Фонд обороны

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Фонд обороны», «Фонд Красной армии» — специальный фонд, на счета которого поступали добровольные пожертвования (денежные средства и материальные ценности), передававшиеся гражданами СССР на нужды фронта в годы Великой Отечественной войны (1941—1945), одно из проявлений патриотизма.

29 июля 1941 года в газете «Правда» был опубликован обзор писем под заголовком «Трудящиеся предлагают создать фонд обороны». Спустя три дня в передовой статье этой газеты «Фонд обороны — новое проявление советского патриотизма» было сказано: «Фонд обороны возник стихийно. Ему надо придать соответствующие организационные формы — об этом должны позаботиться партийные, профсоюзные и комсомольские организации». Движение за создание фонда обороны получило всестороннюю поддержку как свидетельство всенародной патриотической поддержки Красной армии в её борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, свидетельство единства фронта и тыла.





История

Во всех отделениях Государственного банка СССР были открыты специальные счета, на которые принимались взносы. В Фонд обороны передавались личные денежные накопления, золотые и серебряные вещи, авторские гонорары и государственные премии, облигации государственных займов, выигрыши по займам и денежно-вещевым лотереям, перечислялись средства, заработанные на воскресниках, средства от продажи урожая, полученного со сверхплановых «гектаров обороны».

31 июля 1941 года коллектив московского завода «Красный пролетарий» обратился к рабочим, инженерам, техникам, служащим, работникам науки и искусства страны с призывом до конца войны ежемесячно отчислять в Фонд обороны однодневный заработок. В августе 1941 года комсомольские организации ряда предприятий Москвы, Ленинграда и Тулы выступили с инициативой сбора средств от рационализаторских предложений и изобретений в Фонд обороны. 3 августа 1941 года в газете «Правда» было опубликовано сообщение: «Состоялся массовый воскресник железнодорожников, в котором участвовало свыше 1 миллиона человек. Весь заработок — 20 миллионов рублей, был передан в Фонд обороны»[1].

Советская интеллигенция отчисляла в Фонд обороны гонорары за произведения, сборы от лекций и концертов, передавала произведения живописи, музыки, литературы. Многие люди не только в Советском Союзе, но и за рубежом, делали личные вклады. Известно, например, что С. В. Рахманинов перечислил в фонд Красной армии денежный сбор от нескольких концертов, которые он дал в США. В декабре 1942 года возникло патриотическое движение, связанное с именем саратовского колхозника Ф. П. Головатого, пожертвовавшего на строительство самолёта 100 тысяч рублей личных сбережений. Большие суммы в помощь фронту отчисляли доноры, отказывавшиеся от оплаты за сданную кровь в пользу Фонда обороны. Существовали небольшие подразделения Фонда обороны, такие, как фонд «Месть матери» (построена танковая колонна «Мать фронтовика»).

Строительство боевой техники за счёт средств трудящихся началось в некоторых районах страны уже летом 1941 года. Одними из первых в июле 1941 года начали сбор ценностей и средств на постройку танковой колонны «Алтайский комсомолец» комсомольцы Рубцовска (Алтайский край). В сентябре 1941 года комсомольцы завода «Сибсельмаш» (Омск) предложили собрать средства на авиаэскадрилью «Омский комсомолец». С аналогичной инициативой выступили комсомольцы Нарымского округа Новосибирской области — так было положено начало сбору средств на постройку боевой эскадрильи «Новосибирский комсомолец». В октябре — ноябре 1941 года в Приморском крае начался сбор средств на строительство бронепоезда «Приморский комсомолец» (собрано свыше 4 миллионов рублей).

На всю страну стало известно имя Героя Советского Союза Марии Васильевны Октябрьской, на свои личные средства построившей танк Т-34 «Боевая подруга» и воевавшей на нём механиком-водителем.

Русской православной церковью (РПЦ) во главе с Патриархами Московскими и всея Руси Сергием и Алексием I собрано пожертвований на более чем 300 миллионов рублей. На эти деньги построены танковая колонна «Димитрий Донской» и авиаэскадрилья имени Александра Невского. РПЦ в Фонде обороны представляли Алексий (Палицын), Сергий (Ларин), Филипп (Ставицкий), Николай (Колчицкий), Александр (Введенский), Борис (Вик), Варфоломей (Городцев), Иннокентий (Леоферов) и другие священнослужители. Существенную помощь оказали и представители других конфессий СССР (Католикосы Каллистрат, Геворг VI, муфтий Г. З. Расулев, раввин С. С. Чобруцкий и другие).

Массовый сбор средств в Фонд Красной армии на строительство танковых колонн, авиаэскадрилий, боевых кораблей, бронепоездов, артиллерийских батарей, стрелкового оружия, миномётов, радиостанций, снаряжения, обмундирования, боеприпасов начался с декабря 1942 года. Всего в Фонд обороны и Фонд Красной армии поступило свыше 17 миллиардов рублей наличными, 13 кг платины, 131 кг золота, 9519 кг серебра, на 1,7 миллиардов рублей драгоценностей, свыше 4,5 миллиардов рублей облигаций государственных займов и др.[2]

По данным Большой советской энциклопедии, на добровольные пожертвования населения было построено более 2,5 тысяч боевых самолётов, несколько тысяч танков, 8 подводных лодок и 16 различных военных катеров[3].

Московское отделение Фонда обороны

С первых дней войны в Москве началось массовое движение за создание Фонда обороны. Коллектив завода «Красный пролетарий» постановил отчислять ежемесячно до конца войны однодневный заработок в Фонд обороны и обратился с этим предложением в к рабочим, служащим, деятелям науки и искусства СССР. 17 августа и 7 сентября 1941 года в комсомольско-молодёжных воскресниках в Москве участвовало 1,45 млн человек. Заработанные деньги были переданы в Фонд обороны. В августе 1941 года комсомольская организация Москвы выступила инициатором сбора рационализаторских предложений и изобретений. На 20 августа 1941 года москвичи внесли 11 миллионов рублей; к началу ноября 1941 года — 86 миллионов рублей деньгами, свыше 10 миллионов рублей облигациями, 1,4 кг платины, 7,7 кг золота, 373 кг серебра и другие ценности; на 1 февраля 1942 года — 142 миллиона рублей. На средства работников Московского ж/д узла было построено 7 бронепоездов «Москва». В декабре 1941 года работники аптек Москвы объявили сбор средств на строительство мощного танка имени аптечных работников Москвы. В 1943 году москвичи собрали 400 миллионов рублей на строительство авиационного соединения «Москва» и танковой колонны «Москва». Всего в годы войны население Москвы внесло в Фонд обороны 2,6 млрд рублей. Среди москвичей было реализовано за этот период государственных военных займов и денежно-вещевых лотерей на 3,8 млрд рублей.

Участие советской интеллигенции

Одним из зачинателей этого движения среди интеллигенции стал М. А. Шолохов. Он передал в первые дни войны на укрепление обороноспособности страны присуждённую ему Сталинскую премию первой степени в сумме 100 000 рублей. Сталинские премии второй степени в сумме 50 000 рублей внесли поэты А. Т. Твардовский и В. И. Лебедев-Кумач[4], а известный русский писатель В. В. Вересаев передал в Фонд обороны несколько золотых вещей общим весом в 300 г. На 20 000 рублей различными драгоценностями внесла семья Лермонтовых — дальние родственники великого поэта. А. А. Остужев обязался с сентября 1941 года и до конца войны отчислять в фонд половину своей зарплаты. Только в июле—сентябре 1941 года на строительство вооружения для фронта внесли: писатель В. П. Ставский, архитектор Д. Н. Чечулин — по 25 000 рублей; писатель Самед Вургун — 20 000 рублей; в марте 1943 года композитор У. А. Г. Гаджибеков — 25 000 рублей, художники А. М. Герасимов — 50 000 рублей и И. Э. Грабарь — 70 000 рублей, конструкторы В. Я. Климов — 73 000 рублей и С. В. Ильюшин — 110 000 рублей, режиссёр А. Л. Шапс — 2 000 рублей. В 1944 году известный артист В. Г. Мессинг на свои личные средства приобрёл истребитель Як-7, на котором летал Герой Советского Союза К. Ф. Ковалёв. В 1942 году на личные средства С. Я. Маршака, В. М. Гусева, Кукрыниксов и С. В. Михалкова был построен и передан РККА танк КВ-1 «Беспощадный».[5] 6 мая 1942 года в газетах было опубликовано обращение советских журналистов о начале сбора средств на строительство танковой колонны «Работник печати», поддержанное работниками печати всей страны. Вскоре танковая колонна была передана фронту. В тот же период в подарок бойцам РККА строились танковые колонны и эскадрильи боевых самолётов «Советский служащий», «Советский учитель», «Советский медицинский работник» и другие.

В марте 1942 года большая группа академиков, и в их числе В. Л. Комаров, А. И. Абрикосов, И. П. Бардин, Е. А. Чудаков, Е. М. Ярославский, обратились ко всем научным работникам страны с предложением принять участие в строительстве танковой колонны «За передовую науку». Академики призвали учёных сдавать в фонд строительства танков помимо индивидуальных взносов все сборы, полученные за платные лекции, а также четверть гонорара за публикуемые работы. Так, например, писатель-пушкинист И. А. Новиков на гонорары за пушкинские лекции перевёл на строительство боевого самолёта «Александр Пушкин».

В Москве, Ленинграде, Свердловске, Киеве, Тбилиси, Баку и некоторых других городах страны по инициативе советских художников был создан «Аукцион работ советских художников». К началу 1944 года на аукцион поступило более 300 работ, и в их числе работы В. К. Бялыницкого-Бирули, А. М. Герасимова, И. Э. Грабаря, В. П. Ефанова, Б. В. Иогансона, П. П. Соколова-Скаля, Ф. Ф. Федоровского и других. Весь сбор от продажи работ передавался в фонд помощи детям фронтовиков.

Существенная помощь оказали фронту коллективы практически всех творческих, учебных, научных и государственных учреждений СССР:

Строительство боевых кораблей

Инициаторами движения по сбору средств на строительство боевых кораблей стали комсомольцы Кировской области, в 1942 году выступившие с обращением о сборе средств на постройку боевых торпедных катеров для балтийской бригады в помощь блокадному Ленинграду[6]. Эта инициатива стала продолжением традиций шефства комсомола над ВМФ СССР, начало которому было положено в октябре 1922 года на V съезде РКСМ.

Инициативу кировских комсомольцев поддержали партийные организации и рабочие коллективы многих районов СССР. Особенно существенный вклад внесли комсомольцы и молодёжь Западной Сибири.

Ещё до войны, в 1938 году, бюро ЦК ВЛКСМ приняло решение об организации шефства Алтайской краевой комсомольской организации над учебным отрядом Тихоокеанского флота. В 1939 году решением VIII Пленума ЦК ВЛКСМ было установлено шефство всего комсомола над созданием большого морского и океанского флотов СССР. Районами комплектования Тихоокеанского флота и Амурской Краснознамённой флотилии были определены города — Томск, Новосибирск, Барнаул, Омск и Красноярск. На военно-учебных пунктах, в морских лагерях и морских клубах Осоавиахима Западной Сибири велась подготовка контингентов запаса ВМФ. В годы Великой Отечественной войны тысячи сибиряков воевали в составе Военно-морского флота.[7].

В январе 1943 года молодёжь Алтая обратилась в ЦК ВКП(б) с просьбой построить на собранные средства торпедные катера. 3 апреля 1943 года на заводе в Тюмени морякам-балтийцам были переданы первые пять торпедных катеров, построенных на средства комсомольцев и молодёжи Алтая: «Алтайский комсомолец», «Молодой алтаец», «Пионер Алтая», «Комсомолец Ойротии», «Барнаульский комсомолец». Всего в годы Великой Отечественной войны на Балтике действовало 11 торпедных катеров, носивших имена, связанные с Алтаем. Девять из них были построены за счёт средств, собранных молодёжью и трудящимися края[7].

Средства, собранные комсомольцами и молодёжью Новосибирской области, пошли на строительство звена истребителей и подводной лодки для Северного флота, которой было присвоено имя «Новосибирский комсомолец».

В составе боевых сил ДКБФ с июня 1943 года действовал торпедный катер «Иртыш», построенный на средства омичей.

На кораблях (торпедных катерах и подводных лодках), построенных на средства, собранные трудовыми коллективами, устанавливались памятные доски с указанием коллективов, занимавшихся сбором средств и бравших на себя шефство над командами этих кораблей.

«Именные» корабли:

Танковые колонны

Осенью 1941 года в Челябинской области были собраны средства на танковую колонну имени Челябинского комсомола. На средства Пермской областной организации Осоавиахима была построена танковая колонна «Пермский осоавиахимовец».

В мае 1942 года 206-му запасному полку Западного фронта была передана колонна «Иркутский комсомолец» из восьми танков (Т-26 и БТ-5), построенная на Иркутском авиационном заводе (ИАПО) на средства комсомольцев Иркутска и Иркутской области. В ноябре танкистам 7-й армии были вручены ещё 4 танка. В области были построены танковые колонны «Иркутский колхозник», «Иркутский железнодорожник», «Черемховский шахтер». В марте 1943 года фронту была передана вторая танковая колонна «Иркутский комсомолец» (32 танка Т-34 и 2 танка Т-70)[11].

В октябре 1942 года боевым экипажам была передана танковая колонна «Колхозник Удмуртии».

За счёт средств, собранных жителями Татарии, была создана танковая колонна «Красная Татария», пе­реданная танковому корпусу под командованием урожен­ца Высокогорского района Татарской АССР генерал-лейтенанта А. Ахманова.

Рабочими Дальневосточного морского пароходства было собрано 4,2 миллиона рублей на танковую колонну «Приморский комсомолец» и сформировано 20 танковых экипажей. На средства, собранные жителями края, были также построены бронепоезд «Приморский комсомолец», танковые колонны «Рыбак Приморья» и «Горняк Приморья».

Работники «Севморпути» собрали деньги на танковую колонну «Советский полярник». Из боевых машин был сформирован танковый полк под таким же названием — в дальнейшем гвардейский Запорожский ордена Красного Знамени, ордена Суворова III степени танковый полк.[12]

На средства жителей Киргизии были построены танковые колонны «Шахтёр Киргизии», «Комсомолец Киргизии», «Колхозная молодёжь», танковые колонны имени Героев Советского Союза Чолпонбая Тулебердиева и Дуйшенкула Шопокова, «Осоавиахимовец Киргизии», «Сахарник», «Народный учитель», «Работник искусства», «Киноработник Киргизии».

На средства трудящихся Дзержинского района Москвы была построена танковая колонна «Дзержинец».

Авиаэскадрильи

В фонд авиационной промышленности комсомольцами за годы войны было внесено более двух миллиардов рублей, на которые было построено 2565 боевых самолётов[13].

На средства домохозяек Свердловского района Москвы было построено звено самолётов «Советская патриотка», на средства артистов Малого театра — звено самолётов «Малый театр».

В Пермской (Молотовской) области, например, первыми выступили с инициативой по сбору средств на строительство боевых самолетов колхозники сельхозартели «Новый путь» Верхнемуллинского района. Впоследствии были построены авиаэскадрильи «Пермский комсомолец», «Пермский пионер», «Пермский ремесленник», «Пермский медик», «Пермский колхозник», «Камский сплавщик» и др. Летом и осенью 1942 года, в ходе Сталинградской битвы, коллектив Пермского завода имени Ф. Э. Дзержинского на личные сбережения приобрёл эскадрилью самолетов «Дзержинец», коллектив завода имени Сталина — эскадрилью «Сталинец». Были также построены авиазвенья «Речник Камы», «Ленинградский театр имени Кирова» (театр находился в Перми в эвакуации), «Пермский художник» (Пермского отделения Союза художников). Колхозники Кунгурского района Пермской области на свои сбережения приобрели 60 самолётов и взяли их экипажи на полное довольствие до конца войны[14].

В Иркутской области были построены авиаэскадрильи «Учитель», «Советский артист», «Байкальский рыбак».

«Именные» авиаэскадрильи:

  • «Амурский колхозник»,
  • «Кировский колхозник»,
  • «Воронежский колхозник»,
  • «Свердловский колхозник»,
  • «Хабаровский комсомолец»,
  • «Комсомолец Кузбасса»,
  • «Чкаловский комсомолец»,
  • «Ярославский комсомолец»,
  • «Комсомолец Заполярья»,
  • «Советский полярник»,
  • «Советское Приморье»,
  • «Советская Грузия»,
  • «Солнечный Киргизстан».

Именные взносы

Материальные пожертвования советских граждан, как правило, сопровождались телеграммами И. В. Сталину, которые (обязательно вместе с его ответом) публиковались в периодических изданиях.

Взносы Сталинских лауреатов

Огромный отклик движение помощи фронту получило у лауреатов Сталинской премии 1943 года. Многие из них полностью или частично передали Фонд обороны денежные составляющие своих премий, а также свои личные сбережения.

Вот некоторые из них:

Память

Напишите отзыв о статье "Фонд обороны"

Примечания

  1. ↑ [ruzgd.ru/ruzgd_vov.shtml Рязано-Уральская железная дорога в годы Великой Отечественной войны.] // ruzgd.ru
  2. ↑ Большой энциклопедический словарь, 1988; Российский энциклопедический словарь, 2000
  3. ↑ Фонд обороны // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  4. ↑ [bestbefore41.ucoz.ru/photo/5-0-46-3 Газета «Известия», 30 июля 1941 года]
  5. ↑ [mos80.ru/f/fabzavkomy_foravanti/fond_oborony.html Энциклопедия «Москва»], 1980
  6. ↑ 1 2 [base13.glasnet.ru/text/g5/g5.htm М. Фарафонов. С именем комсомола. Моделист-Конструктор, № 7, 1978]
  7. ↑ 1 2 [new.hist.asu.ru/biblio/usb/33.html Н. Д. Ростов. Морская доблесть и слава Сибири (к 60-й годовщине Великой Победы). III Научные чтения памяти Ю. С. Булыгина: Сборник научных трудов / Под ред. Ю. М. Гончарова, В. Н. Владимирова. Барнаул: «Аз Бука», 2005. — 150 с.]
  8. ↑ Пигарев Д. Т. [www.navy.su/navybook/pigarev/06.htm  На торпедных катерах]. — М.: Воениздат, 1963.
  9. ↑ [www.fegi.ru/PRIMORYE/history/war/help.htm Приморский край в годы Великой Отечественной войны 1941−1945 гг. Всенародная помощь фронту]
  10. ↑ [www.sormovich.nnov.ru/archive/758/?p=print Сормовская «Малютка»] // Красное Сормово»: завод и люди. — Н. Новгород, 2006. то же // Красный Сормович. — 2007. — №  1.
  11. ↑ [admirk.govirk.ru/irkutsk/vict-irk-1-4.htm Иркутская область в годы Великой Отечественной войны]
  12. ↑ [militera.lib.ru/memo/russian/papanin_id/19.html Папанин И. Д. Мемуары]
  13. ↑ [www.svavia.ru/info/lib/mg1/mg1_1_2.html Иван Кожедуб, трижды Герой Советского Союза. Защищая небо Отчизны]
  14. ↑ [perm.psu.ru/school136/1945/59/narod.htm Всенародная поддержка фронту. Пермская область]

    15. </ol>

Источники

  • Егоров В. Корабли, построенные в годы Великой Отечественной войны на средства комсомольцев, «ВИЖ», 1973, # 11
  • Организаторская и массово-политическая работа партийных организаций РСФСР в тылу. 1941—1945, Ленинград, 1980
  • А. М. Синицын. «Всенародная помощь фронту», М., 1975
  • «Москва», М, «Советская энциклопедия», 1980

Отрывок, характеризующий Фонд обороны

– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Фонд_обороны&oldid=79425850»