, был сотрудником газеты «Красный флот». Капитан первого ранга.

Творчество

Печатался с 1916 года, первые свои стихи опубликовал в малотиражном московском журнале «Гермес» — вначале переводы из Горация, а потом и собственные на античную тему. В начале литературной деятельности писал в основном сатирические стихи, рассказы, фельетоны. С 1918 года сотрудничал с газетами «Беднота», «Гудок», «Рабочая газета», «Крестьянская газета», «Красноармеец» позднее — в журнале «Крокодил» и др. Выходили отдельные сборники: «Развод» (1925), «Чаинки в блюдце», (1925), «Со всех волостей» (1926), «Защитный цвет» (1926), «Печальные улыбки» (1927), «Людишки и делишки», (1927).

Писал также для эстрады (для театральных обозрений «Синей блузы» и самодеятельных рабочих коллективов) и кино — тексты песен к кинокомедиям Г. В. Александрова «Весёлые ребята» (1934), «Цирк», «Волга-Волга» (1938), к фильму «Дети капитана Гранта» и др. Многие из этих песен пользовались большой популярностью, а некоторые исполняются до сих пор.

Считается одним из создателей жанра советской массовой песни, «проникнутой глубоким патриотизмом, жизнерадостностью мироощущения»: «Песня о Родине» («Широка страна моя родная…», 1936 г.; музыка И. О. Дунаевского), «Марш весёлых ребят» («Легко на сердце от песни весёлой…», 1934 г., музыка И. О. Дунаевского), «Москва майская» («Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…», 1937 г.), песни «[sovmusic.ru/download.php?fname=zhitstal Жить стало лучше, жить стало веселей]»:

Зво́нки как птицы, одна за другой, Песни летят над советской страной. Весел напев городов и полей — Жить стало лучше, жить стало веселей!..

Также автор слов «Гимна партии большевиков» (1939 год, музыка А. В. Александрова), в частности, со словами:

Изменников подлых гнилую породу Ты грозно сметаешь с пути своего! Ты гордость народа, ты — мудрость народа, Ты — сердце народа, ты — совесть его!

и «Священная война» (1941), музыка А. В. Александрова).

Последние годы жизни

В сороковые годы здоровье Лебедева-Кумача пошатнулось. Он перенёс несколько инфарктов. В 1946 году в личном дневнике он написал:

Болею от бездарности, от серости жизни своей. Перестал видеть главную задачу — всё мелко, всё потускнело. Ну, ещё 12 костюмов, три автомобиля, 10 сервизов… и глупо, и пошло, и недостойно, и не интересно…

Спустя некоторое время появилась ещё одна запись:

Рабство, подхалимаж, подсиживание, нечистые методы работы, неправда — всё рано или поздно вскроется…

В. И. Лебедев-Кумач умер 20 февраля 1949 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 2).

В. И. Лебедев-Кумач внес в сокровищницу русской советской поэзии простые по форме и глубокие по содержанию произведения, ставшие неотъемлемой частью нашей социалистической культуры.

— Из некролога в газете «Правда»

Обвинения в плагиате

Доктор искусствоведения, профессор истории музыки Московской государственной консерватории Е. М. Левашёв в своей работе «Судьба песни. Заключение эксперта» утверждает, что Лебедев-Кумач заимствовал тексты некоторых своих песен. Так, по его утверждению, поэт украл одну из строф песни «Москва майская» у Абрама Палея из начала стихотворения «Вечер», а текст песни к кинофильму «Моряки» — из стихотворения «Цусима» Владимира Тан-Богораза. В статье утверждается, что после официальной жалобы Палея в Союз писателей в начале ноября 1940 года Александром Фадеевым был собран Пленум правления Союза писателей, на котором были приведены примеры около 12 случаев воровства Лебедева-Кумача, однако «по высочайшему звонку» дело было замято. Приводится и отрывок из мемуаров Юрия Олеши «Книга прощания» (М., «Вагриус», 1999, стр.156): «Позавчера в Клубе писателей Фадеев разгромил Лебедева-Кумача. Сенсационное настроение в зале. Фадеев приводил строчки, говорящие о плагиате […]. В публике крики: позор!».

Левашёв также утверждает, что автором песни «Священная война» является не Лебедев-Кумач, а А. А. Боде. Журналист, бывший сотрудник «Литературной газеты» Андрей Мальгин также согласен с тем, что текст песни «Священная война», а также и песни «У самовара» являются плагиатом.

Однако в связи с тем, что выводы эксперта опирались на совокупность косвенных, а не прямых доказательств, с юридической точки зрения вопрос остался спорным. 8 мая 1998 года «Независимая газета» опубликовала в своём приложении статью В. А. Шевченко «„Священная война“ — эхо двух эпох». В августе 1998 году внучка Лебедева-Кумача Мария Георгиевна Деева подала в Мещанский межмуниципальный суд города Москвы «иск о защите чести и достоинства Деевой М. Г.» к А. В. Мальгину, В. А. Шевченко и «Независимой газете», с целью опровергнуть сведения о том, что текст «Священной войны» был украден. Заседания переносились с месяца на месяц, затем было проведено три заседания 10, 20 и 21 декабря 1999 года. Деева сняла все юридические претензии к Мальгину, который был на тот момент председателем Совета директоров издательского дома «Центр Плюс», находящегося под патронажем мэра Москвы Юрия Лужкова. Суд принял решение о том, что текст песни «Священная война» принадлежит Лебедеву-Кумачу. В 2000 году редакция газеты опубликовала опровержение

Отзывы

• В мае 1941 года критик М. Беккер, разбирая в журнале «Октябрь» стихи и песни Лебедева-Кумача, писал:

Лебедев-Кумач, как никто из советских поэтов, передаёт песенной строкой чувство молодости, присущее людям сталинской эпохи. Его бесспорной заслугой является создание жанра весёлой, жизнерадостной песни. Бодростью, молодостью веет от каждой её строки.

• Александр Фадеев относился к Лебедеву-Кумачу негативно не только как к поэту, но и как к человеку. Фадеев считал Лебедева-Кумача трусливым приспособленцем и рассказывал, что в период битвы за Москву Лебедев-Кумач сразу попытался бежать из города, «привёз на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался».

• Отрицательно характеризует его Вольфганг Казак в книге «Лексикон русской литературы XX века»:

Гимнические песни Лебедева-Кумача отличаются зависимостью от сиюминутных партийных лозунгов, советским патриотизмом, тенденциозным оптимизмом и дешёвой идеализацией. Они примитивны в отношении лексики, в них преобладает грамматическая рифма, они банальны по содержанию, полны пустых эпитетов («серый туман», «золотые лучи сол­нца»).

Награды и премии

• орден Трудового Красного Знамени (1937) — «за выдающуюся деятельность».
• орден «Знак Почёта» (1938) — «за выдающиеся заслуги в области художественной литературы».
• орден Красной Звезды (1940) — «за образцовое выполнение приказов командования в борьбе с белофиннами».
• Сталинская премия второй степени (март 1941 года) — за тексты популярных песен (30 июля Лебедев-Кумач передал премию в Фонд обороны)
• медаль «За оборону Москвы»
• медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
• медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
• медаль «За победу над Японией»

Литература

• Беккер М. Творческий путь Лебедева-Кумача/ В книге М. Беккер. О поэтах. М.: 1961.
• Левашев Е. М. [lj.rossia.org/users/amalgin/490528.html Судьба песни] // Архив наследия — 2000 / Сост. и науч. ред. В. И. Плужников; Российский научно-исследовательский институт культурного и природного наследия имени Д. С. Лихачёва. — М.: Институт Наследия, 2001.

Ссылки

• [www.peoples.ru/art/music/poet/lebedev-kumach/ Василий Иванович Лебедев-Кумач]

Отрывок, характеризующий Лебедев-Кумач, Василий Иванович

– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».