Скапа-Флоу
| Скапа-Флоу англ. Scapa Flow | |
 | |
| 58°54′ с. ш. 3°03′ з. д. / 58.9° с. ш. 3.05° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=58.9&mlon=-3.05&zoom=9 (O)] (Я)Координаты: 58°54′ с. ш. 3°03′ з. д. / 58.9° с. ш. 3.05° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=58.9&mlon=-3.05&zoom=9 (O)] (Я) | |
| Вышестоящая акватория | Атлантический океан |
| Страна |  Великобритания |
| Площадь | 312 км² |
| Наибольшая глубина | 50 м |
Ска́па-Флоу (англ. Scapa Flow, древнеисл. Skalpaflói) — гавань в Шотландии на Оркнейских островах, к югу от острова Мейнленд. Имеет площадь в 312 км², защищена с юго-запада островом Хой, с востока — островами Саут-Роналдсей, Баррей и другими. Имеет глубину до 50 м и песчаное дно. Обладает достаточной вместимостью для размещения большого количества крупных кораблей и считается одной из наиболее удобных естественных гаваней в мире.
Около тысячи лет назад викинги уже входили в Скапа-Флоу; во время Первой и Второй мировых войн здесь базировались главные силы британского военно-морского флота — Гранд-Флит.
21 июня 1919 года в Скапа-Флоу был затоплен собственными экипажами германский Флот открытого моря.
База Скапа-Флоу закрыта в 1956 году.
Гавань пользуется популярностью у любителей подводного плавания с аквалангом.
Содержание
XIX век
Во времена континентальной блокады Скапа-Флоу служила сборным пунктом для караванов транспортных судов, отправлявшихся в европейские порты. Для обороны островов от наполеоновского десанта были выстроены так называемые Башни Мартелло (генуэзские башни) — небольшие каменные форты с вращающимися орудийными платформами по образцу генуэского укрепления на корсиканском мысе Мартелло, с которыми британский флот столкнулся в бою в 1794 году.
Первая мировая война
В 1904 году Адмиралтейство впервые рассмотрел вопрос о перебазировании главных сил из Ла-Манша на север, в Шотландию. База на севере выводила главные силы из-под угрозы блокады узкого пролива растущими германскими морскими силами, и позволила бы оперативно контролировать всё Северное море. Согласно британской морской доктрине, выработанной незадолго до войны Баттенбергом и Бриджманом, базирование главных сил в Скапа-Флоу, вне радиуса эффективного действия немецких подводных лодок, должно было запереть Флот Открытого Моря в его портах — что и произошло в ходе войны.
Обсуждавшиеся базы в Росайте и Инвергордоне к 1914 году не были укреплены, поэтому при мобилизации 28—29 июля 1914 года линейные корабли Первого флота перебазировались в Скапа-Флоу, хорошо известную по предвоенным учениям (и также не укреплённую), и c объявлением войны приняли боевое имя Гранд-Флит.[1] Линейные крейсера перебазировались в Росайт. В последующем, именно Скапа-Флоу, с площадью бассейна более 200 км², стала главной базой флота.
По инициативе адмирала Джеллико на островах были срочно оборудованы позиции береговой артиллерии и минные поля, а проливы между островами — прикрыты противолодочными заграждениями (боны и блокшивы).
Дважды, в 1914 и 1918 годах, немецкие подводные лодки прорывались внутрь гавани, но обе были уничтожены, не причинив вреда британским кораблям. 23 ноября 1914 года U-18 под командованием Генриха фон Хеннига, пристроившись за кормой входившего в базу транспорта, прошла через разведённые противолодочные сети, но была атакована и протаранена британским тральщиком и вскоре затонула. 18 октября 1918 года UB-116 под командованием Ганса-Йоахима Эмсманна, пытавшаяся проникнуть в гавань тем же маршрутом, была обнаружена с помощью подводных гидрофонов и подорвана дистанционно управляемой миной.
Более успешными были минные постановки немецких подводников. 5 июня 1916 года на мине, выставленной U-75 вблизи Оркнейских островов, погиб вышедший из Скапа-Флоу крейсер «Хэмпшир». Вместе с экипажем погиб направлявшийся в Архангельск фельдмаршал Китченер; спаслось только 12 человек.
9 июля 1917 года произошёл взрыв пороховых погребов линкора «Вэнгард», стоявшего на якоре в гавани. Линкор вместе с 843[2] моряками затонул практически мгновенно. Причина взрыва не была установлена точно; наиболее вероятная версия — незамеченное самовозгорание угольной пыли в бункерах, перекинувшееся на соседние отсеки.[2]
21 июня 1919 года
Германия приняла условия Компьенского перемирия 11 ноября 1918 года. По условиям перемирия, весь германский флот, с экипажами, должен был быть интернирован до подписания мирного договора в нейтральных портах:
«Германские надводные военные корабли, указанные союзниками и США, будут разоружены, а затем интернированы в нейтральных портах, а в случае, если таких подходящих портов не окажется, то в союзных тех, указанных союзниками и США; они будут находиться в этих портах под наблюдением союзников и США, причем на кораблях останутся лишь команды, необходимые для несения караульной службы».[1]
Предложения интернировать флот в Испании и Норвегии приняты не были, и по требованию англичан флот из 74 вымпелов под командованием адмирала Людвига фон Ройтера, конвоируемый Гранд-Флитом, перебазировался в Скапа-Флоу. 21 ноября 1918 года немецкие корабли спустили флаги, а к 27 ноября они были собраны и разоружены на стоянке в проливе Гаттер-Саунд, под прицелом британских линкоров. Немецкие экипажи, общей численностью более 20 000 человек, были сокращены вчетверо в течение декабря 1918 года.
Отрезанный от источников информации адмирал Ройтер справедливо полагал, что рано или поздно англичане захватят его корабли — возвращение под германский флаг представлялось невозможным. В июне 1919 года (перемирие истекало 23 июня) немецкие офицеры подготовили корабли к срочному затоплению, дожидаясь лишь ухода из Скапа-Флоу линкоров Гранд-Флита. 21 июня 1919 года, в 10:30 утра, Ройтер дал условный сигнал на открытие кингстонов. Он был исполнен всеми кораблями, кроме флагманского «Эмдена»: к нему была пришвартована британская плавбаза, и адмирал предпочёл держать англичан в неведении как можно дольше. К 17:00 затонул весь немецкий флот, исключая выбросившиеся на берег линкор «Баден», три лёгких крейсера и 16 миноносцев. Ройтер наказания избежал, а 9 немецких матросов были расстреляны после показательного трибунала.
Подъём затонувших кораблей
В 1924 году торговец металлоломом Эрнест Фрэнк Кокс (1883—1959), никогда ранее не занимавшийся подъёмом судов, выкупил у британского Адмиралтейства права на подъём части затонувших немецких кораблей (26 миноносцев и 2 линкоров) за 24 000 фунтов.[3] Ранее Адмиралтейство пришло к выводу о невозможности спасательной операции и легко рассталось с ненужными «активами». За восемь лет Кокс сумел создать новые технологии подъёма и поднял на поверхность более 40 кораблей, но дело так и не стало прибыльным.
Первый корабль, миноносец V-70 водоизмещением 750 т, лежавший на мелководье, Кокс поднял 1 августа 1924 года, причём оказалось, что местные жители уже сняли с корабля всё ценное.[3] В последующем и сам Кокс «заимствовал» уголь из бункеров потопленных судов. За два года команда Кокса подняла 25 миноносцев; в 1926 году на подъём каждого уходило всего 4 дня.
Попытка поднять со дна линейный крейсер «Гинденбург» (полное водоизмещение 30 707 т) в 1926 году окончилась катастрофой; вторая попытка 1930 года оказалась успешной. В 1927 году с третьей попытки был поднят «Мольтке», в 1928 году — «Кайзер» и «Зейдлиц», в 1931 году — «Фон дер Танн» и «Принц-регент Луитпольд». В том же 1931 году сам Кокс перестал заниматься подъемом; его преемники в 1933 году подняли линкор «Дер Гроссер Курфюрст», в 1934 году — «Байерн» и в 1939 году — «Дерфлингер»[3] (разделан на металл только 7 лет спустя).[1] Поднятые корабли буксировались в Росайт (близ Эдинбурга) и там разделывались на металл.
На дне гавани остаются линкоры «Кёниг», «Маркграф», «Кронпринц Вильгельм» и 4 лёгких крейсера.
Вторая мировая война
13-14 октября[4] 1939 года немецкая U-47 под командованием Гюнтера Прина, специально отобранного для атаки на Скапа-Флоу адмиралом Дёницем, проникла в гавань через пролив Кирк-Саунд, (после атаки) перегороженный тремя блокшивами. Первый залп U-47 пришёлся на британский линкор «Ройял Оук», одна торпеда попала в цель, но линкор остался на плаву. Второй залп — кормовым торпедным аппаратом — прошёл мимо, третий — тремя торпедами — привёл к гибели линкора и 833 человек его экипажа. 386 моряков спаслись. U-47 благополучно вернулась в Вильгельмсхафен 17 октября. В 1942 году газеты США сообщили, что Прина наводил на цель немецкий агент, живший на островах и бежавший после атаки на другой подводной лодке, но эти сведения оказались ложными.
По итогам расследования лишился своего поста комендант островов, адмирал Уилфред Френч. Заграждения блокшивами были признаны неэффективными, и взамен них британцы, руками итальянских военнопленных, построили так называемые барьеры Черчилля (англ. Сhurchill barriers) — каменные дамбы через малые проливы в восточной части Скапа-Флоу. Система дамб общей длиной 2,3 км, начатая постройкой в мае 1940 года, была завершена только в 1944 году.
Послевоенные годы
В 1956 году база ВМФ в Скапа-Флоу была закрыта. В 1962 году правительства Германии и Великобритании окончательно урегулировали права на останки затопленных немецких судов — Германия их официально продала спустя 42 года после гибели.
На острове Хой в здании бывшей флотской нефтебазы была открыта экспозиция для посетителей.
Доступ аквалангистов к останкам линкоров «Ройял Оук» и «Вэнгард» запрещён — они входят в число 16 подводных братских могил, охраняемых британскими законами. Доступ аквалангистов к останкам немецкого флота разрешён, но пловцы не вправе проникать внутрь кораблей или забирать с собой что-либо найденное на кораблях и в радиусе 100 м от них. Погружения на немецкие линкоры, лежащие на глубинах до 43 м, классифицируются как средне-сложные[5].
См. также
- Scapa distillery — один из сортов шотландского виски
- Scapa Flow (Swedish band) — EBM-группа из Швеции
Напишите отзыв о статье "Скапа-Флоу"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Больных А. Г. Морские битвы Первой мировой: Схватка гигантов. — М.: АСТ, 2000. [militera.lib.ru/h/bolnyh1/02.html]
- ↑ 1 2 Research puts Vanguard loss at 843, By Brian Flett // The Orcadian, July 11, 2002 [www.orcadian.co.uk/features/articles/vanguard.htm]
- ↑ 1 2 3 Джозеф Н. Горз. Подъем затонувших кораблей. — Л.: Судостроение, 1978. [lib.ru/HISTORY/GORZ/pod_em_korablej.txt]
- ↑ [www.peoples.ru/military/navy_fleet/prien/index1.html Гюнтер Прин / Gunter Prien: Биография]
- ↑ [www.divewaters.info/rus/divescotland/ Дайвинг на Скапа Флоу] - www.divewaters.info
Ссылки
- [www.scapaflow.co.uk/ Сайт о Скапа-Флоу].
- [atschool.eduweb.co.uk/jralston/rk/scapa/bunday.htm О погибших в Скапа-Флоу кораблях].
Отрывок, характеризующий Скапа-Флоу
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
