Любимые песни Рамзеса IV
Поделись знанием:
К:Альбомы 1993 года
– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
| Любимые песни Рамзеса IV | ||||
 | ||||
| Студийный альбом «Аквариума» | ||||
|---|---|---|---|---|
| Дата выпуска | ||||
| Записан | ||||
| Жанр | ||||
| Длительность |
52:34 | |||
| Лейбл |
ГТ «Добролёт», АО «Триарий» | |||
|
| ||||
| Хронология «Аквариума» | ||||
| ||||
«Любимые песни Рамзеса IV» — восьмой «естественный» альбом[1] группы «Аквариум», первый альбом (после выпуска альбома «Равноденствие»), выпущенный под названием «Аквариум».
Борис Гребенщиков об альбоме:
Наверное, задули новые ветра. Вдруг, как гром среди ясного неба, снова появилось загадочное присутствие по имени «Аквариум» со словами — «Пора опять собирать группу и играть сами знаете что». (Гребенщиков, Б. Б. Краткий отчет о 16-ти годах звукозаписи.1997.[2].)
Первыми песнями, написанными для этого альбома стали «Лётчик» и «Царь сна (Отход на север)» ещё во время гастролей «БГ-Бэнда» весной 1992 года. После воссоединения «Аквариума» в сентябре того же года группа отправилась в крупномасштабный тур по Волге, во время которого были написаны песни, составившие альбом с эпиграфом «Три самые выдающиеся личности в истории мирового рок-н-ролла — это Будда, Рамзес IV и то существо, которое вдохновляло Beatles».
Альбом, по совету Сергея Курёхина, группа решила записать на студии «Ленфильма», что сказалось на качестве звука в худшую сторону, поскольку принцип работы студийного пульта звукозаписи «Моцарт» не был известен до конца как ленфильмовским, так и аквариумным звукорежиссёрам Мартисову и Гончарову. В итоге на студии удалось только записать инструменты и вокал, которые пришлось отнести для сведения на студию «Мелодия» к опытному звукорежиссёру Юрию Морозову.
Альбом был выпущен в 1993 году на грампластинке и компакт-диске.
Содержание
В записи приняли участие
- БГ — голоса и гитары
- Лорд А. Рацен — барабаны
- Александр Титов — бас
- Дед Василий — инструменты с использованием клавиш и воздуха
- Алексей Вихарев — таблы и бубны
- А. П. Зубарев — гитары и ситар
- Индеец О. Гончаров — маковый стебель
А также:
- И. Шнеерова — клавесин
- Андрей Решетин — скрипка
- В.Цимбал — тромбон
- Детский хор п/у С.Наумовича
- Д.Валевин — труба
- Струнное трио: О.Шубина (скрипка), Н.Сыромятникова (альт), П.Короленко (виолончель).
Аранжировка духовых и струнных: А.Зубарев и О.Сакмаров.
Список композиций
Музыка и текст во всех песнях — БГ, кроме специально отмеченных
- Летчик (5:28)
- Науки юношей (4:13)
- Іерофант (3:18)
- Как нам вернуться домой (3:58)
- Королевское утро (2:31)
- Царь сна (10:40)
- Назад к девственности (1:25)
- Отец Яблок (7:05)
Бонус-треки
Присутствуют на диске «Антология — XIII. Любимые песни Рамзеса IV»
- Opera Backwards (2:58) (Б.Гребенщиков, С.Курёхин — Б.Гребенщиков)
- Talk with me (5:34) (Б.Гребенщиков, С.Курёхин — Б.Гребенщиков)
- Отблеск тебя (5:10) (Б.Гребенщиков, С.Курёхин — Б.Гребенщиков, С.Курёхин)
Переиздания
- 2003 год — альбом переиздан на CD в рамках проекта «Антология». В этом издании добавлены бонус-треки.
Интересные факты
- Тампура и ситар для записи альбома был предоставлен обществом Саи Бабы.
- Рамсес IV (или Рамзес IV) — фараон XX династии, по словам БГ, известен тем, что о нём ничего не известно:
Рамзес IV известен только тем, что про отца его известно все, а про него ничего неизвестно. Я ломанулся (и прорвался-таки!) в его гробницу, куда никого не пускают. Меня все отговаривали: «Нет! К нему не надо ходить». И гробница его представляет собой исключительное зрелище. Единственная гробница, куда вломились копты в каком-то веке, сбили все, до чего они могли дотянуться, и расписали своими крестами. Единственная гробница! Я спрашивал у всех — только там. Там замечательная богиня ночи, огромная, а все, что ниже этого уровня, сбито. Больше о Рамзесе IV ничего неизвестно. С Рамзесом я попал. (Из интервью БГ для журнала «Ваш досуг». Январь 2002[3].)
- Композицию «Лётчик» через некоторое время после записи альбома перемастерили для французского сборника «Boris Grebenchikov & Aquarium 1991—1994».
- Песня «Науки юношей» навеяна, по-видимому, строфой Ломоносова из его «Оды на день восшествия на всероссийский престол её величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года».
- Песня «Іерофант» в её первоначальном варианте была написана Гребенщиковым ещё в начале 80-х и исполнялась со следующим примерным текстом:
Колдует дьявол в чёрной тишине
И гасит золотящиеся свечи,
Увы, таков удел ему отмечен:
Покоиться на поседевшем пне.
С новым текстом песня была впервые исполнена на концерте в Липецке 9 декабря 1992 года.
- Песни «Как нам вернуться домой» и «Королевское утро» были написаны ещё в конце 80-х и впервые записаны в виде демо во время записи альбома «Radio London» 1990 году (эти записи вышли позднее на альбоме «Кунсткамера»).
- «Отец яблок» в переводе на казахский язык будет звучать как Алматы (название крупнейшего города Казахстана)[4]. В этом городе она и была написана, а по приезде в Петербург сразу же пошла на плёнку без предварительного обыгрывания на концертах.
- На альбоме должна была также выйти песня «Дубровский», написанная на гастролях в Смоленске, но вышла гораздо позже на альбоме «Снежный лев».
- Все три бонус-трека к альбому — это пробные записи песен с совместного «Детского альбома» Гребенщикова и Курёхина, запись которого велась в 1991/92 годах. Альбом так и остался незаконченным ввиду несогласий между авторами и продюсером и вышел в этом виде после смерти Курёхина в 1996 году. Причём, от песен «Talk with me» и «Отблеск тебя (Glimpses of you)» осталась только музыка, а текст был полностью изменён и песни стали называться соответственно «Мой Сурок» и «Слон и Соловей». Изначальные (англоязычные) версии 4-х песен были найдены только в 2001 году и тогда же опубликованы на официальном сайте группы «Аквариум» под названием «Песни шахматистов прошлого столетия».
Напишите отзыв о статье "Любимые песни Рамзеса IV"
Примечания
- ↑ [www.aquarium.ru/discography/ Альбомы] на [www.aquarium.ru/ официальном сайте группы].
- ↑ [www.planetaquarium.com/library/kratkii_ot246.html Гребенщиков Б. Б. Краткий отчет о 16-ти годах звукозаписи. 1997.]
- ↑ [handbook.reldata.com/handbook.nsf/Main?OpenFrameSet&Frame=Body&Src=1/DB6D56082A3501C7C325679D006AF1BF%3FOpenDocument Справочное пособие для «БГ-ологов» и «Аквариумофилов».]
- ↑ [handbook.reldata.com/handbook.nsf/Main?OpenFrameSet&Frame=Body&Src=1/C37E372AC57835C7C325679D006AF105%3FOpenDocument Справочное пособие для «БГ-ологов» и «Аквариумофилов».]
Литература
- Аквариум «Сны о чём-то большем». Авторы текста: А. Рыбин, А. Кушнир, В. Соловьев-Спасский; Редактор: Борис Гребенщиков — М.: Издательский дом «София», 2004 г.
Отрывок, характеризующий Любимые песни Рамзеса IV
– Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a t on decide par rapport a la depeche de Novosiizoff? Vous savez tout. [Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцова? Вы все знаете.]– Как вам сказать? – сказал князь холодным, скучающим тоном. – Qu'a t on decide? On a decide que Buonaparte a brule ses vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de bruler les notres. [Что решили? Решили, что Бонапарте сжег свои корабли; и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.] – Князь Василий говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы. Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов.
Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
В середине разговора про политические действия Анна Павловна разгорячилась.
– Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницей Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника… На кого нам надеяться, я вас спрашиваю?… Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцову?… Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет! Пруссия уж объявила, что Бонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него… И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Cette fameuse neutralite prussienne, ce n'est qu'un piege. [Этот пресловутый нейтралитет Пруссии – только западня.] Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!… – Она вдруг остановилась с улыбкою насмешки над своею горячностью.
– Я думаю, – сказал князь улыбаясь, – что ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
– Сейчас. A propos, – прибавила она, опять успокоиваясь, – нынче у меня два очень интересные человека, le vicomte de MorteMariet, il est allie aux Montmorency par les Rohans, [Кстати, – виконт Мортемар,] он в родстве с Монморанси чрез Роганов,] одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. И потом l'abbe Morio: [аббат Морио:] вы знаете этот глубокий ум? Он был принят государем. Вы знаете?
– А! Я очень рад буду, – сказал князь. – Скажите, – прибавил он, как будто только что вспомнив что то и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, – правда, что l'imperatrice mere [императрица мать] желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? C'est un pauvre sire, ce baron, a ce qu'il parait. [Этот барон, кажется, ничтожная личность.] – Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Феодоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
