Хрунов, Пётр Александрович

Пётр Александрович Хрунов
Дата рождения	5 июня (17 июня) 1842(1842-06-17)
Место рождения	Москва
Дата смерти	1918(1918)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Военврач
Годы службы	1866—1912 1914—1918
Звание	Тайный советник (при выходе в отставку)
Командовал	Санитарными частями: В Хивинском походе • Авангарда Оренбургского отряда • 2-го эшелона Оренбургского отряда • Оренбургского 1-го линейного батальона • 6-ти сотен казаков Эмбенского поста • гарнизона крепости Джан-кала В Оренбургском военном округе • Башкирского эскадрона • 5-го полка оренбургских казаков • Оренбургского 1-го линейного батальона • Др. войсковых формирований В крепости Свеаборг • 9-го резервного батальона крепостного полка • Управления коменданта крепости • 2-х батальонов 94-го Енисейского полка • Батальона 96-го Омского полка Главный врач: • Самогитского 7-го гренадерского полка • 2-й гренадерской дивизии • 59-й пехотной резервной бригады • 2-го Армейского корпуса
Сражения/войны	Хивинский поход (1873)
Награды и премии
В отставке	военный пенсионер

Пётр Алекса́ндрович Хруно́в (5 июня (17 июня) 1842 года, Москва, Российская Империя — 1918, Москва, РСФСР) — тайный советник, военный хирург, участник Хивинского похода.

Биография

Происхождение и образование

Происходит из нетитулованного русского рода небогатых дворян-чиновников, коренных москвичей. Родился третьим ребёнком из восьми детей в семье коллежского асессора Александра Андреевича Хрунова (1810—?), женатого вторым браком на потомственной дворянке Екатерины Александровны, урождённой Айдаровой. Отец дослужился в администрации Московского Елисаветинского училища до поста бухгалтера и письмоводителя. Первое время семья Хруновых проживала на казённой квартире в здании училища на Вознесенской улице, а позже перебралась в собственное жильё в Лефортовской части.

Окончил 2-ю Московскую гимназию и поступил на Медицинский факультет Императорского московского университета, где обучался на казённый счёт. 11 сентября 1865 года окончил его с присвоением степени лекарь.

Ранние годы

По окончании МГУ направлен высочайшим приказом в войска Оренбургского военного округа сверхкомплектным врачом, куда прибыл в январе 1866 года и был прикомандирован к Оренбургскому военному госпиталю. С апреля по ноябрь того же года находился в командировке в Нижнем Новгороде и по возвращении назначен на должность младшего ординатора в полугоспиталь Уральского Укрепления. Там же с августа по октябрь 1870 года исполнял должность главного врача. В ноябре того же года произведён в титулярные советники.

В апреле 1871 года переведён младшим ординатором в Оренбургский военный госпиталь. В июле того же года произведён в коллежские асессоры. С сентября того же года по август 1872 года исполнял должность старшего ординатора госпиталя, совмещая её с работой учителя фельдшерской школы и членством в комиссии при Управлении оренбургского губернского воинского начальника. В ноябре 1871 года находился в командировке в Орске с целью выявления причин появления цинги в Аральском отряде. В марте 1873 года произведён в надворные советники.

В Хивинском походе

В феврале 1873 году командирован в отряд генерал-адъютанта Н. А. Верёвкина, который готовился к выступлению в Хивинский поход. В ходе крупной войсковой операции под командованием генерал-губернатора Туркестана К. П. Кауфмана город Хива был взят российскими войсками, а значительная часть Хивинского ханства, признавшего протекторат Российской империи над собой, аннексирована. Вновь завоёванные территории вошли в состав Аму-Дарьинского отдела Туркестанского края. Во время похода Пётр Александрович заведовал санитарными частями различных войсковых формирований:

• 1-го Оренбургского линейного батальона;
• 6-ти сотен Оренбургских казаков Эмбенского поста;
• Авангарда отряда под начальством ротмистра Мореншильда;
• 2-го эшелона под начальством полковника Д. Н. Леонтьева;
• гарнизона крепости Джан-кала под начальством подполковника Новокрещёнова;

В ходе кампании неоднократно выезжал для борьбы со вспышками эпидемий в город Кунград. По возвращении из похода 10 октября 1873 года с Высочайшего разрешения отбыл в двухмесячный заграничный отпуск с сохранением содержания.

Дальнейшая служба в Оренбургском военном округе

Вернувшись в декабре 1873 года из-за границы, Пётр Александрович получил разрешение поступить за собственный счет на 1873/74 учебный год в клинический военный госпиталь «с научной целью». По окончании учебного курса в ноябре 1874 года получил назначение старшим врачом в Башкирский эскадрон (позже переименованный в конный полк) под командой полковника Д. Н. Леонтьева.

В феврале 1875 года заведовал санитарной частью в Оренбурге, которая обслуживала сразу несколько подразделений: несколько рот линейных батальонов местной артиллерийской команды, арсенал и склад артиллерийского имущества военно-исправительной роты, оренбургских военных топографов и инженернов, жандармов и прочих военных чинов. После чего назначен в 5-й полк Оренбургского казачьего войска заведовать санитарной частью. Эти обязанности Пётр Александрович сочетал с членством в Губернском присутствии по воинской повинности для приема новобранцев в январе—феврале 1875 года, а также с октября 1875 по январь 1876 года. В декабре 1876 года произведён в коллежские советники.

С сентября 1877 года вновь назначен заведовать санитарной частью 1-го Оренбургского линейного батальона. Однако, когда 17 ноября 1877 года состоялся инспекторский смотр 5-го полка Оренбургских казаков великим князем Николаем Константиновичем, именно врач Хрунов был вызван «состоять в распоряжении» Его императорского высочества. По возвращении к своим обязанностям в батальон был в марте 1878 года командирован в Стерлитамак для осмотра лагерной местности. Помимо основных обязанностей, с мая 1879 по апрель 1880 года он время от времени привлекался Окружным военным судом в качестве врача-эксперта. В июле 1881 года был на месяц командирован исполнять должность Тургайского областного врача.

В крепости Свеаборг

В ноябре 1882 года переведен из Оренбурга в крепость Свеаборг (ныне в Финляндии) заведовать санитарной частью 9-го резервного пехотного кадрового батальона Свеаборгского крепостного пехотного полка. С мая 1883 года в дополнение к основным обязанностям назначен заведовать санитарною частью при управлении Свеаборгского коменданта. Всё лето того же года провёл Тавастгусском военном лагере в качестве отрядного врача, а с декабря стал заведовать санитарными частями 2-х батальонов 94-го Енисейского и одного батальона 96-го Омского полков.

Полковой врач Самогитского 7-го гренадерского полка

По собственному желанию переведён с января 1886 года на должность полкового врача в 7-й гренадерский Самогитский генерал-адъютанта графа Тотлебена полк, который квартировал тогда в Муроме Владимирской губернии. С декабря 1893 года из-за отсутствия дивизионного врача 2-й гренадерской дивизии, назначен исполнять его должность.

Бригадный врач в Казани

12 мая 1894 года назначен бригадным врачом 59-й пехотной резервной бригады в Казань. В июле того же года произведён в статские советники. С октября 1895 по октябрь 1897 годов состоял членом Казанского губернского присутствия по воинской повинности для приема новобранцев. По распоряжению командующего войсками Казанского округа течение сентября 1896 года находился командирвке в Пензе, где в составе комиссии участововал в поверочной мобилизации штаба 50-й пехотной дивизии.

Корпусной врач в Гродно

30 марта 1903 года заступил на должность корпусного врача 2-го Армейского корпуса в Гродно. С этой должности уволен в 1908 году по собственному прошению в отставку с производством в тайные советники, награждением мундиром и назначением пенсии.

Последние годы жизни, смерть

Выйдя на пенсию, тайный советник Пётр Александрович Хрунов вернулся с семьей в Москву и поселился сперава в отцовском доме в Лефортовской части, а затем переехал в Немецкую слободу, где ему по наследству от родственников матери — Айдаровых достался двухэтажный дом с двором и хозяйственными постройками по Аптекарскому переулку, 13. До 1919 года весь первый этаж занимала семья и приёмная частной врачебной практики его старшего сына Александра, пошедшего по стопам отца в медецину. Дом этот простоял до 1953 года, когда был снесён за ветхостью, и все эти годы, не смотря на уплотнение, чинимое Советской властью, в нём проживали потомки Петра Александровича..

В 1914 году в связи с началом Первой мировой войны, Пётр Александрович добровольцем вернулся к работе в Московском Генеральном императора Петра I военном госпитале. Не смотря на свои преклонные 72 года он каждый день ходил пешком по мосту через Яузу на службу. Будучи до конца жизни убеждённым монархистом, он, по воспоминаниям потомков, даже накануне падения правящей династии, когда вольнодумные разговоры стали делом вполне обычным, всячески пресекал их в своём присутствии. Так, однажды учительница-немка, приглашённая на дом к одной из его внучек, позволила себе нелестное замечание в адрес царя. Возмущённый Пётр Александрович неприменул с холодной учтивостью тут же «поставить немку на место».

В 1918 году его сын врач Александр Петрович Хрунов заразился на приёме от пациента сыпным тифом и вскоре скончался. Пётр Александрович умер в том же году, точная причина смерти неизвестна.

Награды

21 июля 1872 года награждён орденом Св. Станислава 3-й степени. За участие в Хивинском походе 27 сентября 1873 года награждён серебряной медалью за «Хивинский поход в 1873 году», а 8 июня 1874 года — орденом Св. Анны 3-й степени.

30 августа 1880 года награждён орденом Св. Станислава 2-й степени. 20 августа 1884 года награждён орденом Св. Анны 2-й степени. За отличие по службе 30 августа 1890 года высочайшим приказом награждён орденом Св. Владимира 4-й степени. 6 декабря 1895 года награждён орденом Св. Владимира 3-й степени. 26 февраля 1896 года награждён серебряной медалью «В память царствования императора Александра III».

Семья и потомки

Был женат на потомственной дворянке Елизавете Александровне (1848—1926), дочери статского советника Александра Карловича Оде-де-Сиона и его супруги Анны Васильевны, урождённой Сарычевой (1821—1871). Среди предков Елизаветы Александровны — инспектор классов Пажеского корпуса генерал-майор К. О. Оде-де-Сион (1758—1837) и командующий Черноморской эскадрой вице-адмирал А. А. Сарычев (1760—1827).

Её крёстной матерью была графиня А. А. Толстая (1817—1904), ставшая позднее камер-фрейлиной императрицы Марии Фёдоровны — дальняя родственница Сарычевых и двоюродная тетка графа Л. Н. Толстого. С семьёй крёстницы она, несмотря на своё высокое придворное положение, поддерживала самые тёплые отношения до конца жизни и завещала ей некоторые из своих личных вещей. Часть из них после Революции разными путями попала в экспозицию музея-усадьбы Л. Н. Толстого «Хамовники».

Детство Елизаветы Александровны прошло в Ораниенбауме, где её отец служил управляющим дворцовым управлением. Однако через несколько лет после его внезапной кончины в 1857 году, мать переехала с ней и двумя другими дочерьми в Оренбург, чтобы занять должность начальницы Института благородных девиц. Елизавета Александровна вместе с сёстрами стала выпускницей этого учебного заведения. В Оренбурге и произошло её знакомство с будущим мужем. Их дети:

• Александр Петрович Хрунов (1876—1918) — врач, ординатор московского «Коронационного Убежища».
• Владимир Петрович Хрунов (1877—1969) — педагог, учитель естествознания, Заслуженный учитель школы РСФСР, кавалер ордена Ленина. Общественный деятель города Чаплыгин.
• Мария Петровна Харкевич, урождённая Хрунова (1882—1960) — закончила Московские высшие женские курсы и Московский городской народный университет имени А. Л. Шанявского. В годы Гражданской войны работала в Уфимском земстве и в городской библиотеке Красноярске, заведовала детским домом Минусинске. Вернувшись Москву, с середины 1920-х годов давала частные уроки французского языка.
• Николай Петрович Хрунов (1884—?) — инженер-электрик, ветеран Первой мировой войны, кавалерист. В тридцатые годы XX века сотрудничал с ЦАНИИ.
• Вера Петровна Даниленко, урождённая Хрунова (1886—1972)
• Павел Петрович Хрунов (1889—1976) — с детства проявлял талант художника, с 1906 обучался в МУЖВЗ, был учеником К. Ф. Юона. Однако в 1911 году предпочёл стать военным и поступил вольноопределяющимся сначала в пехотный, а затем перевёлся в драгунский полк. В годы Первой мировой войны дослужился до звания поручика. За доблесть, проявленную в боях против Австро-Венгрии, получил множество наград. После Октябрьской революции, разделяя антибольшевистскую позицию лидера меньшевиков Г. В. Плеханова, стал его личным представителем и военным советником при правительстве Ноя Жордания Грузинской Демократической Республики. С началом Гражданской войны примкнул к Белому движению, в 1920 году эвакуировался из Севастополя на пароходе «Инкерман» и поселился с семьей во Франции, где его потомки, сохранив фамилию, проживают и в наше время.
• Сергей Петрович Хрунов (1892—1961)

Возрождение фамилии Айдаровых

Осенью 1941 года внучка тайного советника Хрунова — Наталья Михайловна, урождённая Харкевич, и её гражданский муж профессор И. А. Кан (1884—1945) решили узаконить отношения. Регистрировать свой брак и троих общих детей под одной из собственных фамилий накануне эвакуации из Москвы им по различным соображениям показалось слишком опасным. Поэтому было решено взять нейтральную фамилию Айдаровы — в честь матери Петра Александровича, прабабушки невесты..

Отрывок, характеризующий Хрунов, Пётр Александрович

– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.