Фраат III

Фраат III др.-греч. ΦΡΑΑΤΗΣ<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Монета с изображением царя Фраата III</td></tr>
царь Парфии
70 — 58/57 до н. э.
Предшественник:	Санатрук
Преемник:	Ород II
Род:	Аршакиды
Отец:	Санатрук

Фраат III — царь Парфии, правил в 70 — 58/57 годах до н. э. Из династии Аршакидов. Сын Санатрука. Получил прозвище Теос (др.-греч. Θεός — «Бог»).

Правление

Фраат III и Лукулл

Фраат III Теос получил трон от своего отца, положившего конец периоду смуты в Парфии. Он вступил на престол в то время, когда удача отвернулась от Митридата Понтийского в его войне с римским полководцем Лукуллом. Союзник понтийцев Тигран II из Армении, хотя и лишился большей части своей территории, всё ещё оставался одной из важных фигур на Востоке. Царь Парфии неизбежно должен был быть втянут в водоворот международной политики.

Незадолго до сражения при Тигранокерте в 69 году до н. э. Митридат и Тигран обратились к Фраату с просьбой о помощи против римлян, обещая в качестве компенсации «семьдесят долин», Адиабену и Северную Месопотамию. Митридат предложил парфянам атаковать Месопотамию, в то время как он сам и его союзник двинутся на Армению, таким образом отрезав Лукулла от снабжения. После своей победы Лукулл, узнав об этих переговорах, послал некоторых из своих союзников к парфянскому царю с поручением пригрозить, если он надумает присоединить свои силы к Митридату и Тиграну, а заодно и посулить награду за его дружбу. Фраат ответил обеим сторонам в такой манере, что и та, и другая решили, будто он обещает им поддержку. Ответ парфянского царя застал Лукулла в Гордиене, и легат Секстилий был отправлен к Фраату для продолжения переговоров. Фраат подозревал, и, возможно, совершенно справедливо, что посланник направлен к нему за тем, чтобы потом доложить о передвижениях парфян; в результате он не оказал поддержки ни одной из сторон, а предпочёл опасную двойственную дипломатическую политику. Лукулл, почувствовав, что Митридат и Тигран так изнурены длительной борьбой, что не представляют большой опасности, решил атаковать Парфию. Сорнатию было приказано перевести армию из Понта в Гордиену, но войска отказались двигаться и даже угрожали оставить Понт без защиты. Когда эти вести достигли легионов Лукулла, они также взбунтовались, и ему пришлось отказаться от экспедиции в Парфию ради нападения на Тиграна.

Фраат III и Помпей

В 66 году до н. э., согласно Манилиеву закону, на место Лукулла был назначен Помпей. Он сразу подписал соглашение с Фраатом, чтобы, как и в предыдущем случае, обеспечить нейтралитет Парфии. Однако после неудачного восстания против своего отца Тигран Младший искал убежища у Фраата и убеждал его вторгнуться в ту часть Армении, которая принадлежала старшему Тиграну. Фраат уступил, хотя и не без некоторых колебаний из-за своего договора с Помпеем. Вести о парфянском договоре с римлянами обеспокоили Митридата, и он начал вести переговоры о перемирии.

Войска парфян двинулись к Артаксате (Арташату). Когда стало очевидно, что осада продлится долгое время, Фраат оставил отряд своих войск с молодым Тиграном и вернулся на родину. Тогда Тигран Старший выступил в поход и победил своего сына. Молодой человек хотел просить убежища у Митридата Понтийского, но понял, что сейчас Митридат немногим сильнее его самого. Тогда, возможно, по предложению Фраата, он сдался Помпею. Римский командующий уже шёл к Артаксате, и Тигран стал его проводником. Тигран Старший отказался от дальнейшего сопротивления и подчинился Помпею. В ходе последовавшего за этим раздела территории Софена и Гордиена должны были быть отданы Тиграну Младшему. Его отец сохранил собственно Армению, но был вынужден уступить завоеванные им земли в Сирии. Почти сразу же после этого решения появились новые разногласия, и Помпей захватил младшего Тиграна. Затем Каппадокия была возвращена её царю Ариобарзану I, вместе с ней к нему отошли Софена и Гордиена; впрочем, по крайней мере последняя область в сущности никогда не была оккупирована.

В 65 году до н. э. Помпей предпринял широкомасштабный поход против иберов и албанов, оставив Луция Афрания для сохранения контроля над Арменией. Когда Помпею пришлось отказаться от своего наступления, он находился в трёх днях пути от берегов Каспийского моря и даже интересовался расстоянием до Индии. Между тем Авл Габиний, в то время легат Помпея, совершил вторжение за Евфрат вплоть до Тигра, и Фраат, который узнал о захвате Тиграна Младшего, опять вторгся в Гордиену и очень быстро отбил её у Тиграна Старшего. Когда Помпей возвращался через Малую Армению, он принял послов от мидийцев и элимеев. Вероятно, те пришли из-за нападения римлян на правителя Мидии Атропатены Дария, который поддерживал Антиоха I Коммагенского или Тиграна. Фраат тоже отправил посольство, вероятно под влиянием вторжения Габиния, прося, чтобы его зять Тигран Младший был передан ему, и в то же время требуя формального признания Евфрата границей между Римом и Парфией.

Помпей потребовал вернуть Гордиену и отказался отдать Тиграна. Что касается границы, то Фраату пришлось удовлетвориться высокопарной сентенцией, что она будет установлена по справедливости. Поскольку послы не получили инструкции в отношении Гордиены, Помпей кратко написал Фраату, обращаясь к нему просто «царь», а не «царь царей» (этот титул он хотел сохранить для Тиграна), и, не дожидаясь ответа, отправил Афрания захватить спорную территорию. Мы не можем точно сказать, удалось ли достигнуть этой цели без борьбы (о чём говорит Дион Кассий, Плутарх же утверждает, что римляне разбили парфян и преследовали их до самой Арбелитиды); как бы там ни было, Гордиена вновь перешла к Тиграну Армянскому. Вопреки договору с парфянами Афраний возвращался в Сирию через Месопотамию, встретив при этом много трудностей и почти потеряв свою армию.

Враждебные отношения между Тиграном и Фраатом всё ещё продолжались. В 64 году до н. э., когда Помпей находился в Сирии, к нему для совещания прибыли послы от обеих сторон. Чтобы оправдаться за то, что он не поддержал своего армянского ставленника, Помпей заявил, что не мог действовать без приказа Сената; однако он всё же отправил трёх специальных уполномоченных для решения пограничного спора. Очевидно, Фраат сохранил Адиабену, а Тигран — Гордиену и Низибис. Несомненно, послам упростил задачу тот факт, что оба царя теперь понимали, что они должны сохранить свои силы для атаки на общего врага — Рим, а не тратить их на мелкие ссоры.

Примерно в 58/57 году до н. э. Фраат был убит своими сыновьями Ородом и Митридатом, которые сразу же после его смерти начали долгую и ожесточенную борьбу за царство.

Ссылки

• [www.parthia.com/phraates3.htm Phraates III (c. 70 — 57 B.C.)]

Литература

• Дибвойз Н. К. Политическая история Парфии / Пер. с англ., науч. ред. и библиографич. приложение В. П. Никонова. — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2008. — 816 с. — (Историческая библиотека). — ISBN 978-5-8465-0638-1.[simposium.ru/ru/node/12294]
• Фраат // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Malcolm A. R. Colledge: The Parthians. Thames and Hudson. London 1967. р. 35-37.

Отрывок, характеризующий Фраат III

Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.