Сиверс, Карл Карлович

Карл Карлович (Карл Густав) Сиверс 1-й
Портрет К.К.Сиверса мастерской Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения	8 (19) ноября 1772(1772-11-19)
Дата смерти	18 (30) марта 1856(1856-03-30) (83 года)
Принадлежность	Россия Россия
Годы службы	1795 — 1836
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	Стародуб. драгун. п-к (1802–03)
Награды и премии	ордена Александра Невского, Св.Анны 1-й ст., Георгия 3-го кл., Владимира 2-й ст.; прусский Красного Орла 1-й ст.; знак отличия «за XV лет беспорочной службы»

Граф Карл Карлович Сиверс (настоящее имя Карл Густав Сиверс; 1772—1856) — русский генерал эпохи наполеоновских войн, брат Егора и Якова Сиверсов. Сенатор, действительный тайный советник.

Биография

Из дворян Лифляндской губернии; родился в семье Карла Эберхардта Сиверса (1745—1821)  (нем.) и его супруги Марты Юлианы, урождённой фон Менгден (1748—1837) — из ветви Mengden-Altenwoga. Был племянником графа Якова Сиверса.

В возрасте 13 лет, 8 февраля 1785 года был зачислен в Артиллерийский и Инженерный шляхетский кадетский корпус; 6 декабря 1789 года окончил обучение в звании сержанта, после чего в чине штык-юнкера был определён в бомбардирский полк; 3 февраля 1792 год был переведён во 2-й артиллерийский батальон и участвовал в Польской кампании против конфедератов под началом генерал-аншефа Кречетникова, получив чин артиллерии-поручика. В 1795 году был переведён в Ростовский драгунский полк с повышением до премьер-майора. В 1798 году получил звание подполковника и был награждён орденом Св. Анны 3-й степени на шпаге. Весной 1799 года по неизвестным причинам был отправлен в отставку в чине полковника. На службу вернулся в декабре 1800 года, будучи определён в кирасирский генерал-майора Воинова полк, в котором, после его переименования в Стародубовский драгунский полк, был назначен с 17 января 1802 года командиром.

Был произведён в генерал-майоры 16 мая 1803 года с назначением шефом вновь сформированного Новороссийского драгунского полка. В 1805 году участвовал в походе корпуса генерал-лейтенанта Эссена в Новую Галицию, в 1806 году в составе того же корпуса участвовал в походе в Молдавию, где сражался против османских войск, в том числе пво время осады и взятия Хотина, по занятии которого ему же было поручено следить за выводом из неё турецкого гарнизона. В кампании 1807 года против французов участвовал в сражениях в Пруссии под Трощиным и Станиславовым; в то время служил под началом авангардного командира графа Витгенштейна. Участвовал в атаке на аванпосты противника на Омулеве и в бою под Дренгевым, затем осуществил удачный отвлекающий манёвр под Ружановым на реке Нареве против войск генерала Сушета, участвовал в захвате французского военного лагеря в Борках близ города Остроленки. 31 декабря 1807 года был за свои успехи награждён орденом св. Анны 1-й степени.

В 1809 году участвовал под началом генерала от инфантерии князя Сергея Голицына в австрийском походе, командовал авангардом, участвовал в сражениях под Пневым, а также на устье реки Соне совместно с польскими войсками под командованием князя Понятовского. 3 июня перешёл реку Дунаец с Новороссийским драгунским полком, 6-ю орудиями конной артиллерии и сотней казаков, после чего форсированным маршем выступил к Кракову, успешно захватив этот город, из которого выступил австрийский корпус эрцгерцога Фердинанда. 4 февраля 1810 года получил должность бригадного командира 4-й кавалерийской дивизии, будучи при этом оставленным шефом Новороссийского драгунского полка. 2 мая 1812 года возглавил 4-ю кавалерийскую дивизию.

В 1812 году, во время Отечественной войны, служил в составе 2-й армии под началом генерала от инфантерии князя Багратиона: 24 и 25 июня прикрывал после переправы через Неман у Николаева силы 2-й армию; 9 июля, выступив из Бобруйска с двумя драгунскими полками к занятому французским генералом Даву Могилёву, встретился с кавалерийским авангардом вражеских сил под Салтановкой и разгромил его, остановив на пути к Старому Быхову и взяв большое количество пленных; 11 июля под началом генерал-лейтенанта Раевского сражался под Салтановками с тем же французским корпусом, вышедшим из Могилёва; 4 августа в сражении под Смоленском командовал сначала авангардом, затем принял командование над 27-й пехотной дивизией в Малаховском форштадте, обороняя который успешно отражал неприятельские атаки; 5 августа командовал тремя кавалерийскими полками под Смоленском, находясь под началом генерала от инфантерии Дохтурова, после чего соединился со 2-й армией, шедшей по направлению к Дорогобужу, где спустя три дня принял на правом берегу Днепра командование наблюдательным корпусом, в который вошли 27-я пехотная дивизия, 2 артиллерийских батареи, 3 кавалерийских и 2-х казачьих полка с подкреплением в 15 тысяч человек московского ополчения; приняв командование над авангардом 2-й армии 15 августа под Лужками, Сиверс отражал атаки неприятельского авангарда и успешно прикрыл дальнейшее отступление 2-й армии.

После соединения арьергардов 1-й и 2-й армии под началом генерал-лейтенанта Коновницына участвовал в боях с французским авангардом при Гжатске (20 августа), под Поповкой (22 августа), Колоколецким монастырём (23 августа), Ельной (24 августа). Во время отступления и до соединения со 2-й армией на Бородинском поле не только отражал вражеские атаки, но и, возглавив атаку силами двух кирасирских и одного драгунского полков, отбил у французов 8 пушек.

Во время Бородинского сражения, находился на левом фланге 2-й армии. Защищал интервал между этим флангом и корпусом генерал-лейтенанта Тучкова, успешно отражая атаки противника: 27 августа при Можайске, в сражении соединённых арьергардов под началом графа Платова; 29 августа при селе Татарине; 15 сентября при селе Чирикове — в сражениях арьергарда под командованием графа Милорадовича. За проявленную храбрость 20 октября 1812 года был награждён орденом Св. Георгия 3-й степени № 249

В награду за мужество и храбрость, оказанные в сражении против французских войск 26-го августа при Бородине.

3 декабря 1812 года по приказу Кутузова был назначен командующим всей кавалерией корпуса графа Петра Витгенштейна.

«Командовал корпусом с отличною храбростию и благоразумием 24 и 26 чисел августа в нападениях и атаках неприятельских»

— М. И. Кутузов. Из характеристики К. К. Сиверса в рапорте с представлением списка генералов, отличившихся при Бородине

После изгнания врага с русской территории, 18 декабря 1812 года Сиверс участвовал со своим отрядом в переходе через Неман и вскоре занял Кенигсберг; 27 января 1813 года заставил капитулировать двухтысячный французский гарнизон Пиллау; 8 февраля 1813 года был назначен комендантом Кенигсберга, а 2 апреля — военным губернатором Старой Пруссии и города Кенигсберга; 20 октября того же года получил повышение до генерал-лейтенанта, будучи с 1 сентября 1814 года зачислен по кавалерии. Обязанности военного губернатора в Кенигсберге исполнял на протяжении двух лет, за что прусский король впоследствии вручил ему рескриптом от 25 февраля 1815 года орден Красного Орла 1-й степени. 1 марта 1829 года занял должность презуса комиссии военного суда, учреждённого при главном штабе 1-й армии над бывшим войсковым атаманом войска Донского, генерал-лейтенантом Иловайским 1-м, оставаясь в составе этой комиссии до 6 марта 1830 года. С 6 декабря 1833 года состоял присутствующим в Правительствующем Сенате, во временном Общем Собрании Сената в Санкт-Петербурге.

31 декабря 1836 года перешёл на гражданскую службу и был произведён в действительные тайные советники. С 17 августа 1839 года перешёл к присутствованию во II отделении 3-го департамента Сената; 31 декабря того же года получил орден Белого Орла. В 1841 году был назначен членом попечительного общества о тюрьмах, 16 июля 1843 года перешёл в I отделение 5-го департамента Сената/ С января 1848 года был переведён в 1-й департамент Сената. 16 декабря 1849 года был назначен к присутствованию во 2-м департаменте, 7 января 1850 года перешёл во 2-е отделение 3-го департамента, 6 января 1853 года назначен в межевой департамент, а 28 февраля того же года — в департамент Герольдии. 9 июня того же года ушёл в отставку со службы по собственному желанию. Умер 18 (30) марта 1856 года.

Семья

Был женат на Елене Ивановне Дуниной (4.01.1789—3.04.1866) — дочери Ивана Петровича Дунина от брака с фрейлиной Марией Дмитриевной Норовой. За женой Сиверс получил село Старая Водолага и 558 душ в Валковском уезде Слободско-Украинской губернии, а также в Брестском уезде Гродненской губернии; кроме того, у него самого было несколько мыз в Венденском уезде и Высочайше пожалованная ему аренда. Свадьба состоялась около 1810 года:

В Валкском уезде жила богатая помещичья семья Норовых, брат и сестра, Мария Дмитриевна, по мужу Дунина. <…> Мария Дмитриевна словно весь свой век была важной вдовой с большой семьей; единственный сын её был убит под Бородиным, но у неё выросло 6 дочерей. <…> Мария Дмитриевна была не только богатой и знатной барыней; она была умной женщиной, гостеприимной хозяйкой и прекрасной матерью. Она отлично воспитала и пристроила всех своих дочерей, красивых и некрасивых, и, несмотря на молву, не Бог знает каких богатых. <…> Старшая дочь Дуниной, молоденькая и хорошенькая Елена, вышла, впрочем, замуж просто, без всякой дипломатии. К ней присватался очень пожилой и чиновный граф Сиверс. «Дитя мое, гр. Сиверс делает тебе предложение: мне очень бы хотелось, чтобы ты за него вышла», объявила ей конечно по французски мать. Ваша воля, maman, всегда была и будет для меня законом, отвечала девушка. «Граф прекрасный человек: я уверена, что ты будешь с ним счастлива», добавила мать. «Я употреблю все усилия, чтобы сделать его счастливым», заявила дочь. Брак состоялся, и молодая жена с мужем прожили век в любви и согласии, всем на удивление.

От этого брака было 3 сына и 2 дочери:

• Миндора Карловна (6.3.1811—1878), была замужем с 1830 года за генерал-майором Сергеем Николаевичем Мухановым (1796—1858).
• Эммануил Карлович (27.4.1817—1909), сенатор и обер-гофмейстер Высочайшего двора.
• Яков Карлович (8.7.1818—1882), службу начал в Артиллерийском училище фейервергером, позже юнкер, поручик лейб-гвардии конного полка, почётный смотритель Островского училища, титулярный советник. Был женат на Вере Михайловне Дондуковой-Корсаковой, дочери князя М. А. Дондукова-Корсакова.
• София Карловна (9.8.1821—1901), в замужестве за Гудим-Левковичем.
• Александр Карлович (18.12.1823—1887), гражданский губернатор Харьковской губернии, действительный статский советник, камергер двора Его Императорского Величества.

Литература

• Сиверс, Карл Карлович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_s20.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 555.
• [www.bbl-digital.de/eintrag/Sievers%2C-Carl-Gustav-v.-seit-1798-Gf.-1772-1856/ Сиверс, Карл Карлович] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Отрывок, характеризующий Сиверс, Карл Карлович

«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.