Ван дер Пост, Лоренс

Лоренс ван дер Пост
Имя при рождении:	Лоренс Ян ван дер Пост
Место рождения:	Филипполис, ЮАР
Место смерти:	Лондон, Англия
Род деятельности:	прозаик, педагог, журналист
Годы творчества:	1934—1996
Жанр:	роман, путешествия, повесть, фольклор, новеллы, мемуары
Язык произведений:	английский
Награды:

Лоренс Ян ван дер Пост (англ. и африк. Laurens Jan van der Post; 13 декабря 1906 — 16 декабря 1996) — южноафриканский писатель, фермер, политический деятель в британском правительстве, близкий друг принца Чарльза, крёстный принца Уильяма, педагог, журналист, философ и исследователь.

Ранние годы

Ван-дер-Пост родился 13 декабря 1906 года в маленьком городке Филипполис. Его отец, Кристиан Хендрик Виллем Ван дер Пост (1856—1914), голландского происхождения, прибыл в Южную Африку в возрасте трёх лет, а позже женился на матери Лоренса в 1889 году. Мать — Ламми, немецкого происхождения. В семье было 15 детей, Лоренс был тринадцатым по счёту в семье. Кристиан был юристом и политиком.

Детские годы Лоренс провёл на семейной ферме, где приобрёл вкус к чтению благодаря обширной библиотеке отца, включавшей произведения Гомера и Шекспира. Отец умер в августе 1914 года. В 1918 году ван дер Пост пошёл в школу Грей-колледж (государственную школу для мальчиков, одну из элитных, престижных школ, ориентированных на британское образование) в городе Блумфонтейн Он писал, что в школе испытал сильный шок, так как там «меня учили тому, что разрушало чувство общечеловеческого единства, которое я испытывал по отношению к чёрным людям». В 1925 году он поступил на свою первую работу — репортёр-стажёром в ежедневной газете «The Natal Advertiser» в Дурбане, где его репортажи касались, среди прочего, его собственных достижений в хоккее на траве (он играл за команды Дурбана и провинции Натал).

В 1926 году он с двумя другими писателями-бунтарями — Роем Кемпбеллом (Roy Campbell) и Уильямом Пломером (англ. William Plomer) издавал сатирический журнал Voorslag («Удар хлыста»), который выступал за бо́льшую расовую интеграцию в Южной Африке. Вышло 3 номера прежде, чем журнал был закрыт за пропаганду радикальных взглядов. В том же году он вдвоём с Пломером сорвался на три месяца и совершил путешествие из Дурбана в Токио и обратно на японском грузовом пароходе «Canada Maru». Они прибыли в Японию в октябре 1926 года и ван дер Пост пробыл там две недели (Пломер задержался дольше). Путешествие оплатила осакская компания, которой принадлежал пароход, в благодарность ван дер Посту за помощь, оказанную им двум японским журналистам, подвергшимся расистским нападкам в Претории. Это путешествие позже было описано в книгах обоих авторов.

В 1927 году Пост встретил Марджори Эдит Вендт (Marjorie Edith Wendt; ? — 1995), дочь основателя и дирижёра Оркестра Кейптауна. Они отправились в путешествие в Англию и 8 марта 1928 года поженились в Бридпорте (графство Дорсет). 26 декабря у них родился сын Ян Лоренс (Jan Laurens, позже известный как John). В 1929 году Пост вернулся в Южную Африку и работал в кейптаунской газете «Cape Times». В это время он писал в дневнике: «Я и Маржори живём в самой ужасной нищете, какую только можно вообразить». Он присоединился к кругу богемы и интеллектуалов, находившихся в оппозиции к премьер-министру Джеймсу Герцогу и политике белой Южной Африки. В статье под названием «Южная Африка в плавильном котле», проясняющей его взгляды на южноафриканскую расовую проблему, он писал:

«Белый южноафриканец никогда не допускал мысли, что туземец может стать ему равным». Но Пост прогнозировал, что «процесс выравнивания и перемешивания должен непрерывно ускоряться… будущее цивилизации Южной Африки, я уверен, не чёрное и не белое, но коричневое».

В 1931 году он вернулся в Англию и сошёлся с членами группы Блумсбери — Артуром Уэйли, Дж. М. Кейнсом, Э. М. Форстером и Вирджинией Вулф. Вирджиния и её муж Леонард Вулф (англ. Leonard Woolf) прежде уже издавали работы Уильяма Пломера и благодаря ему ван дер Пост был представлен Вулфам и вошёл в группу Блумсбери.

В 1934 году Вулфы опубликовали в издательстве Hogarth Press первую работу ван дер Поста. Она называлась «В провинции» («In a Province») и повествовала о трагических последствиях расового и идеологического разделения Южной Африки. В этом же году он решил стать фермером, завести молочное хозяйство и, возможно, с помощью Лилиан Боуз-Лайон (англ. Lilian Bowes Lyon; 1895—1949) — своей будущей соседки по фермерским владениям и двоюродной сестре будущей королевы-матери — купил ферму под названием Colley Farm (Ферма колли) недалеко от городка Тетбери (графство Глостершир). Он делил своё время между нуждами коров и поездками в Лондон при каждом удобном случае, работая корреспондентом южноафриканских газет. Он рассматривал это время как бесцельный период его жизни, отражавший общее состояние Европы, медленно сползавшей к войне. В 1936 году он пять раз ездил в Южную Африку и во время одной из поездок встретил и полюбил Ингарет Гиффард (Ingaret Giffard, ум. 1997), английскую актрису и писательницу, которая была старше его на пять лет. В этом же году его жена Марджори родила второго ребёнка, дочь Люсию. В 1938 году он отправил семью в Южную Африку. Он разрывался между Англией и Южной Африкой, своей новой любовью и своей семьёй, когда в 1939 году началась Вторая Мировая война. Его карьера зашла в тупик, он был в депрессии и много пил.

Годы войны

В мае 1940 года ван дер Пост вступил добровольцем в Британскую армию и после окончания офицерских курсов в январе 1941 года был направлен в Восточную Африку на службу разведке в чине капитана. Он вступил в отряд «Сила Гедеона» генерала Уингейта, выполнявшего задание восстановить императора Хайле Селассие на абиссинском троне. Его подразделение провело 11 тысяч верблюдов через труднодоступную горную местность, а сам он превосходно ухаживал за животными. В марте он слёг с малярией и был отправлен в Палестину на лечение.

В начале 1942 года, когда японская армия захватила Юго-Восточную Азию, ван дер Пост был переведён в войска Союзников в Голландской Ост-Индии (ныне Индонезия) благодаря своему знанию голландского языка. По его собственному утверждению, ему был дан приказ об исполнении Особой миссии 43, задачей которой была организовать секретную эвакуацию возможно большего количества личного состава союзных войск после сдачи острова Ява.

20 апреля 1942 года он сдался японцам. Его отправили в лагерь военнопленных сначала в Сукабуми, затем в Бандунге. Ван дер Пост прославился своей деятельностью по поднятию духа заключенных многих национальностей. Вместе с другими заключенными он организовал «лагерный университет» с различными курсами (начиная от элементарной грамотности до курса древней истории уровня учёной степени). Также он организовал в лагере ферму для возможности дополнения скудного рациона необходимыми продуктами питания. Он немного говорил по-японски, что весьма ему помогло. Однажды, находясь в подавленном настроении, он написал в дневнике: «Одно из самых тяжелых обстоятельств в этой тюрьме — напряжение постоянно жить под властью людей, лишь наполовину находящихся в здравом уме, живущих в сумерках разума и человечности». О своем лагерном опыте он написал в книгах «Решётка тени» («A Bar of Shadow», 1954), «Семя и сеятель» («англ. The Seed and the Sower», 1963) и «Ночь новолуния» («The Night of the New Moon», 1970). Японский режиссёр Нагиса Осима в 1982 году на основе последних двух книг снял фильм «Счастливого Рождества, мистер Лоуренс».

После капитуляции Японии, когда освобождённые военнопленные вернулись на родину, ван дер Пост предпочёл остаться на Яве и 15 сентября 1945 года присоединился к адмиралу Уильяму Паттерсону на подписании условий передачи британским силам, представляющим союзные войска, контроля над островом Ява на крейсере «Камберленд».

После этого ван дер Пост в течение двух лет выступал в качестве посредника между индонезийскими националистами и членами Голландского колониального правительства. Он завоевал доверие националистических лидеров (таких как Мохаммад Хатта и Ахмед Сукарно) и предупреждал как британского премьер-министра Клемента Эттли, так и верховного главнокомандующего в Юго-Восточной Азии адмирала лорда Луиса Маунтбеттена, с которым он встречался в Лондоне в октябре 1945 года, что страна находится на грани взрыва. Ван дер Пост отправился в Гаагу, чтобы повторить своё предупреждение непосредственно голландскому кабинету. В ноябре 1946 года британские войска покинули Яву, и ван дер Пост стал военным атташе британского консульства в Батавии. В 1947 году, после того, как он вернулся в Англию, началась индонезийская революция. События этих послевоенных лет на Яве он описал в книге воспоминаний «Дитя адмирала» («The Admiral’s Baby», 1996).

Восхождение к славе

По окончании войны и завершении своих отношений с армией в конце 1947 года ван дер Пост вернулся в Южную Африку и работал в газете «Natal Daily News». Однако из-за победы на выборах Национальной партии и наступления апартеида уехал в Лондон. Позже он выступил с критикой апартеида в работе «Тёмный глаз в Африке» («The Dark Eye in Africa», 1955), основываясь в своем понимании на растущем интересе к психологии. В мае 1949 года он получил задание от британской Колониальной корпорации развития «оценить потенциал развития животноводства на ненаселённых плато Ньясаленда». Поддерживал, в том числе финансово оппозиционную режиму апартеида Либеральную партию Южной Африки, созданную Аланом Пэйтоном.

Примерно в это же время он развёлся с Марджори и в октябре 1949 года женился на Ингарет. До свадьбы он был помолвлен с семнадцатилетней Флёр Колер-Бейкер, дочерью известного фермера и бизнесмена. Они встретились на корабле и после этого у них был непродолжительный, но яркий роман в письмах. Флёр была шокирована, когда Пост разорвал с ней отношения. Ван дер Пост и Ингарет отправились в свадебное путешествие в Швейцарию, где его новая жена представила его Карлу Юнгу. Юнг оказал на него бо́льшее влияние, чем кто-либо другой, и Пост позже утверждал, что никогда не встречал фигуры, подобной Юнгу. Он продолжал работу над книгой путешествий о своих приключениях в Ньясаленде под названием «Venture to the Interior», которая вышла в 1952 году и немедленно стала бестселлером в США и Европе.

В 1950 году лорд Рит (англ. Lord Reith) — тогдашний глава глава Колониальной корпорации развития — предложил ван дер Посту возглавить экспедицию в Бечуаналенд, чтобы выяснить, возможно ли организовать скотоводческие фермерские хозяйства в отдалённых частях пустыни Калахари. Там Пост впервые встретился с народом охотников и собирателей пустыни, известных под именем Сан (бушмены). В 1952 году он повторил путешествие в Калахари. В 1953 году вышла его третья книга «Лицо у костра» («The Face Beside the Fire») — полуавтобиографическая повесть о художнике в состоянии психологического кризиса в поиске своей собственной и родной души. В этой книге явно заметно влияние Юнга на образ мыслей писателя.

«Перо фламинго» («Flamingo Feather», 1955) — антикоммунистическая повесть под маской шпионских приключений о захвате Южной Африки Советским Союзом. Альфред Хичкок планировал экранизировать книгу, но не найдя поддержки у властей Южной Африки, оставил эту идею. Издательство Penguin Books издавало эту книгу до развала СССР.

В 1955 году «Би-Би-Си» предложила ван дер Посту вернуться в Калахари для поиска бушменов. Впечатления от этого путешествия легли в основу широко известного телевизионного документального сериала из шести частей, вышедшего в 1956 году. А в 1958-м под тем же названием, что и сериал, вышла самая знаменитая книга ван дер Поста — «Потерянный мир Калахари» («The Lost World of the Kalahari»), а затем, в 1961-м, — «Сердце охотника» («The Heart of the Hunter»), основанная на бушменских историях, записанных в XIX веке немецким исследователем африканских языков Вильгельмом Бликом.

Ван дер Пост описывал бушменов как изначальных аборигенов Юга Африки, гонимых и преследуемых представителями всех других рас и народов. По его мнению, они сохранили в себе «утраченную душу» всего человечества, воплощая миф о «благородных дикарях» — людях, сохранивших природную чистоту, не испорченных цивилизованной безнравственностью и бездуховностью. Этот миф вдохновил колониальное правительство на создание в 1961 году национального охотничьего заповедника в Центральной Калахари, чтобы обеспечить бушменам естественный уклад жизни, и статус заповедника стал частью законодательства, когда в 1966 году создавалось государство Ботсвана.

Последние годы

Ван дер Пост обрёл несомненную славу и успех. Он стал уважаемой телевизионной персоной, познакомил мир с бушменами Калахари и считался авторитетом в области бушменского фольклора и культуры. «Меня толкнуло к бушменам, — говорил он, — как человека, который ходит во сне, послушного мечте найти во тьме то, в чём отказывает ему ясный день». В следующие пятнадцать лет шёл постоянный поток публикаций, в том числе вышли две книги, основанные на его военном опыте, книга путевых заметок «Путешествие в глубь России» («A Journey into Russia», 1964), описавшая его длинную поездку по Советскому Союзу, и две повести о приключениях на краю пустыни Калахари: «История, подобная ветру» («A Story Like the Wind», 1972) и её продолжение — «Отдаленный край» («A Far-Off Place», 1974). Эти две книги повествовали о четырёх молодых людях, двое из которых принадлежат племени сан, оказавшихся включенными в бурные события на границе Родезии в 1970-х годах. Эти повести стали популярными как классное чтение в средней школе. В 1972 году вышла ещё одна серия телевизионных передач на «Би-Би-Си» о 16-летней дружбе Поста с Юнгом, умершим в 1961 году. Затем была книга «Юнг и история нашего времени» («Jung and the Story of our Time», 1976).

Они с Ингарет переехали в Олдборо (графство Саффолк), где оказались вовлечены в круг друзей, через которых они были представлены принцу Чарльзу, которого Пост позже взял с собой на сафари в Кению в 1977 году и с которым его до конца жизни связывала близкая дружба. В 1977 году вместе с Яном Плейером (англ. Ian Player), южноафриканским защитником дикой природы, он провёл 1-й Конгресс дикой природы в Йоханнесбурге. В 1979 году его соседка по Челси Маргарет Тэтчер стала Премьер-министром; она пользовалась его советами по вопросам, связанным с Южной Африкой, в особенности по урегулированию в Родезии в 1979—80 годах. В 1981 году он был удостоен рыцарского звания.

В 1982 году он при падении повредил спину и использовал то время, когда не мог заниматься теннисом и лыжным спортом, для того, чтобы написать автобиографию, названную «Быть кем-то другим» («Yet Being Someone Other», 1982), где он рассказал о своей любви к морю и о путешествии в Японию с Пломером в 1926 году [свою привязанность к этой стране и её народу, не пострадавшую от опыта войны, он впервые исследовал в книге 1968 года «Портрет Японии» («Portrait of Japan»)]. К этому времени Ингарет постепенно впадала в деменцию, и ван дер Пост много времени проводил со старым другом Фрэнсис Барух. В 1984 году его сын Джон (который был инженером в Лондоне), умер, и ван дер Пост жил с младшей дочерью Люсией и её семьей.

Даже в преклонном возрасте сэр Лоренс ван дер Пост участвовал во многих проектах, от Всемирного движения в защиту дикой природы до основания Центра юнгианских исследований в Кейптауне. Он оставался увлекательным рассказчиком. «Прогулка с белым бушменом» («A Walk with a White Bushman», 1986), запись серии интервью, даёт представление о том, каким замечательным собеседником он был. В 1996 году он попытался предотвратить выселение бушменов с их исконных земель в заповеднике в Центральной Калахари, который был устроен специально для них, но по иронии судьбы именно его работа 1950-х годов по стимулированию фермерских скотоводческих хозяйств на этих территориях привела к теперешнему выселению бушменов. В октябре 1996 года он опубликовал книгу «Дитя адмирала» («The Admiral’s Baby»), описывающую события на Яве в конце войны. На празднование своего девяностолетия, длившееся пять дней, он пригласил друзей из всех периодов своей жизни. Несколько дней спустя, 16 декабря, прошептав на африкаанс «die sterre» (звезды), он умер. Похороны прошли в Лондоне 20 декабря, на них присутствовали вождь зулу Мангосуту Бутелези, принц Чарльз, леди Тэтчер, множество друзей и члены семьи. Его прах похоронен в специальном мемориальном саду в Филипполисе 4 апреля 1998 года. Ингарет умерла позже мужа на пять месяцев — 5 мая 1997 года.

Посмертные дискуссии

После смерти Лоренса ван дер Поста ряд писателей задавались вопросом о точности его утверждений относительно событий и фактов его жизни. Обнаружилось, что в 1952 году он стал отцом ребёнка 14-летней девочки, которая была у него под присмотром во время морского путешествия в Англию из Южной Африки. Его репутация «мудреца» и «гуру» оказалась под вопросом, и журналисты наперебой начали приводить примеры того, как ван дер Пост порой приукрашивал истину в своих воспоминаниях и книгах путешествий. Эти и другие факты были собраны в опусе Дж. Д. Ф. Джонса «Рассказчик. Множество жизней Лоренса ван дер Поста» («Storyteller: The Many Lives of Laurens van der Post», 2001) — авторизованной и во многом враждебно окрашенной биографии. Кристофер Букер (англ. Christopher Booker — биограф Оксфордского Национального словаря биографий ODNB и друг Поста) опубликовал опровержение, после которого Джонс представил своё контр-опровержение. Если такие разоблачения и поставили под сомнение полную достоверность автобиографических книг ван дер Поста, которые иногда рассматривались как вдохновляющее подтверждение идей Юнга о смыслах и предрассудках в нашей жизни, но чье воздействие зависело от честности автора, то они никак не затронули годы, проведенные ван дер Постом в японском плену и две великолепные книги, основанные на этом опыте и также его работу по защите дикой природы и жизни бушменов.

Отрывок, характеризующий Ван дер Пост, Лоренс

– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.