Англо-французская война (1294—1298)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Англо-французская война 1294—1298
Основной конфликт: Англо-французские войны
Дата

1294—1298

Место

Аквитания, Гиень, Нормандия, Бретань, Фландрия, Ла-Манш, Бискайский залив

Итог

Восстановление status quo ante bellum

Противники
Франция
Шотландия 		Англия
Фландрия
Командующие
Филипп IV Красивый
Джон Баллиоль
Рауль де Нель
Карл Валуа
Роберт II д'Артуа 		Эдуард I
Ги де Дампьер
Жан II Бретонский
Эдмунд Горбатый, 1-й граф Ланкастер
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Англо-французская война (1294—1298) — вооружённый конфликт между Англией и Францией в герцогстве Аквитанском и водах Ла-Манша и Бискайского залива.





Причины

Закончив покорение Уэльса, Эдуард I смог заняться наведением порядка в своих континентальных владениях. В 1286 он прибыл в Гиень, где оставался более трёх лет, до 1289. В 1286 он принёс Филиппу IV оммаж и получил обратно земли, обещанные ещё Людовиком IX. Казалось, что территориальный вопрос улажен, и причин для конфликта нет. Возникла, однако, неожиданная проблема: торговое соперничество между моряками Байонны и портов Нормандии.

Активные и предприимчивые, байоннцы теснили своих северных конкурентов. Семеро предпринимателей организовали компанию, получившую в 1279 от герцога Бретонского монопольное право на вылов у мыса Святого Матфея (Сен-Матье) местной разновидности сардины. Это было весьма прибыльное дело, так как засоленная сардина являлась основным продуктом питания для жителей побережья в постные дни. Байоннская монополия била по интересам местных рыболовов, которые выражали бурное негодование. В ответ англо-байоннские пираты 28 августа 1289 разграбили и сожгли Ле-Конке. Ирландские пираты начали нападения на торговые караваны, шедшие из Фландрии и Гаскони[1].

Эдуард I, не желавший ссориться с французами, приказал юстициарию Ирландии Вильяму де Вески не трогать больше французских торговцев и вернуть захваченное.

Однако во время Великого поста 1292 обычная драка между моряками привела к настоящему взрыву. Детали нам известны недостаточно, так как молва их исказила и усилила. Согласно жалобе подданных Эдуарда произошла ссора между моряками — байоннцем и нормандцем у источника близ мыса Святого Матфея. Каждый хотел добраться до него первым. Завязалась драка, в которой нормандец был убит или опасно ранен ножом. Его разгневанные товарищи взяли на абордаж вражеский корабль и перебили экипаж[2]. В Руайане-на-Жиронде ещё 4 байоннских корабля были захвачены, а матросы убиты[3].

Через некоторое время корабли нормандцев прибыли в Бордо за грузом вина. Коннетабль Бордо Итье Ангулемский, следуя политике короля, созвал враждующих моряков и уговаривал их прекратить стычки под угрозой расправы. Казалось, что все успокоились. Англичане и байоннцы начали маленькими группами по 4—5 кораблей покидать Бордо, не беспокоясь о нормандцах. Внезапно 80 нормандских кораблей вышли из Жиронды и двинулись вдоль побережья на север, захватывая корабли и уничтожая экипажи. Этим они навели такой страх на подданных Эдуарда, что английские купцы покинули Бордо, не закончив погрузку[3].

Необъявленная морская война

Филипп IV занял двусмысленную позицию, на словах порицая, а на деле поощряя действия нормандцев. В ответ начались жестокие расправы над французами в Аквитании, в том числе и над чиновниками французского короля. Нормандцы, уже 10 лет жившие в Бордо и Буре-на-Гаронне, были в 1292 перебиты «только потому, что говорили по-французски»[4].

Весной 1293, едва стало известно о появлении байоннского флота в Ла-Манше и английских кораблей в Бордо, нормандцы вывели в море 300 кораблей, чтобы перехватить своих соперников. Корабли предусмотрительно разделили на три эскадры: арьергард, который курсировал у острова Батц, охраняя Ла-Манш, центр в районе Святого Матфея, и авангард у Пенмарха.

Семьдесят британских кораблей, шедших небольшими группами, были атакованы и захвачены, а команды перебиты. Англичане оценили свои потери в 20 тыс. ф. ст. У Ланьона 9 байоннских кораблей были сожжены, двадцать других сумели спастись из Сен-Мало, только два судна и 60 человек были захвачены нормандцами. Этих людей привели в город, где с ними жестоко расправились.

Одна нормандская эскадра отделилась, чтобы поохотиться в море за призами. Две другие, в количестве 200 кораблей, продолжили путь к Тонне-Шаранте и Сен-Жан-д'Анжели. Они взяли только половинный фрахт, чтобы быть более маневренными при встрече на обратном пути с английскими кораблями.

Англичане начали формировать эскадру в Пяти портах. По приказу короля в январе 1293 Стефан де Пенчестер, констебль Дувра, начал собирать флот из 57 кораблей, которые городам было приказано снарядить и снабдить каждый экипажем. Флот под командованием Роберта Типтофта, усиленный несколькими кораблями из Саутгемптона (всего было 60), 24 апреля вышел из Портсмута и направился к устью Сены, где разгромил торговый караван, потерявший 6 судов.

Затем англичане остановились у Сен-Матье, поджидая возвращения нормандских кораблей. Сражение 15 мая закончилось разгромом нормандцев, потерявших очень много людей и кораблей. Французы не сообщают количество, а по словам английского хрониста Уолсингема, нормандцы потеряли 15 тыс. человек[3].

Одержав победу, англичане и байоннцы разграбили Ла-Рошель.

Оккупация Гиени

Филипп потребовал возмещения ущерба. Эдуард предложил создать совместную комиссию для расследования или передать дело в папский арбитраж, но король Франции отверг эти предложения, заявив, что как сюзерен имеет право сам судить своих вассалов[5].

В декабре 1293 король Франции вызвал Эдуарда I, как герцога Гиени, на суд Парижского парламента. Эта процедура обычно предшествовала объявлению войны, так как в случае отказа, французы объявляли о конфискации герцогства и вводили в него войска. Эдуард пытался уладить дело миром, сделав через своего брата Эдмунда Ланкастера, женатого на свекрови Филиппа Бланке д’Артуа, предложение ввести королевских солдат в крепости Гиени до той поры, пока тяжба будет урегулирована[6].

Предложение Эдмунда Ланкастера французские историки называют безнадёжно глупым и удивляются, как такой прожженный политик, как Эдуард I мог допустить подобную ошибку[7]. Если он надеялся, что Филипп будет строго соблюдать феодальное право, то крупно просчитался. Король Франции действовал со своим обычным двуличием: он ввел войска в крепости, в том числе в Бордо, а потом взял и оккупировал Гиень. Операцией руководил коннетабль Рауль де Нель. 5 мая 1294 Парижский парламент объявил о конфискации герцогства за нарушение Эдуардом вассальной присяги[8].

Кампания 1294

Узнав о действиях Филиппа, Эдуард направил сеньорам и городам Гиени циркулярное письмо, объясняя, что французы его обманули, и призывая к восстанию.

Сам он собрал три эскадры: на западе Ормонд защищал пролив Св. Георга с кораблями из Ирландии и Бристоля. На востоке 53 корабля из Ярмута под командой Джона де Ботетура и королевские баржи прикрывали устье Темзы. У Портсмута эскадра Пяти портов под командованием Типтофта и 200 транспортов Вильяма Лейберна отплыли в Гиень с отрядом из 500 тяжеловооружённых всадников и 20 тыс. пехоты (август 1294)[9]. Ботетур и Лейберн впервые в английской истории были назначены адмиралами[10].

Командовать войсками 1 июля был назначен Жан II Бретонский, но фактически экспедицией руководили сенешаль Аквитании Джон Сен-Джон, Аманье д’Альбре и Роберт Тайбетот. Герцог Бретонский созвал 19 августа в Плоэрмеле своих вассалов, чтобы провести сбор ополчения, однако явилось мало людей, так как у бретонцев не было желания сражаться за Англию[11].

Задержанные ветрами у Плимута и Дартмута, англичане, пограбив по пути французский берег Ла-Манша, только 10 октября причалили у Сен-Матье. 15 октября англичане высадились на острове Ре, где предали смерти множество жителей. Их флот бросил якорь у Бура на Жиронде 1 ноября. 8-го взяли Блай. Пройдя на виду у коннетабля Рауля де Неля, оборонявшего Бордо, они высадили у Ла-Реоля 300 всадников и 7000 наёмников под командованием Жана Бретонского. Остальная эскадра направилась к Байонне, где её появление вызвало восстание 1 января 1295, изгнавшее французов и их сторонников.

Эдуард планировал осенью направить в Гиень дополнительные силы под командованием графов Ланкастера и Линкольна, а к Рождеству намеревался и сам прибыть в герцогство. Однако снаряжение войска и флота легло таким бременем на его подданных, что не до конца усмиренный Уэльс снова восстал, и королю пришлось отложить экспедицию. Тяжёлая кампания в Уэльсе заняла около года и вызвала ещё большие расходы[12].

Поиск союзников

Понимая, что в одиночку ему с французами не справиться, Эдуард начал активный поиск союзников. Осенью 1294 — весной 1295 были заключены договоры с германским королём Адольфом Нассауским (12.10.1294), архиепископом Кельна, графами Голландии, Гельдерна, Брабанта и другими нижнерейнскими сеньорами. Английские дипломаты склонили к союзу епископа Базеля и графа Савойи. Король Кастилии также предложил поддержку[13].

Нуждавшийся в деньгах германский король согласился объявить войну Франции в обмен на субсидию в 100 тыс. марок[10]. На практике Адольф ограничился угрозами, направив в ноябре 1294 Филиппу письмо, в котором жаловался на захват французами имперских территорий и заявлял, что выступит против Франции со всеми своими силами. Филипп отправил ему в ответ послание, состоявшее всего из двух слов: Trop Allemand (слишком немец)[14].

Обменявшись любезностями, он всё-таки вступил с немцем в переговоры, рассчитывая оторвать его от союза с англичанами при помощи подкупа. В чём и преуспел. Так же ему удалось коррумпировать герцога Брабанта, графа Савойи и других сеньоров; только Жан де Шалон и граф де Бар (зять английского короля) остались верны Эдуарду[15].

Филипп, в свою очередь, также начал искать союзников. В Ананьи 23 июня 1295 был заключён тайный договор с Арагоном, обещавшим предоставить 40 галер и 7200 человек под командованием прославленного арагонского адмирала Роже де Лориа. Король Франции выговорил себе половину взятой добычи, только английского короля, если его удастся захватить, арагонцы потребовали себе[16].

Эдуард также пытался переманить знаменитого арагонца на свою сторону, направив к нему 27 апреля 1295 своего представителя. Заодно он пытался договориться с королём Хайме о том, чтобы нанять на службу альмогаваров[17].

21 октября в Париже был подписан договор с Норвегией, которая пообещала предоставить 200 галер и 100 больших нефов, с 50 тыс. человек. Хотя Эйрик II и ратифицировал договор в 1296 в Бергене, а его брат герцог Хакон женился на Изабелле, графине де Жуаньи, сделка не состоялась, так как Норвегия вступила в войну с тогдашней хозяйкой северных морей — Данией[18].

Единственным альянсом, который действительно принёс пользу, был союз с королём Шотландии Джоном Балиолем, заключённый 23 октября 1295 [19] и положивший начало длительному антианглийскому сотрудничеству двух монархий[20]. Уже в ноябре Балиоль начал враждебные действия против англичан, задержав Эдуарда на острове ещё на год.

Создание французского военно-морского флота

Лишившись большей части нормандских кораблей, Филипп IV решил использовать ресурсы Средиземноморья, надеясь, что тамошние галеры смогут действовать в океане. Уже в конце 1292 в рамках совместного франко-сицилийского проекта в Провансе были спущены на воду 20 галер новой конструкции, вызвавших у генуэзцев удивление своими размерами. Финансирование и надзор за проведением работ обеспечивал сиенский банкирский дом Баккози.

4 апреля 1294 Карл II Хромой передал эту эскадру представителю Филиппа IV генуэзцу Гильому Боккюзу, вигье Эг-Морта. Соответственно, королю Франции пришлось принять на себя кредитные обязательства перед сиенскими банкирами. В Марселе Гильом Боккюз активно строил галеры. Поскольку он был слишком старым для командования, эскадру (30 галер, каждая вмещала по 160 человек) возглавил его сын Гильом Пьер де Мар, шателен Эг-Морта[21].

Корабли вышли из Марселя 1 апреля 1295. Через два месяца они были у берегов Нормандии и разграбили остров Джерси. В Руане они присоединились к другой эскадре галер, построенных генуэзскими специалистами зимой 1293—1294. В качестве основы для экипажей было направлено 1600 моряков из Эг-Морта. В результате совместных усилий кораблестроителей из Северной Франции, Прованса, Генуи и Фландрии в Руане и Арфлёре к началу 1295 было построено 50 галер и 7 галиотов, принявших на борт 7—8 тыс. итальянцев и провансальцев[22].

Филипп обратился за помощью и к ганзейцам. 55 их кораблей направились во Францию. Эдуард в январе 1295 приказал их задержать, но ничего не добился. После того как они выгрузились, французы арендовали или купили для усиления флота часть этих кораблей[23]. Также подошли 10 испанских и португальских кораблей, нормандские порты снарядили 223 вооружённых судна. Снаряжение такого флота стоило огромных денег, и Филиппу с помощью чрезвычайных налогов и поборов удалось собрать 1 579 200 ливров. В целом собрали около 350 кораблей. Командование было поручено Жану д’Аркуру и Матье де Монморанси[24].

Кампания 1295

Операции в Гиени

Зимой 1294—1295 англичане захватили Бур, Ла-Реоль и ещё несколько крепостей на берегу реки. 1 января 1295 они подчинили Байонну, а вскоре Сорд и Сен-Север. Провинция восстала и только подход на помощь Карла Валуа со значительным подкреплением позволил сохранить французское влияние. 25 марта Валуа осадил Ла-Реоль, где оборонялись Джон Сен-Джон и Жан Бретонский. К нему на соединение подошёл из Бордо коннетабль, по пути взявший после восьмидневной осады Подансак (3 апреля). Его комендант капитулировал на условиях, выгодных для англичан, но оставлявших гасконцев пленниками в руках французов. 7 апреля Валуа приказал повесить 70 пленных гасконцев перед Ла-Реолем. Это посеяло рознь между англичанами и гасконцами. Британцы и Жан Бретонский под покровом ночи решили покинуть крепость, но караульные заметили их бегство и гасконцы бросились в погоню, нагнав и убив тех, кто не успел сесть на корабли. 8 апреля французы взяли крепость[25][26].

Затем французы осадили Сен-Север. Гуго де Вер, сын графа Оксфорда, защищал крепость с большим мужеством. Осада длилась больше трёх месяцев, пока болезни и голод, от которых страдали и осаждавшие и осажденные, не заставили принять посредничество графа де Фуа. Было заключено перемирие на две недели, по истечении которых крепость должна была сдаться, если не получит помощи из Байонны. Помощь не появилась, крепость была сдана, а гарнизон выпущен с оружием и имуществом[27]. Валуа потерял под Сен-Севером 1500 человек[28].

29 июля он сдал командование графу де Фуа и отбыл во Францию. В июле было заключено перемирие, 14 августа Эдуард согласился передать дело на арбитраж папе, если французы сделают то же самое, но 30 сентября обвинил Филиппа в двуличии, и 9 октября снова обратился к гасконским сеньорам за поддержкой, направив к ним своего брата. Мятеж в Шотландии заставил Эдуарда продлить перемирие до Рождества[28].

Морские операции

Эскадра Монморанси направилась во Фландрию, где приняла на борт фламандские войска. 1 августа она высадила перед Дувром 15 тыс. человек. Город был взят и сожжен. Замок упорно оборонялся и его взять не удалось. Потеряв 500 человек, нападавшие вернулись на корабли. На обратном пути англичане их слегка потрепали, после чего Монморанси вернулся в Кале[29]. Аркур добился и того меньше. С 66 кораблями, имея на борту 70 рыцарей, 400 оруженосцев, и 1050 пехотинцев, он курсировал вдоль берегов Фландрии, перехватывая английских купцов[30].

Король счел результаты кампании неудовлетворительными, так как на одну оплату экипажам было потрачено 138 тыс. ливров, а захватили лишь несколько кораблей с зерном и макрелью. Только южане взяли довольно много призов[31]. Незадачливые адмиралы были вызваны в Париж для объяснений, и если Монморанси всё-таки получил новое назначение, то Аркура отдали под суд, припомнив ему кое-какие прошлые преступления.

По сведениям английских хронистов эскадра из трёх больших нефов, двух галер и ещё нескольких кораблей была направлена к берегам Шотландии, чтобы побудить её к борьбе с англичанами. Французы намеревались атаковать Бервик, последний английский город на севере, подошли к нему 1 ноября, но буря уничтожила корабли.

Англичане постарались отомстить: Портсмутская эскадра направилась к берегам Фландрии, откуда ушли французы, и захватила там 15 испанских кораблей. Другая, выйдя из Ярмута, напала на Шербур, разграбив тамошнее аббатство, а Котантен был опустошен с таким усердием, что жители Барфлёра даже через 30 лет хорошо помнили об этом[32].

Кампания 1296

Потерпев неудачу в морских операциях, Филипп IV попытался организовать торговую блокаду Англии, для чего провел переговоры с коммерческими партнёрами англичан. Ганзейцы пообещали не импортировать шерсть и кожу из Англии, Шотландии и Ирландии. После встречи Филиппа с Флоренцем, графом Голландии, эта страна также присоединилась к блокаде. Только фламандским портам 1 июня 1296 позволили принимать нейтральные корабли с грузами из союзной Шотландии[33].

Эдуард приказал перенаправить купцов в Брабант, все ещё остававшийся союзником, но в марте французы послали эскадру из Арфлёра, которая захватила несколько британских кораблей. 31 мая она вернулась с пятью призами. Пополнив запасы, корабли в июле снова вышли в море с намерением атаковать Ярмут, подобравшись к нему под видом рыболовной флотилии. Англичан обмануть не удалось: подойдя к порту французы наткнулись на эскадру адмирала Ботетура, сосредоточенную там с 18 июля. Пришлось ограничиться крейсированием в Северном море в течение лета и осени. Чтобы свести к минимуму потери, Эдуард приказал выпускать торговые корабли только под охраной военных конвоев; в одном из боев с англичанами французы потеряли королевский неф «Филипп»[34].

Вторая эскадра стояла на якоре у Шербура на случай английской высадки. Назначенный командовать 23 декабря 1295 Отон де Торси, адмирал галер, наблюдал за движениями английского флота, собиравшегося у Плимута в начале 1296. 15 января англичане отплыли к мысу Сен-Матье. На борту находилась армия под командованием Эдмунда Ланкастера и Генри де Ласи, графа Линкольна[35]. Причалив у Сен-Матье, англичане хотели пополнить запасы, но жители отказались им помогать. Тогда валлийские наёмники разграбили монастырь, сожгли город и все вокруг в радиусе лье, после чего направились к Бресту. Этот город был им не по зубам, но они сильно опустошили окрестности[36].

Достигнув Гиени, англичане 22 марта взяли Леспар, а 24-го атаковали Бордо, но встретили там отпор со стороны двух тысяч солдат командира арбалетчиков Жана де Брюла и капитана корабельной армии Удара де Мобюиссона. Потерпев поражение в боях в гавани и на улицах города, англичане спустились по Жиронде, сожгли по дороге Лангон и Сен-Макер, и ушли в Байонну. Филипп решил усилить оборону провинции, направив туда войска Роберта II д’Артуа и эскадру Отона де Торси. Торси, выйдя в апреле из Шербура, разграбил Гернси, а войдя в Жиронду, блокировал занятые противником крепости. Английские корабли вышли из Байонны и французская эскадра, опасаясь принимать бой, укрылась в Бордо и Ла Реоле[37].

Пребывание английского флота в Байонне обеспокоило басков, уже потерявших несколько торговых кораблей, и в свою очередь захвативших несколько байоннских. Опасаясь репрессалий, баскские порты Сантандер, Ларедо, Кастро-Урдиалес, Виттория, Бермео, Гетариа, Сан-Себастьян и Фуэнтеррабиа образовали эрмандаду. В мае 1296 они прервали торговлю с Байонной, Англией и Фландрией до конца войны[38].

Англичане повели наступление в Гиени и осадили Дакс. Горожане, поддержанные Роже-Бернаром де Фуа и Ги де Клермоном, маршалом Франции, упорно сопротивлялись и англичане, сняв осаду, ушли в Байонну. Артуа прибыл уже после окончания осады, 15 августа. Он направился к замку Бельгард. Ланкастер двинул на помощь войска под командованием сенешаля Сен-Джона и графа Линкольна. Узнав об этом, Артуа, оставив перед замком небольшой отряд, скрытно двинулся с основными силами навстречу англичанам. Он сумел застать их врасплох, атаковав во время марша через лес, и одержав значительную победу. В плен попали сенешаль, граф Мортимер и другие[39].

Кампания 1297

Усмирив в 1296 (как ему казалось) Шотландию и низложив Балиоля, Эдуард в начале 1297 объявил о намерении высадиться в Нидерландах, чтобы встать во главе антифранцузской коалиции. Фландрия, чье промышленное производство зависело от импорта английской шерсти, страдала от торговой блокады, а графу Ги де Дампьеру надоело терпеть унижения, которым его подвергал французский король. 8 марта 1297 в Брюгге был заключён англо-фламандский союз[40].

В Англии, однако, недовольство баронов чрезмерными расходами короля и усилением налогового гнета грозило перерасти в бунт. Это не позволило королю собрать нужного числа войск и он отплыл во Фландрию, имея всего несколько тысяч человек. Вдобавок, когда корабли вышли в море, между моряками Пяти портов и Ярмута произошло форменное сражение, 25 кораблей из Ярмута были сожжены, и королю едва удалось вывести из боя три своих больших нефа с казной. 23 августа он высадился в Слейсе с отрядом валлийцев и ирландцев[40].

Однако, к тому моменту, когда прибыли англичане, граф Фландрский уже потерпел поражение (20 августа в битве при Фюрне). Лилль и Брюгге, на который Эдуард рассчитывал как на базу для своих операций, сдались французам. Король Англии и граф Фландрский укрепились в Генте, на границе Франции и империи, где тщетно ожидали подхода Адольфа Нассауского. Положение союзников становилось все хуже: в Шотландии началось восстание Уильяма Уоллеса, английские бароны были на грани мятежа, и даже на улицах Гента то и дело происходили стычки между валлийскими наёмниками Эдуарда, пытавшимися грабить население, и фламандцами. 9 октября было заключено перемирие в Вив-Сен-Бавоне[41]. В апреле 1298 Эдуард вернулся в Англию[42].

В Гиени, большая часть которой была подчинена французскими войсками, активные боевые действия в первой половине 1297 прекратились, и в конце июня Роберт II д’Артуа был отозван на фламандский фронт. Губернатором Аквитании и Гаскони был назначен сенешаль Тулузы Гишар де Марсьяк (или де Массак)[43].

План высадки в Англии

Летом 1297 руководство флотом было поручено великому адмиралу Кастилии генуэзцу Бенедетто Заккариа, одному из лучших флотоводцев своего времени, победителю при Мелории. Он был назначен главным адмиралом короля и составил план высадки в Англии, который позволил бы «предать страну (Англию) огню и пламени»[44].

Заккариа полагал, что для проведения высадки будет достаточно 20 юиссье[45] (на тот момент имелось 16), четырёх галер и 80 транспортов. Две галеры должны были сопровождать юиссье и прикрывать высадку, две другие — курсировать между Руаном и английским берегом, обеспечивая доставку фуража и продовольствия. Каждый юиссье брал на борт 20 всадников с лошадьми, оруженосцами и снаряжением. Всего в экспедиции должно было участвовать 400 всадников, 400[46] пехотинцев и 4800 моряков.

Экипажи кораблей должны были состоять из отборных моряков, которым полагалось повышенное жалование: 40 су вместо обычных 35. Наземную операцию планировалось провести в марте — июле. Моряки в это время должны были охранять корабли и место высадки. Общие расходы на проведение четырёхмесячной операции оценивались в 64 тыс. ливров. Также важным условием было обеспечение секретности.

Подготовка к масштабной десантной операции проводилась осенью и зимой 1297—1298, но, ввиду прекращения военных действий, она не была осуществлена[47].

Мир

27 июня 1298 при посредничестве папы Бонифация VIII был заключён договор, прекративший военные действия. Стороны обязались не оказывать поддержки Фландрии и Шотландии. Вопрос о Гиени, однако, ещё предстояло урегулировать. Летом 1299 Эдуард женился на дочери Филиппа III, а его наследник был помолвлен с дочерью Филиппа IV Изабеллой. Перемирие продлевалось в 1300 и 1301, наконец, 20 мая 1303 в Париже был заключён окончательный мир. Французский король, занятый войной во Фландрии, и готовивший расправу над римским папой, был вынужден вернуть Эдуарду герцогство Гиень, восстановив довоенное положение[42][48].

Напишите отзыв о статье "Англо-французская война (1294—1298)"

Примечания

  1. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 401—402
  2. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 402
  3. ↑ 1 2 3 De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 403
  4. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 401
  5. ↑ Брайант, с. 139—140
  6. ↑ Langlois p. 304
  7. ↑ Langlois p. 305
  8. ↑ Брайант, с. 140
  9. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 408
  10. ↑ 1 2 Брайант, с. 141
  11. ↑ Le Moyne de La Borderie, p. 360
  12. ↑ Брайант, с. 142—144
  13. ↑ Boutaric, p. 391
  14. ↑ Boutaric, p. 392
  15. ↑ Boutaric, p. 393
  16. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 349—350
  17. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 350
  18. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 350—351
  19. ↑ [www.franco-ecossaise.asso.fr/la-vieille-alliance/texte-du-traité/ Договор 1295 года]
  20. ↑ Брайант, с. 145
  21. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 410
  22. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 411—412
  23. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 414
  24. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 416
  25. ↑ Petit, p. 29
  26. ↑ Monlezun, p. 66-67
  27. ↑ Monlezun, p. 67-68
  28. ↑ 1 2 Petit, p. 30
  29. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 417
  30. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 418
  31. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 419—420
  32. ↑ De la Ronciere Cl. Le blocus, p. 420—421
  33. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 351—352
  34. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 352—353
  35. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 353—354
  36. ↑ Le Moyne de La Borderie, p. 361—362
  37. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 354—355
  38. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 356
  39. ↑ Monlezun, p. 70
  40. ↑ 1 2 De la Ronciere Cl. Histoire, p. 357
  41. ↑ До 6 декабря; в Гиени до 6 января
  42. ↑ 1 2 Langlois, p. 307
  43. ↑ Monlezun, p. 71
  44. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 358
  45. ↑ Транспортный корабль с откидным портом на корме для погрузки и выгрузки лошадей.
  46. ↑ Так у Ла Ронсьера. Вероятно, ошибка, должно быть как минимум в 10 раз больше.
  47. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 360—361
  48. ↑ De la Ronciere Cl. Histoire, p. 362—363

Литература

  • Англо-французские войны // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
  • Boutaric E. La France sous Philippe le Bel. P., 1861
  • Langlois Ch.-V. Saint Louis, Philippe le Bel: les derniers Capétiens directs: 1226—1328. — P., 1978. — ISBN 2-235-00497-0
  • Abbé Monlezun J. J. Histoire de la Gascogne. T. III. Auch, 1847.
  • Le Moyne de La Borderie A. Histoire de Bretagne. T. III. Rennes, 1899
  • Petit J. Charles de Valois. P., 1900
  • De la Ronciere Cl. Le blocus continental de l’Angleterre sous Philippe le Bel // Revue des questions historiques. T. XVI (LX). P., 1896
  • De la Ronciere Cl. Histoire de la marine française. T. I. P., 1899
  • Брайант А. Эпоха рыцарства в истории Англии. — СПб.: Евразия, 2001. — ISBN 5-8071-0085-9

См. также

Отрывок, характеризующий Англо-французская война (1294—1298)

В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Англо-французская_война_(1294—1298)&oldid=81452957»