Белавенец, Иван Петрович

Иван Петрович Белавенец
Дата рождения	25 мая (6 июня) 1829(1829-06-06)
Место рождения	Поречье Смоленской губернии
Дата смерти	22 февраля (6 марта) 1878(1878-03-06) (48 лет)
Место смерти	Кронштадт
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Российский императорский флот
Годы службы	1842—1878
Звание	Капитан 1-го ранга
Сражения/войны	Крымская война
Награды и премии

Иван Петрович Белавенец (25 мая 1829 — 22 февраля 1878) — учёный, исследователь в области научной навигации и девиации морских судов, писатель, морской офицер, участник Севастопольской обороны, создатель и первый директор Компасной обсерватории в Кронштадте, капитан 1 ранга.

Биография

Иван Петрович Белавенец родился 25 мая (6 июня) 1829 года в Поречье (ныне г. Демидов) Смоленской губернии. Представитель русского дворянского рода Белавенцов. Иван был младшим сыном в семье. Вслед за старшими братьями Николаем и Павлом поступил в Морской кадетский корпус, который окончил 1846 году и 24 августа был выпущен в гардемарины. 10 июня 1848 года был произведён в мичманы и оставлен в офицерском классе. С 1848 по 1851 годы служил на Балтийском море на линейных кораблях «Березина», «Кацбах» и «Ретвизан», фрегатах: «Постоянство» и «Церера», на корвете «Наварин» и транспорте «Америка».

7 августа 1851 года был произведён в лейтенанты флота. В 1852—1854 годах принимал участие в кругосветном плавании на фрегате «Паллада» и шхуне «Восток». Провёл в походе важные исследования и магнитные наблюдения, определял девиации магнитных корабельных компасов, принимал участие в гидрографических исследованиях восточного берега Корейского полуострова, одна из высоких гор которого была названа его именем — горой Белавенца. В 1854 году сухопутным путём через Сибирь вернулся в Кронштадт.

В 1855 году, во время Крымской войны, подал рапорт о направлении в Севастополь, где по указанию П. С. Нахимова командовал 11-пушечной батареей на четвёртом бастионе (самый опасный участок обороны), который располагался на Театральной площади. 23 апреля получил тяжёлую контузию в голову и вынужден был покинуть Севастополь. За участие в обороне Севастополя был награждён орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом, а также серебряной медалью на георгиевской ленте с надписью: «За защиту Севастополя». В 1855 году вернулся в Кронштадт. Состоял флаг-офицером при вице-адмирале фон И. И. Шанце на пароходофрегате «Камчатка», затем назначен командиром винтовой лодки «Стерлядь». До конца Крымской войны участвовал в защите кронштадтского рейда от английской эскадры, курсировал между Ораниенбаумом и Лисьим Носом.

В 1855 году опубликовал первую в России обстоятельную работу по девиации компасов (отклонение магнитной стрелки компаса от линии магнитного меридиана вследствие влияния близко расположенных намагниченных тел), что приобретало большое значение для мореплавания в связи с переходом в эти годы к строительству броненосных судов. В 1856—1859 годах И. П. Белавенец был командирован в Америку, где наблюдал за постройкой и штурманским вооружением построенного для России винтового фрегата «Генерал-Адмирал». Изучив особенности магнитного поля фрегата, Белавенец выбрал наилучшие места для установки компасов, что позволило обеспечить проводку корабля из Нью-Йорка в Кронштадт всего за 18 с половиной ходовых дней.

17 октября 1860 года был произведён в капитан-лейтенанты. В 1860—1861 годах командовал пароходом «Курьер», занимался магнитными наблюдениями на Балтийском море. По его проекту западную стенку Купеческой гавани в Кронштадте выкрасили яркими вертикальными полосами, которые в створе с трубою пароходного завода позволяли получать истинные пеленги для наблюдений девиации. В 1862 году был командирован в Англию на Всемирную выставку магнитных компасов в Лондоне «для осмотра и собрания сведений на всемирной выставке по части гидрографической и изучения предмета о девиации компасов». Белавенец был избран членом-корреспондентом Британского съезда учёных и членом жюри выставки по части морских наук и навигации. «За участие в занятиях по устройству всемирной выставки» международное жюри наградило его в 1864 году большой бронзовой медалью.

В 1863 году, вернувшись в Россию, И. П. Белавенец перевел руководство для определения девиации компасов, составленное Эвенсом и А. Смитом, и в Кронштадте прочёл шесть публичных лекций о «Девиации компасов и о компасной обсерватории», а вскоре был вторично командирован в Англию для производства магнитных наблюдений на строившейся броненосной батарее «Первенец» и для установки там компасов. Впервые в мировой истории мореплавания И. П. Белавенец уменьшил магнитное поле корабля, разработав способ уничтожения девиации с использованием метода противоположных курсов.

В декабре 1863 года Белавенцу впервые в мире решил считавшуюся до того времени неразрешимой задачу об установке компаса внутри подводной лодки полковника О. Б. Герна. В 1864 году Белавенец провёл исследования девиация на 110 судах Российского императорского флота: броненосцах, мониторах, винтовых железных и деревянных судах, канонерских лодках, яхтах.

В 1865 году Ивана Петровича основал в Кронштадте первую в России и вторую в мире компасную обсерваторию. 15 марта 1865 года был назначен её начальником. Провёл работы по установке компасов и определению девиации на всех судах флота, разработал методы определения креновой девиации, компенсации локальных источников девиации, уменьшения погрешностей магнитных компасов в высоких широтах, усовершенствовал методы определения полукруговой и четвертной девиации. Пожалован золотым компасом, осыпанным 32 алмазами, с надписью: «за полезные, и ученые труды капитан-лейтенанту Белавенцу» (данный компас стал главной фигурой герба, который был пожалован И. П. Белавенцу 29 октября 1867 года). Был командирован в Англию для заказа инструментов в компасную обсерваторию. 27 марта 1866 года был произведён в капитаны 2-го ранга.

В 1870 году во время путешествия Великого Князя Алексея Александровича по рекам и озёрам до Архангельска И. П. Белавенец на шхуне «Секстан» руководил магнитными съёмками в Белом море и Северном Ледовитом океане. На клипере «Жемчуг» вернулся в Кронштадт. 1 января 1871 года был произведён в капитаны 1-го ранга. В 1872 году был награждён медалью Московской политехнической выставки, в 1873 году — медалью Венской всемирной выставки. В 1873 году И. П. Белавенец изобрёл уникальный прибор для устранения девиации и усовершенствовал многие морские инструменты. В 1875 году был пожалован подарком по чину с вензелем Его Высочества. В 1878 году установил магнитный компас на подводной лодке конструкции И. Ф. Александровского.

За свой ратный и научный труд Беловенец был награждён российскими орденами: Святой Анны 3-й степени (1854), Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом (1855), Святого Станислава 2-й степени (1859), Святой Анны 2-й степени (1867) и прусским орденом Красного Орла 3 степени (1867).

Скончался Иван Петрович Белавенец от разрыва сердца 22 февраля (6 марта) 1878 года в своём доме в Кронштадте. Похоронен на территории церкви в Большой Ижоре, где находилось его имение. В 1987 году в день рождения Белавенца на месте его могилы был открыт памятный знак.

Публикации

Оригинальные и переводные статьи И. П. Белавенца по девиации, метеорологии, навигации, мореходной астрономии, магнетизму неоднократно печатались в журнале «Морской сборник». Основные публикации:

• Ледяной промысел. — СПб.: Типография Морского министерства, 1861. — 22 с..
• Описание инструментов кораблевождения, представленных на Всемирную выставку в Лондоне. — СПб., 1862. — 18 с..
• О девиации компасов и о компасной обсерватории. — СПб.: Типография Морского министерства, 1863. — 111 с..
• Биографический очерк Арчибальда Смита. — СПб.: Типография Морского министерства, 1865. — 7 с..
• Установка компаса внутри железной лодки. — СПб., 1867. — 75 с..
• [static.my-shop.ru/product/pdf/126/1256934.pdf О девиации компасов и о дигограмах, с приложением статьи о магнитном состоянии железного броненосца «Первенец»]. — СПб.: Типография В. Головина у Владимирской церки, 1865. — 270 с. (Книга выдержала шесть дополненных изданий)..
• Магнитные наблюдения, произведенные во время плавания великого князя Алексея Александровича речным путём из Петербурга в Архангельск, Белым морем и Северным Ледовитым океаном в 1870 году. — СПб., 1871..
• Девиационный прибор И. П. Белавенеца, капитана 1-го ранга русского флота, начальника Компасной обсерватории в Кронштадте, члена-корреспондента Британского съезда ученых. — СПб.: Типография В. Безобразова и К°, 1873. — 8 с..

Семья

• Жена — Белавенец (урожд. Пишчевич) Анна Платоновна, дочь отставного полковника Лейб-гвардии гусарского полка Платона Александровича Пишчевич.
• Сын — Белавенец Платон Иванович (ок. 1868—1926) — чиновник Министерства внутренних дел Российской империи. Служил в Вооружённых силах Юга России. Эмигрировал в Югославию.
• Сын — Белавенец, Пётр Иванович (1873—1936) — российский военно-морской историк, геральдист, один из основателей отечественной вексиллологии, участник Цусимского сражения, капитан 1-го ранга.
• Сын — Белавенец Митрофан Иванович (1874—?) — инженер лесного хозяйства, учёный-лесовод, земский деятель. Эмигрировал во Францию.
• Сын — Белавенец Борис Иванович (1876-?) — полковник, участник Русско-японской и Первой мировой войн. Служил в Добровольческой армии. Эмигрировал в Югославию, затем во Францию, позднее в Парагвай.

Память

• Именем И. П. Белавенца в 1854 году названа гора на полуострове Корея на побережье Японского моря, нанесённая на карту экипажем фрегата «Паллада».

Литература

• Беляев И. Н. Смоляне в истории Российского флота. — Смоленск.: «Смядынь», 2000. — С. 113—120. — 480 с.
• Блюмбах Э. Морская астрономическая и компасная обсерватория в Кронштадте // Сборник кратких сведений по Морскому ведомству. XI Международный судоходный конгресс.. — СПб., 1908. — 13 с.
• Коваленко А. П. Иван Петрович Белавенец. 1829—1878 / Карцев В. П. — М.: «Наука»., 1989. — 144 с.
• Ткаченко Б. А. История размагничивания кораблей советского военно-морского флота. — Л.: «Наука»., 1981. — С. 11-14. — 224 с.

Отрывок, характеризующий Белавенец, Иван Петрович

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.