Петрово-Дальнее (усадьба)

Петро́во-Да́льнее (Петрово-Дурнево, Петровское) — усадьба в одноимённом селе Красногорского района Московской области России, принадлежавшая одной из ветвей княжеского рода Голицыных. Расположена на высоком левом берегу Москвы-реки, у впадения в неё реки Истры.

Объект культурного наследия федерального значения. old.kulturnoe-nasledie.ru/monuments.php?id=5010221000

История

Вотчина Петровское с XVII века принадлежала роду князей Прозоровских. Ещё в 1684—1688 годах они выстроили здесь усадебную церковь Успения Пресвятой Богородицы с приделами Петра и Павла и Николая Чудотворца  — по мнению некоторых искусствоведов, первый в Подмосковье каменный «восьмерик на четверике».

В 1720 году усадьба перешла к князьям Голицыным как часть приданого А. П. Прозоровской, вышедшей замуж за И. А. Голицына. В 1714 г. супруги полностью повторили облик церкви в Петровском в своей усадьбе Гиреево (см. храм Спаса Нерукотворного Образа в Гирееве).

Потомками этого брачного союза в конце XVIII века был сформирован в Петровском усадебный комплекс в стиле псевдоготики. Современники оценивали главное здание, двухэтажное, с угловыми башнями как одно из красивейших в округе Москвы. Тогда же (но уже из кирпича, в отличие от главного дома, материалом для постройки которого послужило дерево) были выстроены сохранившиеся флигели, внешняя отделка которых построена на контрасте форм барокко и псевдоготики. Через дорогу стоял конный двор с подсобными службами. Центрально-осевая планировка усадьбы была подчинена принципу симметрии.

В готическом château, как она его называет, провела детство известная мемуаристка Варвара Головина (урождённая Голицына); она любила «стрелять из лука, гулять в начале леса, осеняющего окна помещения, занятого моим отцом, взлезать на старый дуб рядом с замком и рвать там желуди»:

Я хотела бы обладать талантом, чтобы описать это имение, одно из самых красивых в окрестностях Москвы: готический замок с четырьмя башенками; галереи со стеклянными дверями, оканчивающиеся у боковых крыльев дома; одна сторона была занята матерью и мною, в другой жил отец и останавливались приезжавшие гости; прекрасный и обширный лес, окаймлявший долину и спускавшийся, редея, к слиянию Истры и Москвы. Солнце заходило в углу, который образовали эти реки, что доставляло нам великолепное зрелище. Я садилась на ступеньки галереи и с жадностью любовалась пейзажем, я бывала тронута, взволнована, и мне хотелось молиться; я бежала в нашу старинную церковь, становилась на колени в одном из маленьких приделов, где когда-то молились царицы.

Перестройка усадьбы

В самом начале XIX века по приказу Ф. Н. Голицына главный усадебный дом был выстроен заново, на новом месте и уже в духе классицизма. Двухэтажное здание с двумя увенчанными фронтонами портиками коринфского ордера (один обращён в сторону реки, второй, парадный — в противоположную сторону) было построено из кирпича между 1803 и 1807 годами. Примерно в эти же годы были возведены небольшой зимний дом, а также оранжереи, оформлен пейзажный парк. Крытые переходы между господским домом и флигелями были разобраны.

Война 1812 года не принесла существенных повреждений усадьбе: в основном от действий захватчиков пострадали крестьяне села Петровское. Французский отряд, занявший Петровское, лишь разгромил оранжереи и несколько повредил обстановку зданий.

В течение XIX и начала XX веков усадьба передавалась по наследству в семействе Голицыных. Помимо документов различных поколений владельцев имения, в главном доме хранился архив И. И. Шувалова. На стенах висели портреты хозяев и их родственников кисти знаменитых живописцев. Личная библиотека князей Голицыных насчитывала свыше 10 тысяч с любовью подобранных томов. Согласно свидетельствам тех времён, по богатству обстановки, предметов декора и живописи, составу библиотеки усадьба могла соперничать с музеями.

Описание усадьбы в начале XX века

Памятна голубая гостиная с крашеной мебелью XVIII века, с картинами старых мастеров и изящной росписью стен в синих тонах; продолжая анфиладу — коричневая гостиная с фамильными портретами, где во фресковых десюдепортах изображены были корзины с цветами. Дальше угловая, в розовых и палевых тонах дерева, обивки и бронзы. В одной из комнат висела чудесная воздушная акварель — портрет молодой женщины работы Изабэ — и стояла изящная импрессионистическая фигурка самой хозяйки, кнг. Л. В. Голицыной, отлитая в бронзе Паоло Трубецким. В Петровском никогда не было портретной галереи в собственном смысле слова. Но во всех почти комнатах дома находились масляные, пастельные, акварельные и даже скульптурные портреты. Они начинались хронологически с парсуны — изображения князя Прозоровского, опирающегося на палку, работы Грубе (1694). Дальше шли очаровательный медальон работы Васса, изображающий императрицу Елисавету, с которой нежными узами был связан гр. И. И. Шувалов; любопытные картины какого-то не слишком умелого художника иллюстрировали сцены из путешествия фаворита по «чужим краям».

Неподалеку, в конце извилистой дорожки, обсаженной акациями, теми акациями, что заменяли в России виноград и вьющуюся розу Италии, еще цела была турецкая беседка, порождение барской фантазии, верно, исполненная крепостной рукой. Эта беседка на высоком берегу Москвы-реки была расписана по потолку и столбикам солнцами, звездами, лунными серпами и прихотливыми арабесками. Она вносила забавную черту экзотики во всю строго классическую архитектуру Петровского.

Последним её владельцем перед революцией был «старый князь» М. М. Голицын, который оставил службу после брака с балериной Матрёной Мадаевой, взбудоражившего высшее общество. В 1912 году в серии «Русские усадьбы» вышла книга М. Голицына «Петровское», в которой читателям были представлены портреты прямых предков автора — владельцев села Петровское начиная с XVI века. «Старый князь» был расстрелян большевиками через 30 лет после смерти в Петровском любимой жены.

После 1917 года

Лучшие портреты из усадьбы князь Голицын, опасаясь нападения крестьян, ещё в 1917 году вывез в Москву. После революции они были распределены между центральными музеями. В 1918 году усадьба была реквизирована, после этого здесь (вместе с соседней усадьбой Степановское) была организована детская колония Краснопресненского района Москвы, в которой на 1921 год числилось 180 воспитанников (в летнее время число детей доходило до 400).

Недолгое время в главном здании работал музей дворянского быта, позже, в 1923—1930 годах, в главном здании действовал дом отдыха, а затем — санаторий, пансионат (он функционируют и по сей день в современных постройках на прилегающей к усадьбе территории). Хозяйственные постройки и зимний домик были в 1922 году переданы Московскому институту инфекционных болезней имени И. И. Мечникова. Старые росписи интерьеров были забелены.

Здание Успенской церкви было разобрано в рамках антирелигиозной кампании 1950-х. Позднее, в 1970-е годы, были восстановлены интерьеры главного дома, а флигелям вернули их предполагаемый облик конца XVIII века. В 2000 году близ места, где находилась разрушенная Успенская церковь, был выстроен деревянный храм. В настоящее время идет восстановление разрушенной Успенской церкви на старом месте.

Современное состояние

Усадьба сохранилась относительно неплохо: в советские годы были утрачены лишь церковь, обелиски при въезде, а также парковые беседки и кирпичный арочный мост в парке. Разрушается конный двор. Парк находится в относительном запустении, пруды, вырытые на нижней террасе, заросли. Последний раз чистка прудов была проведена в 1986 году под руководством тогдашнего директора пансионата Минздрава СССР Л. В. Веселовского. В настоящее время усадьба находится в частных руках, доступ на территорию затруднён.

• Petrovo-Dalneye 004.jpg

  Один из флигелей

• Petrovo-Dalneye 001.jpg

  Современная церковь на территории усадьбы

• Petrovo-Dalneye 003.jpg

  Аллея в усадебном парке

• Petrovo-Dalneye 002.jpg

  Главный дом в сентябре 2011 года

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01002367089#?page=1 Петровское] — 1912. — «Русские усадьбы». — Вып. 2.
• Чижков А. Б. Подмосковные усадьбы сегодня. — М.: Аиро-XX, 2000. — С. 87. — 256 с ISBN 5-93811-003-3
• Либсон В. Я. [libson.narod.ru/petrovo1.html Петрово-Дальнее] // По берегам Истры и её притоков. — М.: Искусство, 1974. — 144 с., ил.  (Проверено 1 февраля 2011)
• Калинина Н.Г. Летопись родного края. — Москва: Инсвязьиздат, 2003. — 224 с. — 5000 экз.
• Мачульский Е.Н. Красногорская земля. — 2-е изд., доп. и испр.. — Москва: Энциклопедия рос. деревень, 2006. — 444 с. — 5000 экз.

Отрывок, характеризующий Петрово-Дальнее (усадьба)

– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.