Искушение святого Аквариума
Поделись знанием:
К:Альбомы 1974 года
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.
Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
| Искушение святого Аквариума | ||||
 | ||||
| Альбом Борис и Джордж | ||||
|---|---|---|---|---|
| Дата выпуска | ||||
| Записан |
январь - февраль 1974 | |||
| Жанр | ||||
| Длительность |
52:12 | |||
| Страна | ||||
| Лейбл |
Триарий | |||
|
| ||||
| Хронология Борис и Джордж | ||||
| ||||
Искушение святого Аквариума — «доисторический» магнитоальбом БГ и Джорджа, 1974 года. Запись, долго считавшаяся утерянной, благодаря виртуальному сообществу Планеты «Аквариум» была найдена в конце 1997 года. Альбом был выпущен на CD в 2001 году в составе сборника «Доисторический Аквариум».
Содержание
История
О дате записи до сих пор не существует единого мнения. На задней стороне обложки альбома, выпущенной фирмой «Триарий», написано: «Записано в феврале 1973 года в ЛГУ на факультете ПМ и ПУ». На официальном сайте[1] запись также датируется 1973 годом. В справочнике Павла Северова[2] об альбоме написано: записан во время студенческих каникул, 1973 г., январь — февраль. Комментарий звукорежиссёра Армена «Марата» Айрапетяна:
<…>События ещё туда-сюда, но привязать к конкретной дате — дело безнадёжное. Я почесал макушку, позагибал пальцы, подышал глубоко — все равно получается, что «Искушение» — январь-февраль 1973.
Из личной переписки участника Pestti4 и Армена «Марата» Айрапетяна (17 декабря 2008 года)
Мнение БГ:
<…>альбом представлял из себя извращение двух идиотов (БГ и Джорджа), занимавшихся сюрреалистической «Аммагаммой»: некоторые непонятные желудочные звуки, стуки, плёнки задом наперёд, петли, стихи, отдельные куплеты песен и фразы. Очень смешно, но очень плохо записано.(ПРАВДИВАЯ АВТОБИОГРАФИЯ АКВАРИУМА(Письмо Бориса Гребенщикова Артемию Троицкому, 1980 год)
[3].)
В 1978 году Гребенщиков, под псевдонимом Б.Троицкий, так вспоминал начало звукозаписей Аквариума в самиздатском журнале "Рокси" : "Записи появились позже - зимой 1974, когда Борис и Джордж записали "Искушение Святого АКВАРИУМА".
Несмотря на оценки самого БГ («извращения двух идиотов…»), «Искушение» и сегодня в музыкальном смысле представляет интерес — это едва ли не первый опыт создания концептуального музыкального произведения в советской России. Первый альбом «Аквариума» совершенно некоммерческий и, пользуясь современной терминологией, «неформатный».
<p align=justify>«Искушение св. Аквариума» мы писали вдвоём на факультете прикладной математики в Смольном — у нас там была не то чтобы студия, а пространство для репетиций. Там мы всё это вдвоём и записали. Писали на магнитофон «Днипро» — был такой. Работали дня три, по ходу записи я где-то играл на гитаре и пел, хотя толком играть не умел. Это — «Мой ум сдох», Борис там подыгрывал, и «Песня о кайфе». В одной песне я даже сыграл на басу — «Маленький большой водопад», а Борис накладывал гитары. Использовалась всякая перкуссия, барабаны.Анатолий «Джордж» Гуницкий
В записи использовались странные голоса — женский крик в частности. Это некая Марина, девушка из нашей компании, мы вместе с ней занимались в театральной студии. Мы попросили её покричать, она покричала, и очень успешно. А муж её, Руслан, говорил фразу «Что за дела?».
Альбом ни во что не вписывался. Ни в какой стиль. И, может быть, если бы в то время наши музыкальные возможности были бы выше, то, возможно, всё это было бы не так интересно. Целенаправленно делали психоделию. Боря потом сказал в каком-то интервью, что это извращения двух идиотов. В общем, так оно и есть, но всё равно интересно.
<p align=justify>Для записи использовались: усилитель УМ-1, микшерный пульт сборки Воробьёва (который приходилось перепаивать три раза в час), самодельные колонки, 9-струнная гитара «Пирин» (три первые струны были сдвоенные). Использовались также нестандартные инструменты: детские дудки, пианино с воткнутыми в молоточки кнопками, а на композиции «Пение птиц и птичек на могиле сдохшего ума» (идея этой композиции принадлежит Марине Житковой) использовался расплавленный пластиковый провод, капли которого со свистом проносились мимо микрофона. У альбома также существовала обложка, созданная Русланом Судаковым и изображавшая «Маленький Большой водопад».
В записи приняли участие
- «Аквариум»:
- Б. Г. — голос, гитары
- Анатолий «Джордж» Гуницкий — перкуссия, голос, бас-гитара
- Марина Житкова — голос
- Роман Судаков — голос, звуковые эффекты
- Звукорежиссёр
- Марат (Армен) Айрапетян
Список композиций
- Мой ум сдох (А. Гуницкий) (1:36)
- Концепция 14 (Б. Гребенщиков) (3:18) — инструментал
- Осторожно, берегись поезда (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (0:45)
- Бустер в ночи (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (3:11)
- Река Оккервиль (А. Гуницкий) (3:31)
- Ария шузни, влюблённой в джинсню (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (0:43)
- Мочалкин блюз (Б. Гребенщиков) (2:51)
- Поэзия (А. Гуницкий) (1:19)
- Гуру Панджахай (Б. Гребенщиков, А.Г уницкий) (3:06) — инструментал
- Ну а ты? (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (0:56)
- Он пришёл из туманной дали (Б. Гребенщиков) (1:57)
- У меня шузня. Гимн (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (3:41)
- Песня о кайфе (А. Гуницкий) (3:51)
- Господин Раутбарт (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (0:16)
- Голос (1:10)
- Упади на песок (А. Гуницкий) (4:51)
- Я — Шизо (А. Гуницкий) (3:19)
- Большая увертюра для квака B-mol (Б. Гребенщиков) (0:18) — инструментал
- Маленький большой водопад (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (1:05) — инструментал
- Ля-ля-ля (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (1:03)
- Фамилия — это субстанция (А. Гуницкий) (0:08)
- Париж (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (0:50)
- Во мне кто-то третий (А. Гуницкий) (0:46)
- ** (Б. Гребенщиков) (0:15) — инструментал
- Для Ахтараута (Б. Гребенщиков) (2:20) — инструментал
- Сказка о двух королях (А. Гуницкий) (0:46)
- Мой ум сдох (А. Гуницкий) (4:08)
- Пение птиц и птичек на могиле сдохшего ума (Б. Гребенщиков, А. Гуницкий) (0:12) — инструментал
Дополнительные факты
- В 1991 году приблизительный список песен альбома был опубликован в первом номере газеты «Арокс и Штёр» (в этом списке присутствует и композиция «Груймлер Баш», которая, видимо, отсутствует на записи).
- По свидетельству звукорежиссёра Армена «Марата» Айрапетяна, в записи участвовали ещё несколько человек, но звуков не издавали:
Кто-то (по-моему, джентльмен по прозвищу Шершавый — но точно не помню) держал горящий провод, когда я записывал звук проносящихся мимо микрофона капель расплавленного металла (запись этого звука сопровождала одну из «стихотворных» или инструментальных композиций в качестве фона). Руслан действительно произносит фразу «Что за дела?», а вот Марина всего лишь подала идею — только я не помню, самой ли записи Пения Птиц и Птичек, или названия для этой композиции («Пение птиц и птичек на могиле сдохшего ума» — это, насколько я помню, 12-секундная запись звука, издаваемого магнитофоном в режиме перемотки, но с включённым воспроизведением).
Из личной переписки участника Pestti4 и Армена «Марата» Айрапетяна (16 декабря 2008 года) - В данной статье использован список песен с оригинального диска, выпущенного в 2001 году студией «Триарий». Но этой же студией в том же году была выпущена также и серия из 5 MP3-сборников, посвящённых Аквариуму и Борису Гребенщикову. На 3-м сборнике представлен альбом «Искушение святого Аквариума» с другим (необработанным) качеством звука и рядом отличий от оригинального диска. Несмотря на то, что названия композиций полностью соответствуют оригиналу, на этом диске отсутствуют некоторые инструментальные вставки, и альбом заканчивается не 12-секундной записью, а 9-минутным инструменталом, который также называется «Пение птиц и птичек на могиле сдохшего ума».
- Бустер (от англ. booster) — гитарный эффект, поднимающий уровень выходного сигнала, «лёгкий овердрайв».
- «Река Оккервиль» (песня написана А. Гуницким в начале 1973 г. в Комарове) — художественный образ, не имеющий ничего общего с левым притоком реки Охты. Комментарий звукорежиссёра Армена «Марата» Айрапетяна:
В Реке Оккервиль топают сами Джордж и Боря. На записи они удалились в самый конец большого зала и оттуда, бодро топая, начали надвигаться на сцену с микрофонами. Кстати, запись удалась с первого раза.
Из личной переписки участника Pestti4 и Армена «Марата» Айрапетяна (16 декабря 2008 года)
- Шузня, шуз (жарг. уст. от англ. shoes) — обувка, туфли.
- «Поэзия» исполняется уже позже БГ-бэндом под названием «Предчувствие гражданской войны» и без куплета:
В обличье есть хорошая черта,
Она лишает розу цвета.
Она подобна пистолету
У подзаветного листа. - Мочалка (жарг. уст.) — девушка юных лет, весёлого нрава, не отягощённая умственной деятельностью (определение из фильма «Асса»). Песня «Мочалкин блюз» — единственная песня с этого альбома, которая была позже перезаписана в студии. Она вышла на альбоме Треугольник в 1981 году и на саундтреке к фильму «Асса» в 1987 году.
- «Ну а ты?» — спета на мотив французской песенки про брата Жака, который всё спит и спит, а колокольчики звенят.
- «Голос» — использован отрывок из песенки «John Henry» в исполнении Гарри Белафонте, прокрученный задом наперёд, а композиция «**» обозначена так, поскольку не удалось установить её названия.
- Квак — гитарный эффект Wah-Wah для искажения звука гитары.
- «Ля-ля-ля» — спета на мотив колыбельной песни из фильма «Цирк».
Напишите отзыв о статье "Искушение святого Аквариума"
Примечания
- ↑ [www.aquarium.ru:8083/discography/iskushenie206.html Aquarium.ru.Страница альбома на официальном сайте группы]
- ↑ [handbook.reldata.com/handbook.nsf/dc06027d9b6e695cc32573eb006a2f67/d2342bc65ddd7e34c325679d006ac5ce!OpenDocument Справочник Павла Северова]
- ↑ [aquarium.lipetsk.ru/MESTA/history/avtobiografiya.htm Борис Гребенщиков — Правдивая автобиография Аквариума, 1980 год.]
Литература
- Аквариум «Сны о чём-то большем». Авторы текста: А. Рыбин, А. Кушнир, В. Соловьев-Спасский; Редактор: Борис Гребенщиков — М.: Издательский дом «София», 2004 г.
Отрывок, характеризующий Искушение святого Аквариума
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.
Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
