Аютия (государство)
| Королевство Аютия | |||||||
| тайск. อาณาจักรอยุธยา | |||||||
| |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||
 Французская карта Сиама 1686 года | |||||||
| Столица | Аютия | ||||||
| Язык(и) | Тайский | ||||||
| Религия | Тхеравада, Католицизм, Ислам | ||||||
| Форма правления | монархия | ||||||
| Периоды истории Таиланда |
|---|
 |
| Первобытный Таиланд |
| Ранняя история Таиланда |
| Первые государства Таиланда (3000–1238) |
| Сукотаи (1238–1448)
Параллельно существовали:
|
| Аютия (1351–1767) |
| Тхонбури (1768–1782) |
| Раттанакосин (1782–1932) |
Королевство Таиланд
|
Аю́тия (тайск. อาณาจักรอยุธยา) — тайское государство, существовавшее с 1351 по 1767 годы. Название Аютия (Аюттхая) происходит из языка санскрит. Айодхьей называлась столица древнеиндийского государства Кошала, родины бога Рамы, описанного в поэме «Рамаяна».
Содержание
XIV—XV века
Государство Аютия развилось из небольшого политического образования в долине Менама. Это было буддийское государство, но правление в нём осуществлялось по индуистско-махаянистскому прототипу (как в Кхмерской империи), то есть правитель считался девараджей, а администрация была бюрократической.
Тайцы были здесь пришлым населением, раньше них здесь оказались моны.
Правители активно занимались законотворчеством. В 1355 году было введено суровое наказание за кражу рабов и увод свободных земледельцев. В 1360 году Рама Тибоди I объявил всю землю в Аютии принадлежащей правителю. Налог устанавливался в размере десятой доли урожая. В 1376 году было введено деление земледельческого населения на правых (военнообязанных) и левых (гражданских). Молодёжь проходила профподготовку по военной или строительной специальности в отрядах (му), которые объединялись в батальоны (конг) и полки (кром). Первый, третий и другие нечётные сыновья приписывались в му со стороны матери, а второй, четвёртый и другие чётные — отца. Фискальной единицей было рисовое поле (на). Принадлежность людей к социальной категории определялась «разрешением» от правителя на исполнение какой-либо работы.
В 1378 году царство Сукхотаи стало вассалом Аютии.
При Боромотрайлоканате (1448—1488) была создана семиранговая иерархическая система «сактина». Другой системой, определявшей жизнь в государстве, был патронаж: житель деревни, обязанный выполнением государственных работ, выбирал себе патрона из должностных лиц.
Социальная структура общества Аютии была следующей: к знати относилась наследственная аристократия (семья правителя), также к господствующему классу относились столичная (трактун) и служилая (куннанг) знать, верхний слой крестьян. Основная масса земледельческого населения (прай) сохраняла свободу. Существовали рабы, они могли принадлежать светским лицам (даса) и монастырям (кха, пхра).
В отличие от Дваравати в Аютии одноимённая столица была не только политическим, но и экономическим и военным ядром государства. Другими крупными городами были Лопбури, Супанбури, Пра Патом, Након Найок.
Что касается международных отношений, то важным партнёром Аютии была китайская империя Мин. Аютия неоднократно посещалась китайскими делегациями (в том числе и отдельными эскадрами флота Чжэн Хэ), и посылала своих послов с данью к минскому трону в Нанкине и Пекине.
В 1438 году государство Сукхотаи окончательно вошло в состав Аютии. Значительным этапом была борьба с государством Чиенгмай, ради которой Боромотрайлоканат на 25 лет перенёс столицу в Питсанулок (1463—1488).
XVI—XVII века
Рама Тибоди II (1491—1529) подписал первый торговый договор с европейской державой — Португалией, которой было предоставлено право свободной торговли и привилегии на побережье Бенгальского залива (Тенассерим и Мергуи). Первым из европейцев в 1511 году установившим дипломатические отношения с государством Аютия, стал португальский путешественник Дуарте Фернандес.
В Аютии была открыта христианская миссия и построена церковь. Португальцы выступали как советники в войске Аютии, у них было приобретено огнестрельное оружие и навыки литья пушек.
Тогда же в Аютии появляется государственная монета — тикаль. На экспорт шли олово, свинец, древесина, слоновая кость и шкуры диких животных.
При Рама Тибоди II были проведены военные реформы: мужское население деревень околостоличных провинций от 18 до 60 лет было поделено на два разряда: от 18 до 20 лет (прай сом) и старше 20 (прай лунг). Их имена заносились в государственный реестр. Первые проходили профподготовку в «домах» должностных лиц, которые могли стать их патронами, хотя чаще всего прай сомы становились прай лунгами. Последние до 50 лет выполняли шестимесячные безвозмездные работы на государство.
Несмотря на расширение сферы частноправовых отношений, контроль над трудовыми ресурсами деревень сохраняло государство. Органами управления являлись шесть ведомств (кромы):
- дворца
- южных провинций и «правой» части населения
- регистрации прай
- северных провинций и «левой» части населения
- казны, внешней торговли и сношений
В удельных крепостях наместниками были посажены принцы (родственники правителя).
При Прачае (1534—1546) при поддержке португальцев была совершена неудачная попытка покорить Чиенгмай, в столице началась борьба за власть, в которой победил Маха Чакрапат (1549—1569). На первый же год его правления выпала сложная битва на слонах с Туангу на границе сиамского государства. Она была проиграна, но наместник Сукхотаи, подошедший с войском, спас положение. В 1563 бирманцы вновь подошли к Аютии, которая откупилась большой данью. В 1568 году бирманцы снова ворвались на территорию государства, что совпало со смертью Маха Чакрапаты. Его преемнику Пра Махину пришлось сдать столицу в следующем году, в результате чего Аютия на 15 лет попала в зависимость от Туангу при сохранении широкой автономии.
В 1571 году усилившаяся местная наследственная администрация и торговый капитал начали борьбу за восстановление независимости. В 1584 году она была провозглашена Наресуаном (1584—1605). В 1593 году под власть Аютии вернулись Тенассерим и Мергуи, а также северные города. В 1599 году вассалом Сиама стал Чиенгмай. К смерти Наресуана территория Аютии была больше,чем до бирманского завоевания, включала Камбоджу и монское государство Пегу. При Экатотсарате (1605—1620) политическое господство над этими государствами укрепилось.
При двух вышеназванных правителях и Сонгтаме (1620—1628) укрепили свои позиции старосты и старейшины деревень (кун), наследственно занимавшие местные административные посты, обеспечивавшие мобилизацию населения на государственные работы и в войско.
Росла иммиграция из других стран, например, торговцев-арабов. В 1604 году голландцы получили разрешение на открытие торговой фактории. Также в Аютии появились торговые семьи из Японии, при дворе была сформирована гвардия из японских воинов. Велась торговля с Китаем и Индией. В 1608 году Мориц Оранский принял в Гааге первое тайское посольство в Европу.
Государственные повинности стали заменять денежным выкупом. Был установлен денежный налог на рынки и лавки, 10%-ый налог на товары. Высока была роль буддийского духовенства.
В 1624 году в Аютии к власти пришла новая династия — Прасат Тонга («Династия Золотого дворца»). Прасат Тонг (1628—1656), в честь которого была названа новая династия и Нарая (1656—1688) ещё могли добиваться лояльности наместников. Их преемникам пришлось столкнуться с сепаратизмом.
В 1687 году Франция, после неудачной попытке иезуита Ташара обратить Нараю в католичество, отправило в Сиам посольство во главе с Ла Лубером, которому удалось заключить договор о торговле и торговых привилегиях. В следующем году французы направили в страну военную экспедицию, однако народное восстание, свергшее Нараю, привело к казни наследника Нараи и его советника, грека Константина Геракиса, и к бегству европейцев. Руководитель восстания Петрач (1689—1703) «закрыл» страну для заморских держав.
XVIII век
В этот период система сактина возросла до 27 рангов. Самой многочисленной категорией оставались «прай». Первой страной, с которой была восстановлена торговля, стал Китай.
После смерти внука Петрача Тайсра (1709—1733), который назначил своим соправителем брата Боромакота (1733—1758) в стране развернулась гражданская война, в итоге победил Боромакот. Также во время одного из его паломничеств представители китайской общины пытались устроить переворот. При Боромакоте произошёл расцвет тайской культуры.
В середине XVIII века произошло ухудшение положения землевладельцев («прай»), распространился бандитизм. Преемник Боромакота Экатхат (1758—1767) принимал меры по поддержанию торговли.
В 1759 году Бирма предприняла первую попытку захватить Аютию. В 1767 году столица была взята и сожжена. Борьбу за независимость возглавил наместник провинции Так Пья Таксин, уже в 1768 году он создал новое сиамское государство Тхонбури.
Источники
- [gumilevica.kulichki.net/HE2/ История Востока. В 6 т. Т.2. М., 2002. С.583-588]. (автор использованной части тома — М. Г. Козлова)
- История Востока. В 6 т. Т.3. М., 2000. С.220-231, 489—495. (автор использованной части тома — Н. В. Ребрикова)
Напишите отзыв о статье "Аютия (государство)"
Отрывок, характеризующий Аютия (государство)
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.
Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.
