Феодор Святослав Тертер

Феодор Святослав Тодор Светослав<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
царь Болгарии Болгарии
1300 — 1322
Предшественник:	Чака
Преемник:	Георгий II Тертер
Смерть:	1322(1322)
Род:	Тертеры
Отец:	Георгий I Тертер
Мать:	Мария
Супруга:	1) Ефросина 2) Теодора Палеолог
Дети:	Георгий II Тертер

Феодо́р Святосла́в Те́ртер (болг. Тодор Светослав) (?—1322) болгарский царь в 1300—1322. Феодор был сыном царя Георгия Тертера и Марии. Его правление характеризовалось умелой и взвешенной политикой, что привело к временной стабилизации терзаемой междоусобицами и внешними врагами Болгарского царства.

Биография до вступления на престол

Святослав был сыном Георгия Тертера и Марии. Предположительно, он родился в начале 70-х годов XIII века.

В 1279 году с помощью византийцев болгарский престол занял Иван Асень III. Его главный соперник - Георгий Тертер, для обеспечения лояльности был приближен к новому царю и без его желания женат на сестре нового царя. Святослав и его мать были отправлены в Никею как заложники. После бегства Ивана Асеня III в 1280 году Георгий Тертер был избран новым царем. Он расторг брак с сестрой Ивана Асеня III и попытался вернуть первую жену и сына на родину. В 1284 (1285) Георгий Тертер объявил Святослава наследником престола. При этом он по-прежнему находился в плену. Согласно болгарско-византийскому соглашению от 1284 года, Георгий Тертер получал обратно свою жену, но Святослав оставался заложником. Лишь посольству болгарского патриарха Иоакима III удалось устроить освобождение царского сына.

После возвращения в Тырново Святослав был объявлен соправителем отца. Вскоре Святослав стал заложником татарского хана Ногая - Георгий Тертер был вынужден тем самым подтвердить принятый на себя статус вассала Золотой Орды. В татарском плену царский сын царя провел около 15 лет. После свержения отца с престола Святослав оказался в состоянии крайней нужды. В этих условиях жена хана Ногая Евфросинья Палеолог (внебрачная дочь Михаила VIII Палеолога) помогла устроить свадьбу Святослава и внучки богатого купца Пандолеона Ефросины - её крестной дочери. Брак с незнатной девушкой не поднял авторитет Святослава, но значительно улучшил его материальное положение.

После смерти хана Ногая началась борьба за власть в Золотой Орде между его сыном Чакой и претендентом на престол Токтой. Чака проиграл и вместе с женой (дочерью Георгия Тертера) и Святославом был вынужден уйти в Болгарию. Святослав подкупил нескольких влиятельных болгарских бояр, что позволило Чаке захватить престол. Однако в 1300 году вскоре Святослав организовал его свержение и заточение в темницу, а сам провозгласил себя царем болгар.

Правление

Утверждение на престоле

По просьбе Токты Чака был казнен, и его голова отправлена хану в Крым. Конфликт с Золотой Ордой, таким образом, был улажен. Болгария не только в очередной раз обрела независимость, но сделала определенные территориальные приобретения, присоединив часть Бессарабии до Маврокастро в устье реки Днестр. Наряду с устранением татарской угрозы жизненно важное значение для Святослава имело искоренение внутренней оппозиции. Противником молодого царя стал тырновский патриарх Йоахим III, когда-то вызволивший его из византийского плена. Царь обвинил патриарха в сочувствии татарам и приказал сбросить с крепостной стены.

Борьба с претендентами на престол

Укрепление болгарского государства не совпадало с интересами Византии. Пытаясь поддержать внутренние беспорядки в Болгарии, император Андроник II Палеолог организовал в 1301 году кампанию против царя Святослава. Во главе византийской армии был поставлен Михаил, сын Константина Тиха. Несмотря на заявления византийских летописцев, что император начал поход по призыву тырновской знати, реальной поддержки внутри Болгарии вторжение не приобрело. Армия византийцев распалась, а Михаил был покинут своими сторонниками.

Вторую попытку спровоцировать гражданскую войну Андроник II Палеолог предпринял, использовав фигуру севастократора Радослава, брата царя Смилеца. При поддержке византийской армии Радослав вторгся в Крынский деспотат - родовые владения Смилеца. Управление этими землями осуществлял дядя Святослава Алдимир. Он разбил войско Радослава и пленил 13 византийских военачальников, которых передал царю. Радослав был ослеплен и брошен в тюрьму. Святослав обменял военнопленных на своего отца, который все еще находился в византийском плену. После успешного возвращения Георгия Тертера в Болгарию Святослав доверил отцу управление одним из городов.

Война с Византией

В 1304 году Святослав почувствовал себя достаточно сильным и перешел в контратаку. После успешных боевых действий под его руководством болгары заняли несколько городов в восточной части Балканских гор. Царь захватил ряд прибрежных городов - Ктению, Русокастро, Месемврию, Созополь, Анхиало, Ахтопол. В ответ Михаил IX Палеолог и его военачальник Михаил Глава Тархонт сосредоточили войска в районе Бургаса. Две армии встретились недалеко от города, у реки Скафида. После первых столкновении болгары отступили, и византийцы во главе с деспотом Войсилом, братом Смилеца и Радослава, бросились в погоню, но мост через реку рухнул под ними. Этот казус привел к тому, что победителями в битве оказались болгары. Византийский летописец Георгий Пахимер предполагал, что поражение византийцев было несчастным случаем, однако современные болгарские историки считают, что разрушение моста было ловушкой, устроенной болгарами. Как бы там ни было, итогом битвы у реки Скафида стал переход черноморского побережья под контроль болгар. После победы Святослав направился на Одрин.

В августе того же года Михаил IX Палеолог предпринял атаку на земли вокруг Сливена и подверг их опустошению. Император постепенно восстанавливал силы на побережье. Осенью Святослав вернул себе Сливен. При захвате города был захвачен константинопольский патриарх Иоанн XII Косма. После этого царь и деспот Елтимир вторглись во фракийские владения Византии. В 1305 году византийской дипломатии удалось разрушить союз между Святославом и Елтимиром, использовав для этого Марину Смилец - жену Елтимира. Узнав о бегстве своего дяди из лагеря войск, Святослав предпринял неожиданную атаку на Крынский деспотат и взял управление им в свои руки.

В следующем 1306 году 16 000 алан, недовольных притеснениями со стороны византийского императора, обратились к Святославу с просьбой предоставить им убежище в Болгарии. Царь согласился и направил отряд численностью 1 000 человек , чтобы помочь им бежать. По пути в Болгарию аланы столкнулись с каталонскими наемниками. Учитывая их боеспособность и конфликт с византийскими властями, царь начал переговоры с их лидером Беренгария де Рокафорт, предлагая ему перейти на болгарскую сторону. Святослав пообещал Рокафорту брак со своей сестрой - вдовой Чаки. Однако переговоры не дали положительного результата. Предположительно, они были сорваны византийской дипломатией.

В конце 1306 года царь начал мирные переговоры с Византией. Андроник II Палеолог намеренно затягивал их ход, не желая мириться с потерей прибрежных городов. Святослав послал две галеры с зерном в голодающий Константинополь, чем завоевал симпатии населения, которое стало оказывать давление на императора. В 1307 году соглашение между Болгарией и Византией было подписано и скреплено браком Святослава и дочери Михаила IX Палеолога Феодоры. Соглашение подтвердило территориальные завоевания болгар.

Мирные годы

В последующие годы Святослав стремится сохранить мир со своими соседями. Были сохранены традиционно хорошие отношения с Венецией. В 1315-1316 годах произошел конфликт между генуэзской колонией Кафа и болгарами в связи с нарушением прав генуэзцев со стороны болгарских властей. Продолжительные переговоры оказались безуспешными, и генуэзские власти запретили своим подданным торговать с болгарскими портами и даже позволили им атаковать и грабить болгарские суда. Однако в 1317 году торговые отношения были восстановлены.

Нет прямых доказательств контактов между Болгарским царством и Видинского деспотата. В связи с отсутствием данных о вооруженных конфликтах между ними предполагается, что Святослав и видинский деспот Шишман I поддерживали мир.

В последние годы своего правления Святослав активизировал свою политику по отношению к Византии. Причиной этого стал конфликт между Андроником II Палеологом и его внуком Андроником III Палеологом. Болгарский царь послал в помощь Андронику III отряд из 300 хорошо вооруженных всадников во главе с командиром Мартином. Он также предложил ему союз и дополнительные войска. Молодой император отказался от предложения, подозревая наличие у Святослава собственных целей в этом конфликте.

Феодор Святослав Тертер умер в 1322 году естественной смертью, и ему наследовал его сын, Георгий II Тертер.

Семья

Святослав был женат на Ефросине, дочери Манкуса и внучке греческого купца Пандолеона. От этого брака у него был сын, Георгий II Тертер. После смерти жены (около 1305 года) в 1308 году царь женился на Феодоре Палеолог, дочери византийского императора Михаила IX Палеолога. От этого брака у него не было детей.

Литература

• Чолпанов, Б., Гюзелев, В. Бележити българи. Т. I. С., 1967.
• История на България в 14 т. Том III. Втора българска държава. С., 1982.
• Андреев, Йордан. Българските ханове и царе VII-XIV век. С., 1988.
• Димитров, Божидар. Цар Светослав Тертер. С., 2000.
• Павлов, Пламен. Бележити българи, т. ІІІ. С., 2012.

Отрывок, характеризующий Феодор Святослав Тертер

– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]