Эйке, Теодор

Теодор Эйке
Прозвище	Папа
Место рождения	Хюдинген (ныне Ампон (Мозель)), Лотарингия
Место смерти	между деревнями Михайловка и Артельное, Лозовский район Харьковской области
Принадлежность	Германская империя Третий рейх
Род войск	Ваффен-СС
Годы службы	1909—1943
Звание	Обергруппенфюрер, генерал войск СС
Командовал	3-я танковая дивизия СС «Тотенкопф»
Сражения/войны	Первая мировая война, Вторая мировая война
Награды и премии

Те́одор Э́йке (нем. Theodor Eicke, 17 октября 1892 — 26 февраля 1943) — обергруппенфюрер СС, первый командир 3-й танковой дивизии СС «Мёртвая голова» («Тотенкопф»), один из создателей системы концентрационных лагерей в нацистской Германии. Эйке был одним из организаторов Ночи длинных ножей и лично участвовал в убийстве Эрнста Рёма.

Биография

Юность и Первая мировая война

Эйке родился в деревне Хюдинген в Лотарингии и был одиннадцатым ребёнком в семье начальника железнодорожной станции Генриха Эйке. В 1909 году был исключён из реального училища и сразу же поступил на службу в армию. Эйке служил в 23-м Рейнланд-Пфальцском пехотном полку (дислоцировался в Ландау, в 1913 году был переведен в 3-й Баварский пехотный полк, а в 1914-м — в 22-й Баварский пехотный полк).

Во время Первой мировой войны в низших званиях принимал участие в боевых действиях во Фландрии, в том числе в сражениях под Ипром. В 1916 году был переведён во 2-й Баварский артиллерийский полк 2-й Баварской пехотной дивизии, которая понесла очень большие потери в Верденской битве. Начиная с 1916 года и до конца войны Эйке служил в резервной пулемётной роте 2-го Армейского корпуса на Западном фронте. Войну Эйке закончил в звании унтерцальмайстер (унтер-офицер), получив Железный крест Второго класса и ещё два ордена низших степеней..

1920-е

В 1919 году Эйке демобилизовался. Он считал Ноябрьскую революцию предательством по отношению к Германии и не желал служить в новой армии. Ещё в 1914 году, получив отпуск, он женился на Берте Швебель из Ильменау; в 1916 году у них родилась дочь Ирма. После демобилизации Эйке пытался окончить техническое училище в Ильменау, но в сентябре 1919 года был вынужден бросить его из-за финансовых проблем. В 1920 году у него родился сын Герман (убит в бою 2 декабря 1941 года). С декабря 1919 года Эйке стал работать полицейским осведомителем, но быстро (в июле следующего года) был уволен за агитацию против Веймарской республики. Потом он дважды устраивался в полицию в разных районах, но его снова увольняли по той же причине. В 1923 году он устроился в подразделение концерна IG Farben в Людвигсхафене на должность руководителя службы безопасности.

1 декабря 1928 года Эйке вступил в НСДАП (партийный билет № 114 901) и СА, 20 августа 1930 года он перешёл в СС (удостоверение № 2 921). Эйке начал быстро расти по карьерной лестнице в системе СС, и в ноябре того же года Генрих Гиммлер присвоил ему звание унтерштурмфюрера и назначил командиром 147-го взвода СС в Людвигсхафене.

Карьера в СС

В ноябре 1931 года Эйке было присвоено звание штандартенфюрера СС и он был поставлен во главе 10-го штандарта (полка) СС, расквартированного в Рейнланд-Пфальце. В 1932 году он был уволен из IG Farben, так как политическая активность не оставляла времени для выполнения должностных обязанностей, а в марте того же года он арестован по обвинению в подготовке к терактам с использованием взрывчатки и приговорён к двум годам заключения. Однако министр юстиции Баварии Франц Гюртнер (который в 1924 году позволил Гитлеру, приговорённому к пятилетнему заключению за «Пивной путч», выйти на свободу уже через девять месяцев) отпустил его под честное слово домой по состоянию здоровья. Эйке практически сразу бежал в Италию.

В Италии Гиммлер назначил Эйке комендантом лагеря беженцев — членов СА и СС. В январе 1933 года Гитлер стал канцлером, а в феврале Эйке вернулся в Германию. У него сразу же произошёл конфликт с гауляйтером Рейнланд-Пфальца Йозефом Бюркелем, который в отсутствие Эйке пытался бороться с ним за власть в регионе. Конфликт закончился тем, что Эйке вместе с группой эсэсовцев ворвался в Людвигсхафенскую штаб-квартиру НСДАП и на три часа запер Бюркеля в стенном шкафу. Сразу после этого Эйке сам был помещён в психиатрическую клинику в Вюрцбурге и лишен званий СС. Он находился в клинике до июня того же года, пока не был освобождён и восстановлен в званиях распоряжением Гиммлера. Практически сразу Гиммлер назначил его комендантом созданного в марте опытного концентрационного лагеря Дахау.

Работа в системе концентрационных лагерей

Когда Эйке стал комендантом Дахау, лагерь успел получить печальную известность крайне низкой дисциплиной охраны и вседозволенностью, которой она пользовалась. Прежний комендант штурмбаннфюрер СС Хильмар Векерле (нем. Hilmar Wäckerle) обвинялся в убийстве нескольких заключенных. Эйке в короткие сроки превратил Дахау в образцовый концентрационный лагерь с исключительно дисциплинированной охраной с одной стороны и невыносимыми условиями содержания заключённых с другой; в качестве наказания за многие проступки заключённых устанавливалась смертная казнь. Принудительный труд, существовавший в лагерях и до Эйке, сохранился. Более того, при Эйке в Дахау появились обувная мастерская, кузница, пекарня и некоторые другие заведения; Дахау стал экономически эффективным предприятием. В дальнейшем концентрационные лагеря создавались по образу и подобию Дахау.

Эйке произвёл сильное впечатление на Гиммлера, как работой в Дахау, так и фанатичной преданностью идеологии нацизма. 30 января 1934 года Гиммлер присвоил Эйке звание бригадефюрера СС, в мае Эйке был назначен Инспектором концентрационных лагерей СС, чтобы реорганизовать другие концлагеря по примеру Дахау. Когда Гитлер физически ликвидировал своих основных соперников в борьбе за власть — руководство СА (Ночь длинных ножей, 30 июня 1934 года), Эйке вместе с подчинёнными ему охранниками Дахау лично принимал участие в аресте и убийстве штурмовиков. 2 июля 1934 года Эйке и его адъютант Михел Липперт пришли в камеру к арестованному начальнику штаба СА Рёму и предложили ему застрелиться. Рём отказался и Липперт застрелил его сам. 4 июля 1934 года Эйке официально приступил к исполнению обязанностей Инспектора концентрационных лагерей (полное название должности звучало как Инспектор концлагерей и командир сторожевых подразделений СС, Inspekteur der Konzentrationslager und SS-Wachverbande). Через несколько дней он был повышен до группенфюрера СС. В 1937 году он был избран депутатом рейхстага и оставался им до своей смерти.

В ходе реорганизации происходило сокращение и укрупнение старых концлагерей одновременно с открытием новых (в том числе Маутхаузен в только что аннексированной Австрии). В 1938 году Эйке перевёл руководство лагерями из Берлина в Ораниенбург (рядом с концлагерем Заксенхаузен), где аппарат инспекции находился вплоть до 1945 года. После этого Ораниенбург стали называть Городом СС.

В 1936 году Рейнхард Гейдрих попытался отстранить Эйке от руководства системой концлагерей, но Гиммлер встал на сторону лояльного ему Эйке. Однако уже в 1938 году Гиммлер вывел экономическую деятельность лагерей из-под контроля Эйке и подчинил её административному отделу СС под руководством Освальда Поля. Причиной этого было желание Гиммлера не допускать чрезмерного усиления кого-либо из его подчинённых. В данном случае Эйке оказался лишён источника больших доходов.

Одновременно с реорганизацией концлагерей Эйке создал специальные военизированные подразделения СС «Мёртвая голова» (нем. SS-Totenkopfverbände), задачей которых была служба в лагерях. К концу 1938 года было создано (хотя не полностью укомплектовано) четыре полка, расквартированных непосредственно на территории одного из крупных концлагерей (Дахау, Бухенвальд, Заксенхаузен, Маутхаузен). Подразделения «Мёртвая голова» строились на основе строжайшей дисциплины и беспрекословного подчинения нацистской идеологии. Среди тех, кто прошёл службу под руководством Эйке, были Адольф Эйхман (он служил в Дахау в 1933—1934 гг.), будущий комендант Освенцима Рудольф Хёсс и комендант Бухенвальда и Майданека Карл Отто Кох.

Во время Польской кампании Эйке служил в должности Старшего командира СС и полиции (Höhere SS- und Polizeiführer, HSSPF). По приказу Гиммлера из трёх полков «Мёртвая голова» Эйке сформировал три айнзацгруппы, которые вместе с частями СД занимались грабежами и убийствами местных жителей (в первую очередь, евреев).

Дивизия СС «Тотенкопф»

Дивизия СС «Тотенкопф» была создана в октябре 1939 года, уже после нападения на Польшу. Она стала третьей дивизией Ваффен-СС после созданной в 1938 году «Лейбштандарт-СС Адольф Гитлер» и сформированной почти одновременно с «Тотенкопф» «Дас Райх». Основой дивизии стали созданные Эйке части СС «Мёртвая голова» (SS-Totenkopfverbände) и оборонный отряд СС «Данциг», к которым добавились новобранцы из «общих СС», «войск в распоряжении СС» и других подразделений. При этом некоторые части «Мёртвая голова» были включены не в «Тотенкопф», а в другие дивизии.

Дивизия «Тотенкопф» так и не участвовала в Польской кампании и получила боевое крещение в Французской кампании 1940 года. Недостаток опыта, крайне плохое снабжение и имевшие место ошибки командования (в первую очередь, самого Эйке) солдаты «Тотенкопф» компенсировали храбростью и самоотверженностью на грани фанатизма, что нередко приводило к большим потерям. Один из генералов назвал Эйке «мясником», имея в виду то, что Эйке совершенно не заботился о потерях в своей дивизии. Тем не менее, «Тотенкопф» внесла большой вклад в общий успех кампании, приняв участие в ряде сражений в Бельгии и на севере Франции. В мае 1940 Эйке был награждён планкой к Железному кресту 2-й степени (то есть повторное награждение) и Железным крестом 1-й степени. Уже в первые дни кампании проявилась жестокость, которую Эйке прививал своим подчинённым ещё во время службы в Дахау. 26 мая 1940 года солдаты «Тотенкопф» в деревне Ле Паради (фр. Le Paradis) в департаменте Па-де-Кале расстреляли 97 британских военнопленных. Дивизия была расквартирована на юге Франции до апреля 1941 года, когда началась переброска на Восточный фронт. В составе группы армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала Вильгельма риттера фон Лееба в первые дни войны с Советским Союзом дивизия «Тотенкопф» успешно действовала в Прибалтике. Однако в самом начале кампании, 6 июля 1941 года, автомобиль, в котором Эйке ехал на свой командный пункт, подорвался на советской мине. Эйке сильно повредил правую ногу и был эвакуирован в Берлин, где лечился до сентября.

С 24 по 29 сентября корпус Манштейна, в который входила дивизия «Тотенкопф», отражал под Лужно, южнее озера Ильмень, контратаки советских войск. В эти дни дивизия Эйке в одиночку разбила три советские дивизии. За проявленную храбрость Эйке был представлен к Рыцарскому кресту (награждён 26 декабря). Во время Демянской наступательной операции, предпринятой советскими войсками зимой 1941—1942 гг., в котёл попали 6 дивизий, в том числе «Тотенкопф». Именно дивизия Эйке сыграла решающую роль в прорыве окружения, потеряв при этом б́ольшую часть личного состава (около 80 %). За этот успех Эйке были присвоены звания обергруппенфюрера и генерала Ваффен-СС, а 20 апреля 1942 года (в день рождения Гитлера) он был награждён Рыцарским крестом с дубовыми листьями.

В октябре 1942 года остатки дивизии были переведены во Францию для пополнения. В ноябре она приняла участие в оккупации Вишистской Франции. Тогда же дивизия была преобразована в танковую гренадёрскую. Вскоре во всех танковых гренадёрских дивизиях СС танковые батальоны были увеличены до размеров полка, и «Тотенкопф» фактически стала полноценной танковой дивизией.

Битва за Харьков

В январе 1943 года «Тотенкопф» была переброшена на восток для участия в сражении за Харьков. В ходе контратаки части «Тотенкопф» захватили город. Однако 26 февраля 1943 года самолёт Эйке Fieseler Fi 156 Storch, летевший в направлении села Артельное, был сбит пулемётным огнём. Эйке был похоронен с воинскими почестями в соседней деревне Отдохнино, один из полков дивизии был назван в честь Эйке. 4 марта 1943 года в официальной газете НСДАП «Фёлькишер беобахтер» был опубликован подробный некролог Эйке..

Гиммлер велел временно перенести останки Эйке на Хегевальдское кладбище под Житомиром, чтобы не дать попасть в руки Советов. И все же, когда Красная армия 31 декабря 1943 года освободила Житомир, останки шефа «Мертвой головы» эсэсовцам забрать с собой не удалось. Точное местонахождение могилы неизвестно.

Присвоение званий

• СС-Манн (29 июля 1930)
• Труппфюрер СС (Август 1930)
• Штурмфюрер СС (27 ноября 1930)
• Штурмбаннфюрер СС (30 января 1931)
• Штандартенфюрер СС (15 ноября 1931)
• Оберфюрер СС (26 октября 1932)
• Бригадефюрер СС (30 января 1934)
• Группенфюрер СС (11 июля 1934) и генерал-лейтенант войск СС (сентябрь 1941)
• Обергруппенфюрер СС и генерал войск СС (20 апреля 1942)

Награды и знаки отличия

За Первую мировую войну

• Железный крест 1-го и 2-го классов
• Крест «За военные заслуги» 2-го класса (княжество Брауншвейг)
• Баварский крест «За военные заслуги» 2-го класса
• Почётный крест Первой мировой войны 1914/1918

За Вторую мировую войну

• Пряжка к Железному кресту 2-го класса (26 мая 1940)
• Пряжка к Железному кресту 1-го класса (31 мая 1940)
• Рыцарский крест Железного креста:
  • Рыцарский крест (26 декабря 1941)
  • Дубовые листья (20 апреля 1942)
• Нагрудный знак «За ранение» в серебре
• Медаль «За зимнюю кампанию на Востоке 1941/42»
• Упоминание в Вермахтберихт (21 октября 1942)
• Золотой партийный знак НСДАП
• Почетная шпага Рейхсфюрера СС
• Кольцо «Мёртвая голова»

Литература

• Митчем С., Мюллер Дж. Командиры Третьего рейха. — Смоленск: Русич, 1995. — 480 с. — (Тирания). — 10 000 экз. — ISBN 5-88590-287-9.
• Charles W. Sydnor. [books.google.com/books?id=QYU4QJsUWLYC&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22George+H.+Stein%22&hl=ru&source=gbs_similarbooks_s&cad=1#v=onepage&q=&f=false Soldiers of Destruction: the SS Death's Head Division, 1933-1945]. — Princeton, NJ: Princeton University Press, 1990. — 375 p. — ISBN 0-691-00853-1.
• Weise, Niels: Eicke. Eine SS-Karriere zwischen Nervenklinik, KZ-System und Waffen-SS, München-Wien-Zürich, 2013. — ISBN 978-3-506-77705-8

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Теодор Эйке
• [motlc.specialcol.wiesenthal.com/instdoc/d06c10/eick1z3.html Документы] из личного дела СС Теодора Эйке (Центр Симона Визенталя)
• [en.ww2awards.com/person/29942 Награды Теодора Эйке]

Отрывок, характеризующий Эйке, Теодор

– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.