Пущин, Павел Сергеевич

Павел Сергеевич Пущин
Дата рождения	1785(1785)
Место рождения	Псковская губерния
Дата смерти	1865(1865)
Место смерти	Одесса
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	Генерал-майор
Командовал	Охотский 43-й пехотный полк, Нейшлотский 87-й пехотный полк, 16-я пехотная дивизия (Россия), 4-я пехотная дивизия (Россия)
Сражения/войны	Аустерлицкое сражение, Отечественная война 1812 года, Заграничный поход русской армии, подавление Польского восстания
Награды и премии

Павел Сергеевич Пущин (июнь 1785 года, Псковская губерния — 1865 год, Одесса) — Генерал-лейтенант, участник наполеоновских войн и подавления Польского восстания 1830 года.

Биография

Происходил из дворян Псковской губернии, Новоржевского уезда, родился в июне 1785 года. Его отец, действительный статский советник, обер-прокурор Межевого Департамента, Сергей Иванович Пущин, определил сына в Пажеский корпус, откуда он был выпущен из камер-пажей 4 ноября 1802 года прапорщиком в лейб-гвардии Семёновский полк. Произведенный 9 августа 1805 года в подпоручики, он вместе с полком последовал в Австрию. 20 ноября Пущин участвовал в сражении под Аустерлицем, в известной штыковой атаке семеновцев, и за отличие в бою был награждён орденом святой Анны 4-й степени. 29 марта 1806 года Пущин вернулся из похода в Петербург, а в декабре был командирован, по Высочайшему повелению, в армию для показания рекрутам экзерциций; в этой командировке он пробыл до 12 декабря 1807 года. 1 мая 1811 года он был произведен в капитаны, назначен командиром роты. 27 марта 1812 года Пущин ушел в отпуск на 5 дней, а командиром роты временно был назначен поручик Чичерин. Принимал участие в Отечественной войне со своим полком, входившим в состав 5-го резервного корпуса 1-й армии. Под Бородином семеновцы терпели страшные потери в продолжение 14 часов от перекрестного огня французов и отразили с барабанным боем неприятельскую кавалерию. За отличие в этом бою Пущин был награждён орденом святого Владимира 4-й степени. 6 октября 1812 года он был в ночной экспедиции при Тарутине, 11 октября — при Малоярославце. Перейдя с полком русскую границу, Пущин, произведенный в полковники 20 января 1813 года, был в боях при Лютцене и Бауцене; участвовал в сражении при Геллендорфе, а 17 августа — под Кульмом, где семеновцы потеряли в рукопашной схватке более 900 человек. «Не представляю о подвигах особенно отличившихся офицеров, — доносил генерал Ермолов, — надо было бы представить список всех». За отличие в этом сражении Пущин был награждён золотой шпагой с надписью «за храбрость» и орденом прусского Железного Креста. 4 октября Пущин был под Лейпцигом и, назначенный командиром батальона 19 октября, следовал за разбитыми войсками Наполеона во Францию. 18 марта 1814 года участвовал во взятии Парижа. Когда Пущину было всего 27 лет, 1 января 1816 года, он был назначен командиром Охотского пехотного полка, а через три месяца, 19 апреля, переведен на ту же должность в Нейшлотский пехотный полк, бывший в составе 6-го армейского корпуса генерала Сабанеева. Последний поручил полковнику Пущину обучать офицеров 6-го корпуса «фронтовой тактике» и писал про него Закревскому, в то время дежурному генералу Главного штаба: «Пущин — малый редкий, умный, честный, усердный — словом прекраснейший». Произведенный 1 мая 1818 года в генерал-майоры с назначением командовать 2-й бригадой 16-й пехотной дивизии, он был на хорошем счету и у начальника штаба 2-й армии П. Д. Киселева, отзывавшегося об нем, как о деятельном и полезном для службы офицере. В конце этого года несколько солдат Камчатского полка, бывшего в бригаде Пущина, подстрекаемые офицерами, состоявшими в Союзе благоденствия, произвели буйство и оказали неповиновение. 30 марта 1822 года Пущин был уволен в отставку по болезни, но впоследствии был вновь принят на службу. В 1831 году он участвовал в качестве командира 2-й бригады 4-й пехотной дивизии, в подавлении Польского восстания, за что был награждён майоратом в Царстве Польском. Он был основателем и председателем Кишиневской масонской ложи и был знаком с Пушкиным, который написал ему стихотворение в 1821 году.

В 1822 году в Одессе женился на Генриетте Адольфовне Бриммер, дочери полковника, в первом браке бывшей за майором Аркудинским. Её сестра была замужем за А. Ф. Ланжероном.

Труды

[www.hrono.ru/libris/lib_p/pushin1812_1814.html Дневник Павла Пущина 1812—1814.]

Отрывок, характеризующий Пущин, Павел Сергеевич

– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.