Турецко-венецианская война (1714—1718)

Турецко-венецианская война 1714—1718 годов
Основной конфликт: Турецко-венецианские войны
Город и крепость Корфу в 1688
Дата	1714—1718
Место	Корфу, Пелопоннес, Эгейское море, Далмация
Причина	Турецкая экспансия
Итог	Потеря венецианцами Мореи
Противники
Венецианская республика Османская империя
Командующие
Джеронимо Дельфино Андреа Пизани Иоганн Шуленбург Анджело Эмо Дамат Силахдар Али-паша Джанум-хаджи Мехмет-паша Мехмед-паша Боснийский
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Турецко-венецианская война 1714—1718 годов, или Вторая Морейская война — последняя в ряду турецко-венецианских войн.

Предыстория

По условиям Карловицкого мира Венеции досталась Морея (Пелопоннес), захваченная в ходе войны 1684—1699. Подобное приобретение ставило, однако, перед слабеющей республикой непростую задачу. Венецианцы, насколько могли, усилили крепостные сооружения, особенно цитадель Коринфа, прикрывавшего Истмийский перешеек, но обеспечить оборону протяженной береговой линии они были не в состоянии. Рассчитывать в случае войны на местное население также не приходилось: греки, которых обложили дополнительными налогами и заставляли работать на строительстве укреплений, относились к венецианцам не лучше, чем к туркам.

В 1711 году, во время войны с Османской империей, Пётр I призывал православных жителей Балкан оказать помощь своим единоверцам. Черногорцы откликнулись на призыв Петра и подняли восстание. Закончив в 1713 войну с Россией, турки бросили против Черногории крупную армию под командованием наместника Боснии Нуман-паши. Восстание было подавлено, а его предводитель Данило Петрович Негош бежал в венецианскую Далмацию. Турки обвинили Венецию в укрывательстве мятежников.

Уже в 1713 турки начали снаряжать значительный флот. Попытки венецианцев узнать о цели военных приготовлений ни к чему не привели. Когда флот был готов, венецианского байло в Константинополе бросили в тюрьму, и 9 декабря 1714 война была объявлена.

Венеция обратилась за помощью к европейским державам, но те остались глухи. Только папа обещал венецианцам четыре галеры и уговорил Великого герцога Тосканского дать ещё две, да Мальтийский орден направил шесть.

Кампания 1715

Весной султан Ахмед III и великий визирь Дамат Силахдар Али-паша выступили из Константинополя на Салоники; флот из 60 кораблей под командованием капудан-паши Джанум-хаджи 6 апреля также вышел в море. По официальным данным, численность армии составляла 22 844 кавалерии и 72 520 пехоты. 1 мая султан был в Лариссе, он провел смотр и разделил армию на два корпуса: один должен был идти в Далмацию, где у венецианцев было совсем мало войск, другой направился через Ливадию для вторжения на Пелопоннес.

Генеральный проведитор заморских владений Джеронимо Дельфино (Даниеле Дольфин), назначенный капитан-генералом, имел в своем распоряжении 42 корабля, больших и малых. Венецианцы были захвачены врасплох стремительным маршем турок; в Морее они располагали всего 8 тыс. солдат против 70-тысячной армии противника и все, что проведитор Алессандро Бон мог сделать — это разместить свои отряды в качестве гарнизонов в крепостях, оставив страну на милость завоевателей. Венецианское командование рассчитывало на греческое ополчение, но эти надежды не оправдались.

Турецкий флот также направлялся к Истму. Проходя мимо Тиноса, капудан-паша решил попытаться овладеть этим островом, который турки в прошлом неоднократно безуспешно атаковали. Губернатор острова Бернардо Бальби оказался трусом и сдал крепость по первому требованию (5 июня). По возвращении в Венецию он был приговорен к пожизненному заключению. Затем без особого труда была захвачена Эгина. После этого турецкий флот высадил войска на Истме, не встретив ни малейшего сопротивления. Венецианцы за время мира расслабились настолько, что многие их корабли были просто не в состоянии выйти в море.

Турецкое завоевание Мореи

Форсировав 25 июня Гексамилион, турки, в числе 30 тысяч, 28-го разбили лагерь перед Акрокоринфом. Гарнизон крепости состоял из 600 венецианских солдат и примерно двух сотен местных ополченцев под командованием проведитора Джакомо Минотто. После пятидневной осады 10 тыс. янычар, 2 тыс. сипахов, 500 добровольцев и 2 тыс. ополченцев, разделенных на три отряда, пошли на приступ. Они уже начали движение, когда осажденные выслали парламентера, с предложением сдать крепость на условиях свободного выхода гарнизона. Но во время переговоров внезапно взорвался пороховой склад (в чем турки и венецианцы впоследствии упрекали друг друга) и капитуляция была сорвана (3 августа). Взрыв послужил сигналом для начала грабежа и резни, венецианский гарнизон был перебит, за исключением некоторого числа людей, которых затем обезглавили перед Навплионом, чтобы устрашить тамошний гарнизон.

Аргос сдался почти без сопротивления, и турки двинулись к Навплиону (Наполи-ди-Романья). 11 июля армия великого визиря встала на равнине между Тиринфом и Навплионом. Генеральный проведитор Мореи Алессандро Бон, руководивший обороной, распределил войска между замком Паламиди и самим городом, надеясь заставить турок вести сразу две осады и тем выиграть время, которое позволило бы доставить подкрепления из метрополии. 14 июля янычары атаковали замок, но были отбиты с большими потерями. 15-го подошел турецкий флот, выгрузивший 17 осадных орудий и несколько больших мортир. Измена греков помогла османам 20 июля овладеть этим укреплением, после чего город также сдался. Гарнизон состоял всего из 1700 человек, к тому же греки тяготились венецианским ярмом, не желали за него сражаться и помогали туркам овладеть городом. Это, разумеется, не спасло их от грабежа и резни. Двадцать пять тысяч человек были убиты или обращены в рабство. Даже архиепископ и клир были безжалостно убиты. Около тысячи венецианских солдат доставили к великому визирю, который заплатил за них выкуп своим войскам, а затем приказал обезглавить пленных перед своим шатром. Туркам достались значительные запасы, а гарнизоны других крепостей были повергнуты в ужас.

Корон был обложен через несколько дней; несмотря на призывы коменданта, войска отказались защищать это место. Солдаты бросали оружие и шли в турецкий лагерь умолять о сохранении жизни. Гарнизоны из Корона и Наварина пришлось перевести в Модон. Эта крепость также не оказала большого сопротивления, так как гарнизон был охвачен ужасом перед турецкими зверствами и командиры не могли заставить солдат оборонять город. Дельфино с 50-ю кораблями прибыл оказать поддержку, но когда на горизонте показался флот капудан-паши, немедленно поднял паруса, и ушел, бросив защитников города на произвол судьбы. Было решено капитулировать, но так как великий визирь боялся лишать свои войска добычи, то переговоры были прерваны, и начался штурм, перешедший, как обычно, в резню. Большая часть населения была обращена в рабство, но самым богатым жителям и части гарнизона удалось откупиться и бежать на кораблях. Комендант Винченцо Паста и остаток гарнизона также смогли выкупить свои жизни, хотя им и не удалось избежать рабства. Вскоре подчинились горцы-маниоты, а 7 сентября Федериго Бадоер без боя сдал туркам Монемвасию, последнюю венецианскую крепость на полуострове.

Дельфино в это время перемещался с флотом вдоль берегов Пелопоннеса, тщетно пытаясь оказать помощь осажденным крепостям, и имея незначительные столкновения с турецкими кораблями.

Турки захватили Пелопоннес примерно за два месяца, и когда у венецианцев остался только остров Санта-Мавра, Дельфино приказал взорвать там укрепления и увел свой флот на Корфу. За такие действия его даже не отдали под суд, только заменили на посту командующего на Андреа Пизани.

У Венеции оставались на востоке только два укрепления у берегов Крита — на островах Суда и Спиналонга. Командовавшие там Луиджи Маньо и Франческо Джустиниани держались сколько могли и капитулировали, только когда потеряли всякую надежду на помощь метрополии, в ноябре 1715.

Война в Далмации

Единственный небольшой успех в 1715 венецианцы имели в Далмации. По Карловицкому миру 1700 республика присоединила там территории, получившие название «Новые приобретения» (Nuovo Aquisito). Для их защиты проведитор Джованни Гримани создал систему обороны, так называемую Линию Гримани. Она представляла собой цепочку крепостей: Книн, Верлика, Синь, Дрвар, Вргорац и Читлук с прилегающими районами. На юге эта линия доходила до Боки Которской, где смыкалась с черногорскими землями.

Мехмет-паша Боснийский, назначенный сераскиром, с войском из 20 тыс. человек выступил из района Купреса, чтобы атаковать Книн и Синь. Основные силы турок встали лагерем на Цетине; паша распустил конные отряды грабить вражескую территорию. Османы взяли Верлаку, где перебили гарнизон, а также несколько соседних городов. В свою очередь венецианская кавалерия генерала Спаара и отряды морлахов напали на турецкие владения в районе Книна и взяли несколько городков. Проведитор Далмации Анджело Эмо, располагая весьма незначительными силами, поднял ополчение далматинских городов и морлахов, после чего заставил пашу отойти от Клиса, а в августе вынудил турок снять осаду крепости Синь, где упорно оборонялся отряд под командованием Джорджо Бальби.

Кампания 1716

Вступление Австрии в войну

Австрийцам все-таки пришлось вступить в войну. Угроза захвата турками Ионических островов и венецианской Далмации ставила под удар австрийские владения в Хорватии и Италии (Неаполь). Венеция много столетий запирала вход в Адриатику и теперь крушения этого заслона никак нельзя было допустить. К тому же республика была нужна императору как союзник против французских поползновений в Северной Италии.

Поскольку испанское стремление к реваншу за минувшую войну не было секретом, папа уговорил короля Испании не предпринимать враждебных действий против австрийцев в Италии, пока император будет воевать с турками. Это позволило Карлу VI 13 апреля 1716 заключить с Венецией оборонительный и наступательный союз. Венецианцы гарантировали Раштадтский мир и те земли, которые австрийцы получили в Италии. К союзу присоединились папа и Испания.

25 мая 1716 император послал против турок армию принца Евгения Савойского. Храбрый воин принц Евгений 5 августа разгромил армию великого визиря при Петервардейне, до некоторой степени повторив «кровавую баню» битвы при Зенте 20-летней давности.

Осада Корфу

Великий визирь разделил войска на две армии: одна должна была воевать с австрийцами на берегах Дуная, другая — овладеть Ионическими островами. Кроме флота, который курсировал у берегов Архипелага, он направил для этого 15 галиотов, 25 фрегатов и транспорты. Эти корабли под командованием капудан-паши везли 30 тыс. солдат и 3 тыс. лошадей, а также осадные материалы. 5 июля 1716 флот (до 50 военных и 40 транспортных и вспомогательных судов) показался на рейде Корфу.

Когда в Венеции узнали о турецких намерениях, тотчас послали на Корфу подкрепления, в значительной степени состоявшие из немцев, швейцарцев и славян. Командовать был назначен принятый в прошлом году на службу в чине фельдмаршала опытный немецкий генерал граф фон дер Шуленбург, соратник герцога Мальборо и принца Евгения. Венецианцам удалось опередить турок и ввести в крепость свои отряды. Андреа Пизани завязал 8 июля перестрелку с турецкими кораблями, заставил их ненадолго отойти, и это позволило конвою проскользнуть в одну из гаваней Корфу и высадить войска.

Помешать турецкой высадке венецианцы не смогли, и 25 июля османы осадили крепость. Первой заботой турок было овладеть высотами Авраама и Святого Спасителя, которые венецианцы оставили неукрепленными и без охраны. С этих высот турки могли обстреливать город и порт, но вместо попыток разрушить укрепления, они сосредоточили огонь на жилых районах и особенно сильно бомбардировали монастырь Святого Спиридона. Этим они мало чего добились, так как, хотя бомбы и ядра и разрушали здания, но жители и гарнизон укрывались в казематах, устроенных по всему крепостному валу.

5 августа капудан-паша потребовал сдачи крепости. Шуленбург на это ответил, что он с удовольствием обменяет ключи от Корфу на ключи от Константинополя.

Турки предпринимали частые и бессистемные атаки крепости, осажденные отвечали им вылазками, во время которых наносили османам ощутимые потери. 18 августа турки предприняли последнюю отчаянную атаку; она должна была удаться, так как им удалось подобраться к крепостному валу, узнать где находятся наиболее уязвимые места и поставить там штурмовые лестницы. Османы штурмом взяли контрэскарп Новой крепости. Тогда Шуленбург, оставив жителей и меньшую часть гарнизона под командованием генерального проведитора Антонио Лоредана оборонять стены, с основными силами произвел вылазку и атаковал османов сзади и с фланга. Внезапное нападение вызвало у турок панику, и они бросились к лагерю и кораблям, преследуемые и избиваемые противником.

Следующей ночью на турецкий лагерь обрушилась сильнейшая буря, разметавшая палатки и рассеявшая сорванный с якорей флот. К тому же 20 августа на горизонте показалась испанская эскадра, посланная кардиналом Альберони на выручку осажденным. Это повергло турок в окончательное уныние и они поспешно погрузились на корабли, бросая оружие, снаряжение и две тысячи раненых. Победителям досталось 56 орудий. За время осады турки потеряли 15 тыс. человек.

Командиры испанцев, адмиралы Мари и Гевара, предложили Пизани преследовать турецкий флот, уходивший к Корону, но венецианец отказался.

Прочие операции

Шуленбург воспользовался передышкой и при содействии испанского флота организовал операции по захвату Санта-Мавры и Бутринто, города на побережье Эпира, напротив Корфу. Венецианцы не встретили там сопротивления.

В направлении Далмации турки производили только незначительные набеги. Венецианцы разместили в опорных пунктах батальоны регулярных войск и отряды ополчения, а конные части патрулировали местность, предупреждая гарнизоны о скоплениях турок. Сам Анджело Эмо продвинулся до Антивари и взял ещё несколько крепостей.

Кампания 1717

Морские операции

Весной 1717 венецианцы начали новую кампанию: адмирал Лодовико Фланджини с флотом из 27 кораблей и 30 галер направился к Дарданеллам. Он рассчитывал атаковать и разбить турецкий флот, а затем произвести высадку в Морее, где появление венецианцев должно было вызвать всеобщее восстание.

План не удался. Между 11 и 23 июня венецианцы имели несколько столкновений с турецкими кораблями. 16 июня у острова Имброс, недалеко от входа в пролив, Фланджини неожиданно наткнулся на турецкий флот из 38 кораблей и 6 галеотов, и едва успел выстроить корабли для боя. Турки воспользовались преимуществом внезапности и атаковали венецианцев, но искусство маневра и тактические навыки перевесили грубый натиск. После трех часов боя турки развернулись и бежали, несколько их кораблей получили тяжелые повреждения. Их поражение могло бы стать и более серьезным, если бы Фланджини в разгар боя не был смертельно ранен. Растерявшиеся венецианцы не смогли организовать преследования.

Пизани получил командование венецианским флотом в Архипелаге; на помощь республике подошли 16 кораблей Мальты, Испании и Португалии и 11 папских и тосканских галер. Новый командующий не собирался реализовывать план Фланджини и намеревался действовать против Мореи, однако, не принял в расчет турецкий флот. Капудан-паша, без сомнения, разгадал его замыслы, и упорно следовал за всеми его маневрами, пресекая любые попытки высадить войска на полуостров.

19 июля Пизани дал туркам сражение у острова Цериго (известно также как Битва при Матапане), надеясь в случае победы, вернуть этот остров республике, но турок разгромить не удалось. Венецианский флот двинулся к эпирскому берегу; на совещании с Шуленбургом было решено атаковать Превезу.

Взятие Превезы и Воницы

Превеза расположена на высоком мысе у входа в Артский залив; напротив неё находится мыс Фингало, древний Акций. Эта часть эпирского берега была в тот момент слабо защищена, так как туркам пришлось бросить все силы на берег Дуная против австрийцев. Благодаря этому венецианцы 15 октября без труда смогли высадиться в окрестностях Превезы.

Паша, командовавший крепостью, не пытался помешать венецианцам устроить лагерь, а когда они начали обстрел, выслал парламентера, соглашаясь сдать крепость Шуленбургу при условии свободного выхода (21 октября). Пизани потребовал, чтобы паша заставил сдаться ещё и Воницу, расположенную неподалеку, и дал на размышление сутки. Подобное требование было уже чрезмерным и турки решились на отчаянную вылазку всеми силами. Внезапным ударом им удалось опрокинуть венецианцев, пробиться и уйти в Арту.

После этого венецианцы заняли Превезу (22.10) и Воницу (24.10).

Действия в Далмации

Анджело Эмо, развивая успех, перенес военные действия на территорию Боснии. Венецианские войска штурмом взяли Мостар, затем сожгли его, выведя оттуда 1000 семей морлахов для поселения в Далмации. Сменивший Эмо на посту проведитора Альвизе Мочениго продолжил наступление, взяв Имотски и продвинувшись до Ливно.

Кампания 1718

Закончилась, едва начавшись. Венецианский флот высадил войска Шуленбурга на эпирском побережье и фельдмаршал начал осаду Дульчиньо, когда пришло известие о заключении мира.

Пассаровицкий мир

В мае 1718 в Пассаровице (Пожаревац) начались мирные переговоры при посредничестве Англии и Голландии. Австрийцы торопились заключить мир, и не особенно учитывали интересы своего союзника. Испанская угроза становилась все реальнее. Альберони нарушил обещания, данные папе, и в 1717 захватил Сардинию. Венецианский уполномоченный Карло Руццини тщетно добивался возвращения республике Мореи, Суды и Спиналонги, или, хотя бы расширения венецианских владений в Албании на юг до Скутари и Дульчиньо. Пока шли переговоры, стало известно о высадке испанцев на Сицилии. Новая война на Западе стала неизбежной.

Мир был заключен 21 июля. Сошлись на том, что Венеция сохранит ряд городков, завоеванных в Далмации, Герцеговине и Албании с прилегающей территорией на расстоянии лиги от города. Также венецианцы удерживали Бутринто, Превезу и Воницу, но без округи. Турки возвращали республике остров Цериго.

Итоги

Турки окончательно вытеснили Венецию из Эгейского моря. Небольшие территории в Далмации и Эпире были слабой компенсацией. К счастью для Светлейшей, у османов не было сил для дальнейшей экспансии, и граница, установленная в 1718, оставалась неизменной до самого конца Венецианской республики и начала войны 2-й антифранцузской коалиции.

Война обнаружила глубокий политический и моральный упадок республики, разложение, ставшее в XVIII столетии притчей во языцах. И это при том, что со времен Морейской войны прошло всего около 20 лет. Современники и позднейшие историки не жалели красок, описывая трусость и эгоизм венецианских офицеров и должностных лиц, которые без сопротивления сдавали важнейшие крепости, и при этом рассчитывали избежать наказания благодаря своим связям и коррупции, царившей в метрополии. Доблесть отдельных командиров, проявленная на втором этапе войны, не смогла стереть впечатления от позора в Морее.

В искусстве

Победе на Корфу посвящена оратория Антонио Вивальди Juditha triumphans (Juditha triumphans devicta Holofernis barbarie — Юдифь, торжествующая поражение варварства Олоферна).

Коринфская резня легла в основу сюжета поэмы Байрона «Осада Коринфа» (1815). На основе этой поэмы написано либретто оперы Саверио Меркаданте «Франческа Донато, разрушившая Коринф» (Francesca Donato, ossia Corinto distrutta, 1835).

Литература

• Bernardy A. A. L'ultima guerra turco-veneziana (MDCCXIV—MDCCXVII). Firenze, 1902
• Brue, Benjamin. Journal de la campagne que le grand-vizir Ali pacha a faite en 1715 pour la conquête de la Morée. P., 1870
• Cattalinich J. Storia della Dalmazia. Tomo 3. Zara, 1833
• Daru P. Histoire de la république de Venise. Séconde edition, revue et corrigée. Tome 5. P., 1821
• Finlay G. A history of Greece, from its conquest by the Romans to the present time, B.C. 146 to A.D. 1864. Vol. 5. Greece under Othoman and Venetian Domination, A.D. 1453 — 1821. Oxford, 1877
• Galibert L. Histoire de la république de Venise. P., 1854.
• Comte de Voinovitch L. Histoire de Dalmatie... Des origines au marché infâme 1409. Des griffes du Lion ailé à la libération 1409-1918. Textor Verlag, 2008
• Норвич Дж. История Венецианской республики. — М.: АСТ, 2009. ISBN 978-5-17-057153-6
• Норвич Дж. Срединное море. История Средиземноморья. — М.: АСТ, 2010. ISBN 978-5-17-052189-0
• Финкель К. История Османской империи. Видение Османа. — М.: АСТ, 2010. ISBN 978-5-17-043651-4

Отрывок, характеризующий Турецко-венецианская война (1714—1718)

В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.