Тредьяковский, Лев Васильевич

Лев Васильевич Тредьяковский
Смоленский губернатор
11 декабря 1797 — 20 октября 1800
Предшественник:	Николай Иванович Аксаков
Преемник:	Николай Павлович Фёдоров
Ярославский губернатор
10 сентября 1797 — 11 декабря 1797
Предшественник:	Никита Сергеевич Урусов
Преемник:	Николай Иванович Аксаков
и.д. Рязанского губернатора
4 октября 1793 — 1 января 1795
Предшественник:	Александр Михайлович Кологривов
Преемник:	Иван Осипович Селифонтов
Рождение:	ок. 1746
Смерть:	24 апреля 1812(1812-04-24) Москва
Отец:	Василий Кириллович Тредьяковский
Награды:

Ле́в Васи́льевич Тредьяко́вский (ок. 1746 — 24 апреля 1812, Москва) — государственный деятель Российской империи, тайный советник, исполняющий должность рязанского губернатора, ярославский и смоленский губернатор, масон. Сын поэта Василия Тредьяковского.

Биография

Лев Васильевич родился приблизительно в 1746 году в семье известного русского учёного и поэта Василия Кирилловича Тредьяковского.

Служить начал в возрасте 12 лет юнкером, а затем секретарем мануфактур-конторы. С 1770 по 1776 год — секретарь герольдмейстерской конторы.

В 1779 году получил чин надворного советника, в 1781 — коллежского, а в 1790 — статского советника.

Признанием заслуг Тредьяковского в обществе стало его принятие в 1771 году в члены аристократического Английского клуба, старшиной которого он будет выбран в 1788 году.

Рязанское наместничество (1793-1797)

В 1793 году Тредьяковский отправился на службу в Рязанское наместничество, где состоял поручиком губернатора Кологривова. В связи с ухудшением самочувствия и отправления последнего в отставку, 4 октября 1793 года становится исполняющим должность Рязанского губернатора.

1 января 1795 года на должность Рязанского губернатора из Тобольска присылают генерал-поручика Ивана Осиповича Селифонтова и Лев Васильевич возвращается к должности поручика. 13 марта 1796 года вместо Селифонтова назначают нового губернатора - Михаила Ивановича Коваленского.

Лев Васильевич сложил свои полномочия 29 августа 1797 года в связи с назначением на должность Ярославского губернатора. Однако и после оставления должности Тредьяковский продолжал пользоваться значительным уважением среди рязанских дворян и чиновников. Так, например, 27 ноября 1804 года он был приглашён на открытие Рязанской гимназии.

С пребыванием его в этой должности связано создание «Атласа Рязанского наместничества», под руководством губернского землемера М. Тулаева.

Смоленское губернаторство (1797-1800)

10 сентября 1797 года Лев Васильевич был назначен Ярославским губернатором, но уже 11 декабря его переводят на должность Смоленского губернатора

Вступив в управление Смоленской губернией, Лев Васильевич сразу же выступил с инициативой создания в Смоленске особого заведения для содержания и воспитания «сирот благородного поколения», то есть дворянских детей. Как гласила резолюция на докладной записке по поводу учреждения в Смоленске «дома презрения ближнего», Павел I повелел это дело «предоставить собственной воле дворянства без всякого предупреждения правительства».

За время губернаторства при Тредьяковском были составлены «генеральные» почтовая и гидравлическая карты Смоленской губернии и настольный регистр всех дел губернского правления, взысканы недоимки за прошлые года по рекрутам и доходам, «начал устраиваться» рабочий дом и лазарет для преступников.

В 1798 году Лев Васильевич был награждён орденом Святой Анны I степени.

В августе 1798 года Тредьковский предложил в каждом из упраздненных уездных центров губернии (Духовщине, Красном и Ельне) учредить должность офицера, следившего бы за порядком, так как эти города после ликвидации в них присутственных мест управлялись выборными от купцов и мещан ратушами, возглавлявшимися бургомистрами, которые осуществляли слабое управление, что нередко приводило к различного рода беспорядкам (дракам, притеснениям приезжающих в город и проезжающих его).

Были ли реализованы эти инициативы Тредьяковского или нет, точно не известно. В начале 1799 года он уже просил генерал-прокурора ходатайствовать пред императором о своем переводе обратно в Рязань. Ходатайство удовлетворено не было.

В июле 1800 года получил чин тайного советника.

Отставка и смерть (1800-1812)

В октябре 1800 года находясь в должности смоленского губернатора просил «благоволения» и «благодетельствования» у очередного генерал-прокурора, Петра Хрисановича Обольянинова, на свою отставку в связи с болезнью глаз. Прошение Тредьяковского об отставке было удовлетворено императором 24 октября 1800 года. Лев Васильевич получил пожизненную пенсию в размере губернаторского жалования.

Последние годы жизни провел в Москве, где скончался 24 апреля 1812 года. Похоронен на Ваганьковском кладбище. Эпитафия на его могиле гласит: «Драгоценный памятник для тех, кто знал его — тот знал добрый совет, благодарные чувства его и сердце нежное, исполненное любви к ближнему».

Литература

• Акульшин П.В., Димперман Л.В., Мельник А.Н. и др. История Рязанской власти: руководители Рязанского края (1778-2008) — Рязань: Рязанская областная типография, 2008 — c.24-29 ISBN 978-591255-012-6
• Марасанова В. М., Федюк Г. П. Ярославские губернаторы. 1777—1917. — Ярославль, 1998. — 417 с.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/124479/Тредьяковский Тредьяковский Лев Васильевич] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Тредьяковский, Лев Васильевич

Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.