Зариньш, Маргер Оттович

Маргер Зариньш Marģeris Zariņš
Основная информация
Дата рождения	11 (24) мая 1910(1910-05-24)
Место рождения	Яунпиебалга, Венденский уезд, Лифляндская губерния, Российская империя
Дата смерти	27 февраля 1993(1993-02-27) (82 года)
Место смерти	Рига, Латвия
Страна	Латвия Латвия СССР СССР
Профессии	композитор, кинокомпозитор, дирижёр, прозаик
Жанры	оратория, опера
Награды

Маргер Оттович За́риньш (Маргерс (Маргерис) Заринь) (латыш. Marģeris Zariņš; 1910—1993) — латвийский советский композитор, дирижёр, писатель. Народный артист СССР (1970). Лауреат Сталинской премии третьей степени (1951).

Биография

Маргер Зариньш родился 11 (24) мая 1910 года в селе Яунпиебалга (ныне в Латвии) в семье сельского учителя.

В 1929 году окончил Елгавский учительский институт. Получив диплом школьного учителя, приехал в Ригу. Работая в вечерней школе, одновременно в период 1929—1936 годов занимался в Латвийской консерватории (ныне Латвийская музыкальная академия имени Язепа Витола) по трём специальностям: композиции у (Я. Витола, фортепиано у А. Даугулиса и органа у П.П. Йозууса.

Первые композиции относятся к 1936 году. Сам М. Зариньш отмечал влияние М. Равеля и К. Дебюсси на своё формирование как композитора.

С установлением в Латвии советской власти в 1940 году назначен музыкальным руководителем и дирижёром Художественного театра Латвийской ССР (ныне Театр «Дайлес») (Рига), проработав в этой должности 10 лет и написав музыку ко множеству спектаклей. Этот этап творчества Зариньша, кроме того, характеризуется интенсивной работой с латышским музыкальным фольклором.

В 1951—1952 годах — художественный руководитель Латвийской филармонии.

Всё это время продолжал писать произведения, отвечающие советским идеологическим требованиям. Эти работы, однако, служили Зариньшу, по выражению современного музыковеда, индульгенциями. В действительности его занимают проблемы неоклассицизма и полистилистики, что находит отражение в некоторых его сочинениях.

Литературное творчество, сочетающее элементы реализма и фантастики, в последние годы жизни мастера стало превалирующим.

В 1951—1952 и 1956—1968 годах — председатель правления Союза композиторов Латвийской ССР, в 1962—1968 — секретарь правления Союза композиторов СССР. Член Союза кинематографистов Латвийской ССР. Член Союза писателей Латвийской ССР (с 1970-х гг.)

Маргер Зариньш умер 27 февраля 1993 года в Риге. Похоронен на Берзайнском кладбище в Цесисе (Латвия).

Награды и звания

• Заслуженный деятель искусств Латвийской ССР (1955)
• Народный артист Латвийской ССР (1965)
• Народный артист СССР (1970)
• Сталинская премия третьей степени (1951 — за ораторию «Валмиерские герои», 1950)
• Государственная премия Латвийской ССР (1957)
• Орден Ленина (03.01.1956)
• Медали.

Сочинения

• оперы — «Барин и гусляр» (1939), «К новому берегу» (по роману В. Лациса, 1955), «Зеленая мельница» (по роману Е. Яншевского, 1958), «Опера нищих» (по рассказу «В тени голубой мечети» Ж. Гривы о жизни турецкой бедноты, с использованием стихов О. Хайяма и Н. Хикмета), (1956), «Чудо святого Мауриция» (1964), «Опера на площади» (к столетию В.И. Ленина, по стихам В.В. Маяковского и статьям Дж. Рида, 1970), «Чудесные похождения старого Тайзеля» (1982, по собственной повести), «Сон в летнюю ночь» (1984), доработка и редактирование оперы Мединь, ЯзепЯ. Мединя]] «Земдеги» (1950).
• оратории — «Валмиерские герои» (1950), «Борьба с Чёртовым болотом» (1951), «Махагони» (о судьбе П. Лумумбы, с использованием стихов Л. Хьюза, 1965)
• кантаты — «Трубач из Талавы» (сл. Р. Блауманиса, 1936), «Песня дружбы» (сл. В. Гревиня, 1948), «Праздничный пролог» (сл. А. Круклиса, 1950), «Из времен латышских красных стрелков» (для женского хора и квартета валторн, 1967)
• для фортепиано с оркестром — концерт (1936), программная сюита «Греческие вазы» (1943)
• для клавесина, рояля и симфонического оркестра — Concerto grosso (1968; вторая редакция 1973)
• для органа и камерного оркестра — Concerto innocente (1969), Concerto triptihon (1972)
• для органа, ансамбля ударных и арфы — Патетический концерт (1947)
• для духового оркестра — сюита (1948)
• для струнного квартета, кларнета, английского рожка и флейты — 3 легенды (1945)
• для органа — Вариации BACH (1970), Вариации на тему Я. Порука (1971)
• для голоса с камерным оркестром — вокальные циклы (1963), Партита в стиле барокко (1963), Carmina antica на древнегреческие тексты (1964)
• для 3 сопрано, мужского октета и камерного оркестра — «Ода качелям» (1940)
• для 2 солистов, хора и оркестра народных инструментов — хореографическая постановка «Праздник урожая» (1949)
• для голоса и фортепиано — романсы, циклы песен — «Советский юмор и сатира» (сл. Ю. Ванага, П. Силса и В. Гревиня, 1950), «Советская женщина в борьбе за мир» (сл. П. Вилипа, 1951), «Серебристый свет» (сл. Я. Райниса, 1952), «Четыре японские миниатюры» (сл. М. Басе, 1963), «Песни на слова Я. Порука» (1971)
• для хора и симфонического оркестра — сюита «Портреты» (1959)
• для хора мальчиков с оркестром — вокальный цикл (1961)
• для хора а капелла — 12 латышских народных танцев и хороводов (1948), сюита «Колхозные дайны» (1952), «Народная песня о мире» (1951), цикл «Чудесные похождения Старого Тайзеля» (1960), Вариации на партизанскую тему (1962)
• для детского хора и инструментального ансамбля — детская сюита «Незнайка в Солнечном городе» (по одноимённой книге Н. Н. Носова, 1962)
• песни для женского хора на сл. Адамсона
• цикл для мужского хора на сл. Бернса
• «Песни Билитис»
• обработки латышских народных песен (более 20)
• инструментальные миниатюры
• сольные песни (ок. 30), детские песни
• музыка к кинофильмам, для театра, включая спектакли (св. 50) «Ромео и Джульетта» (1943—1944), «Много шума из ничего», «Двенадцатая ночь» У. Шекспира, «Мария Стюарт» Ф. Шиллера, «Дубровский» А.С. Пушкина, «Егор Булычев и другие» М. Горького (1945—1946), «Анна Каренина» (1948—1949) Л.Н. Толстого, «Огонь и ночь», «Золотой конь» (1941) Я. Райниса, «Спартак», «1905 год» А. Упита, «Майя и Пайя» А. Бригадере, «Проделки Трины» Р. Блауманиса и др.

Композиторская фильмография

• 1956 — За лебединой стаей облаков
• 1957 — Наурис
• 1959 — Эхо
• 1960 — На пороге бури
• 1963 — Домик в дюнах
• 1965 — Заговор послов
• 1966 — Эдгар и Кристина
• 1967 — Жаворонки прилетают первыми
• 1968 — Времена землемеров
• 1969 — У богатой госпожи
• 1970 — Республика Вороньей улицы
• 1971 — В тени смерти
• 1972 — Афера Цеплиса
• 1975 — Лето мотоциклистов
• 1975 — Нападение на тайную полицию
• 1975 — Наперекор судьбе
• 1977 — Мужчина в расцвете лет
• 1978 — Семейный альбом

Литературная деятельность

На последнем этапе своего творчества Зариньш переключился, главным образом, на занятия литературой. Начав со сборника рассказов на музыкальные темы «Вечерняя песня органа, Музыкальные рассказы» (1970), в 1972 году выпустил роман «Фальшивый Фауст, или переправленная, пополненная поваренная книга — П. П. П.» (русский перевод 1984, английский перевод 1987), полный «гротескных переплетений языковых и стилистических слоёв». Среди других сочинений — романы «Мистерии и хеппенинги», «Чудесные приключения старого Тайзеля», «Календарь капельмейстера Коциня» (1982), воспоминания «Оптимистическая энциклопедия жизни», рассказы, эссе, новеллы, повести, статьи, очерки.

Литература

• Татьяна Курышева. Маргер Заринь. — М.: Советский композитор, 1980. — 208 с.
• Раффи Хараджанян. Композиторы — воспитанники Язепа Витола. // Музыка Советской Латвии. — Рига, 1988. — С. 34—42.

Ссылки

• Зариньш, Маргер Оттович (англ.) на сайте Internet Movie Database
• Заринь Маргер Оттович — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Зариньш, Маргер Оттович

Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].