Мартин Иден

Мартин Иден
Martin Eden
Обложка оригинального издания
Автор:	Джек Лондон
Жанр:	Драма
Язык оригинала:	английский
Оригинал издан:	1909
Переводчик:	Э. Пименова (первый перевод на русский) С. С. Заяицкий под ред. Е. Калашниковой
ISBN:	978-5-389-01623-1 978-5-699-34137-5
[school-collection.edu.ru/catalog/search/?text=%EC%E0%F0%F2%E8%ED++%E8%E4%E5%ED&tg= Электронная версия]

«Ма́ртин И́ден» (в советских довоенных изданиях использовалась транскрипция «Мартин Идэн») — роман Джека Лондона. Впервые был напечатан в журнале «Пасифик Мансли» в 1908—1909 годах и уже в 1909 году вышел отдельной книгой в издательстве «Макмиллан Компани» (Macmillan Company).

Сюжет

Действие романа происходит в начале XX века в Окленде (Калифорния, США). Мартин Иден — рабочий парень, моряк, выходец из низов, примерно 21 года от роду, случайно знакомится с Руфью Морз — девушкой из состоятельной буржуазной семьи. Влюбившись в неё с первого взгляда и попав под впечатление от высшего общества, Мартин, желая стать достойным Руфи, активно берётся за самообразование. Руфь, видя в Мартине «дикаря», берёт покровительство над его начинаниями. Мартин узнаёт, что журналы платят приличные гонорары авторам, которые в них печатаются, и твёрдо решает сделать карьеру писателя. К тому же он уверен, что может писать гораздо лучше, чем те, чьи произведения публикуют литературные журналы.

Мартин составляет программу по самосовершенствованию, работает над своим языком и произношением, читает много книг. Опираясь на жизненный опыт, он начинает писать стихи и прозу и рассылать их по печатным изданиям. Крепкое здоровье и несгибаемая воля движет его к цели. Мартин ведёт бедный образ жизни, недосыпает и держится на случайных заработках. Герой всё сильнее привязывается к Руфи. Между молодыми людьми лежит огромная социальная пропасть, но они испытывают друг к другу взаимную симпатию. Поначалу семья Руфи не возражает против их знакомства (их дочери уже 24 года, но она ещё не замужем). Со временем Иден становится опытным литератором. Идут месяцы и годы, но ни одно из его серьёзных произведений издательства не хотят печатать. Не приносят успеха и его «ремесленные» произведения, юмористические стихи и статьи, уж которые, как он уверен, обязательно должны были напечатать.

Руфь испытывая влечение к Мартину, пугаясь и стесняясь его, в конце концов понимает, что влюблена. Её мать и отец воспринимают выбор дочери с неодобрением. Однако решают открыто не препятствовать помолвке. Тем не менее они всячески пытаются представить Мартина в глазах Руфи недостойным её. Они приглашают в дом много состоявшихся или активно делающих карьеру молодых людей из высшего общества.

На одном из званых вечеров в доме Морзов, Мартин знакомится с Рэссом Бриссенденом — поэтом и философом, который становится его другом. Бриссенден пытается придать стройность и законченность философским взглядам Идена и высоко оценивает его творчество, хотя и советует ему бросить писать для журналов, но продолжать для себя. Бриссенден даёт прочитать Мартину собственное творение — поэму «Эфемерида», которая производит на Мартина неизгладимое впечатление. В ответ на предложение немедленно попробовать напечатать «Эфемериду» Бриссенден отказывается. Втайне от друга Иден решает предложить его поэму различным журналам, надеясь в случае согласия редакторов уговорить последнего её опубликовать.

Однажды Иден, с подачи Бриссендена, принимает участие в политическом митинге и отстаивает там свои взгляды. Он горячо критикует взгляды участвующих в митинге социалистов и анархистов. Однако после митинга, по воле начинающего журналиста — охотника за сплетнями, который не разобрался в сути дискуссии, в газеты попадает информация о Мартине Идене как о лидере оклендских социалистов. После данной статьи Мартин Иден ведёт с ним серьёзный разговор. Обиженный журналист начинает распространять слухи о Мартине как о «враге общества», бездельнике «с чертами вырождения на лице». После случившегося Руфь разрывает свои отношения с Мартином.

После нескольких попыток «Эфемериду» принимает к публикации журнал «Парфенон». Поэма наделала много шума среди читателей и критиков, но автору поэмы Рэссу Бриссендену не суждено было это узнать: безнадёжно больной туберкулёзом, он покончил с собой. Однако шумиха, поднятая толпой ничтожных выскочек и бездарных литераторов вокруг «Эфемериды», вскоре приводит Мартина к мысли, что Бриссенден был прав, отказавшись публиковать произведение в буржуазных журналах.

Тем временем одно издательство решается на свой страх и риск опубликовать небольшим тиражом критико-философскую книгу Мартина «Позор Солнца». Ожидая провал, издательство отказывается покупать права на книгу и заранее выплачивать гонорар. Книга вызвала сенсацию. Её заметили и оценили крупнейшие писатели. Полемика вокруг неё способствует славе молодого автора. Произведения Идена, годами незамеченные издательствами, почти всегда возвращавших рукописи обратно, вдруг начали печатать.

Но неожиданный успех не приносит Мартину удовлетворения. После смерти Бриссендена он принимает решение никогда больше не заниматься писательской деятельностью. Мартин стал очень популярен. Его постоянно приглашают на обеды, банкеты, предлагают членство в самых элитных клубах, издатели заваливают его письмами; Мартина же, в свете всего этого, мучает один вопрос:

Боже мой, — думал Мартин, — а я тогда голодал, ходил оборванцем! Почему они меня в то время ни разу не пригласили обедать? Тогда это пришлось бы как раз кстати. Ведь всё это вещи, написанные давным-давно. Если вы теперь кормите меня обедами за то, что я сделал давным-давно, то почему вы не кормили меня тогда, когда я действительно в этом нуждался? Ведь ни в „Колокольном звоне“, ни в „Пери и жемчуге“ я не изменил ни одного слова. Нет, вы меня угощаете вовсе не за мою работу, а потому, что меня угощают все, и потому, что угощать меня теперь считается за честь.

Тем временем Руфь Морз сама приходит к модному и обеспеченному писателю Мартину Идену в гостиницу «Метрополь» и предлагает ему свою руку и сердце. Она даже готова ради него разорвать отношения с семьёй и друзьями. В этот момент Мартин понимает, что его чувства к Руфь прошли, что он «любил светлый и лучезарный образ, а не буржуазную девушку». Он отклоняет её предложение. Когда Мартин проводит Руфь домой, он убеждается, что она солгала ему: пришла к нему по наставлению своей семьи и в сопровождении брата Нормана. К этому моменту Мартин, казалось, добившись цели всей своей жизни (наконец-то его признали издательства!), полностью теряет интерес к литературе, да и к самой жизни. Встреча со старыми приятелями, и даже с друзьями, не приносит Мартину особой радости. Он признаёт, что очень болен душевно. Большие деньги, которые ему уже не нужны, он начал отдавать своим друзьям и знакомым, в том числе тем, которые когда-то отвернулись от него. Мартин решает приобрести в Тихом Океане небольшой островок и укрыться там от мирской суеты. На борту парохода он читает томик стихов Суинберна.

Иден испытывает странное состояние, давно находившееся у него в груди, но которое он до сих пор не мог осознать. Он выбирается из своей каюты и спрыгивает в воду. Со второй попытки ему удаётся перехитрить волю к жизни: погрузившись на большую глубину, он открывает свои лёгкие океанской воде…

Философия и литература в романе

Значительное влияние на формирование взглядов главного героя романа оказывают известные философы конца XIX века Фридрих Ницше и Герберт Спенсер. Мировоззрение Мартина Идена основано на своеобразном смешении материализма Спенсера и рационализма и этики Ницше.

Ницше был прав. <…> Мир принадлежит сильному, сильному, который при этом благороден и не валяется в свином корыте торгашества и спекуляции. Мир принадлежит людям истинного благородства, великолепным белокурым бестиям, умеющим утвердить себя и свою волю. И они поглотят вас, социалистов, которые боятся социализма и мнят себя индивидуалистами. Ваша рабская мораль сговорчивых и почтительных нипочём вас не спасёт. Да, конечно, вы в этом ничего не смыслите, я больше не стану вам этим докучать. Но одно запомните. В Окленде индивидуалистов раз два и обчелся, и один из них — Мартин Иден.

Автобиография

Роман во многом автобиографичен, есть много общего между Мартином Иденом и самим Джеком Лондоном. Оба выходцы из низов и добились исключительно собственными усилиями выдающихся успехов в литературе. Сам Лондон в молодости перепробовал много занятий и со знанием дела пишет о профессии моряка, фабричного работника и о работе в прачечной. Образ Руфи навеян первой любовью Джека Лондона — Мейбл Эпплгарт.

Однако политические и философские взгляды Лондона и его главного героя различны. Если Идену только приписывались социалистические и даже «красные» идеи (что не соответствует его индивидуализму), то Лондон являлся приверженцем социализма. Устами Бриссендена он предупреждает Мартина Идена о неизбежной гибели индивидуалиста в буржуазном обществе: «Мне бы очень хотелось, чтобы вы стали социалистом, прежде чем я умру. Только это может спасти вас в час разочарования в жизни, кото­рое, несомненно, наступит». В заключение автор подводит читателя к мысли о том, что честный творческий человек не способен жить в буржуазном обществе.

Экранизации

• 1914 — Мартин Иден / Martin Eden
• 1918 — Не для денег родившийся (режиссёр Никандр Туркин, сценарий Владимира Маяковского) — в главной роли В. Маяковский.
• 1942 — «Приключения Мартина Идена» (The Adventures of Martin Eden) — в главной роли Гленн Форд
• 1976 — «Мартин Иден». Телевизионный спектакль. СССР

Ссылки

• Александр Карпенко [karpenko-sasha.livejournal.com/19127.html «Мартин Иден». Обратная сторона мечты]

Отрывок, характеризующий Мартин Иден

«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».