Град обреченный (роман)

Град обреченный
Жанр:	Роман
Автор:	А. Стругацкий, Б. Стругацкий
Язык оригинала:	русский
Дата написания:	1970-1972
Дата первой публикации:	1988-1989

«Град обрече́нный» — роман братьев Стругацких 1972 года, опубликован в 1988—1989 годах в журнале «Нева».

Является одним из наиболее философских произведений авторов.

История создания

Авторы позаимствовали название произведения у картины Николая Рериха, по их словам, поразившей их «своей мрачной красотой и ощущением безнадёжности, от неё исходившей» Б. Стругацкий. У картины заимствованно и старославянское произношение названия — не «обречённый», а «обрече́нный», не «город», а «град».

Идея «Града» возникла в 1967 году во время работы над «Сказкой о Тройке», хотя, как отмечает Борис Стругацкий, уже трудно установить, каким был первоначальный замысел, и он скорее всего был весьма непохож на окончательную версию. Рабочие названия романа — «Новый Апокалипсис» и «Мой брат и я» (что свидетельствует о первоначальной автобиографичности задуманного произведения). Роман был написан в шесть заходов в течение двух с четвертью лет. Официальная дата его завершения — 27 мая 1972 года. Однако публикация текста была осуществлена позже, что было связано с его политизированностью. Впервые главы из романа публикует журнал «Радуга» — с января по апрель 1987 г. Затем роман публикуется в журнале «Нева» — в сентябре-октябре 1988 г. и в феврале-марте 1989 года. В 1989 году роман выходит отдельным изданием.

Как пишет Б. Стругацкий, задачей романа было показать, как «под давлением жизненных обстоятельств кардинально меняется мировоззрение молодого человека, как переходит он с позиций твердокаменного фанатика в состояние человека, словно бы повисшего в безвоздушном идеологическом пространстве, без какой-либо опоры под ногами».

Главные герои

Андрей Михайлович Воронин

Место отбытия в Город: СССР, Ленинград.

Год рождения: 1928. Указан в разговоре при первой встрече с фермером Давыдовым.

Год отбытия: 1951. Указан там же.

Профессия до отбытия: астроном.

Практически вся повествовательная линия строится вокруг Андрея Воронина, который являет собой образец воспитания сталинской эпохой, он очень многое старается перевести на коммунистическую основу, его мировоззрение постоянно подвергается испытанием новой, непонятной обстановкой.

Дональд Купер

Место отбытия: США.

Год отбытия: 1967.

Профессия до отбытия профессор социологии.

Предстаёт перед читателем хмурым человеком, в котором явно ощущается сильный внутренний надлом, хотя раньше был весёлым, общительным, никогда не унывающим. Накопленную растерянность от пребывания в Городе он старается не показывать, внешне его поведение показывает сильную личность. Будучи американцем, выросшем в условиях, где ношение оружия разрешено, всегда носит с собой пистолет, хотя в Городе иметь оружие категорически запрещено, им владеют только преступники. Невозможность адаптации приводит его к самоубийству.

Иосиф Михайлович Кацман (Изя)

Страна отбытия: СССР, Ленинград.

Год рождения: 1936.

Год отбытия: 1968.

Профессия до отбытия: неизвестна.

Описывается как «встрёпанный, толстый, неопрятный и, как всегда, неприятно жизнерадостный». Несмотря на свою гротескность, шумность, неопрятность и беспрестанное иронизирование над всем и вся — самый, кажется, здравомыслящий человек во всём Городе. Проводит самостоятельные изыскания объяснений происходящего, для этого регулярно уходит за окраину, на север, чтобы проводить исследования, отыскивать записи о прошлом. Очень начитанная и интеллектуальная личность.

Кэнси Убуката

Место отбытия: Япония, Окинава.

Год отбытия: приблизительно после капитуляции Японии в войне (упоминаются «марши смерти» на Филиппинах и приговоры японским военным).

Профессия до отбытия: литературный сотрудник в издательстве «Хаякава».

Кэнси Убуката в романе Стругацких — вторая обречённая личность после Дональда Купера. «Dura lex sed lex» — вот основной стержень гражданского самоопределения героя. Неподкупность, следование принципам законности предопределят Кэнси бестолковую и неотвратимую смерть от пули рядового чинуши.

Сельма Нагель

Место отбытия: Швеция.

Год отбытия: не упоминается, но предположительно в правление короля Густава VI Адольфа, упоминаемого Сельмой и находившегося на престоле в 1950—1973 гг.

Профессия до отбытия: проститутка (как она сама представилась: «фокстейлер»).

Сожительствуя с Андреем, Сельма ведёт себя весьма распутно, Андрея это раздражает. С течением времени становится более здравомыслящей женщиной, а впоследствии — женой государственного советника Андрея Воронина.

Ван Лихун

Место отбытия: Китай.

Год отбытия: не упоминается.

Профессия до отбытия: не упоминается. Возможно, видный политический деятель, впоследствии разжалованный, возможно, даже бежавший в Город от репрессий. Ван символизирует человека, уставшего от власти и ответственности, человека, ищущего покой. По словам Вана: «Лучше всего быть там, откуда некуда падать» и далее: «Но это [падать] обязательно. Или приходится прилагать такие усилия удержаться, что лучше уж сразу упасть. Я знаю, я всё это прошёл». «Ван обрёл покой» — говорит Воронину Наставник, когда Вану удаётся остаться на своей любимой работе — должности дворника.

Юрий Константинович Давыдов (дядя Юра)

Место отбытия: СССР, деревня где-то около Вологды и Череповца.

Год отбытия: 1947.

Профессия до отбытия: председатель колхоза. Во время Великой Отечественной войны был танкистом.

Сильная личность, закалён и пройденной Великой Отечественной войной, и исконно мужицким, деревенским воспитанием, воспринимая себя как кормильца «городских дармоедов». Ничего не страшится, полагаясь на свою силу и умение дать отпор. Благодаря своей щедрости и общительности быстро становится своим в любой компании. Сторонник «фермерской вольницы», являющей собой полную противоположность советской послевоенной деревне, в которой, кроме безысходности, ничего не видел.

Фридрих (Фриц) Гейгер

Место отбытия: Третий рейх, провинция Восточная Пруссия, где-то под Кёнигсбергом.

Год отбытия: очевидно 1945, так как попадает в Город из плена после взятия советскими войсками Кёнигсберга (9 апреля).

Профессия до отбытия: военный, унтер-офицер вермахта.

Чрезвычайно сильная личность, однако по воспитанию и мировоззрению — «двойник» Андрея. Весь неиспользованный потенциал он бросает на захват власти, и, в конце концов, воспользовавшись кризисом городской власти и начавшимися народными волнениями, совершает переворот и становится президентом Города.

Отто Фрижа

Место отбытия: очевидно, та же, что и у Фрица Гейгера.

Год отбытия: очевидно, тот же, что и у Фрица Гейгера.

Профессия до отбытия: военный, ефрейтор вермахта.

Идеальный исполнитель, при этом — слабая личность, обречённая находиться в тени лидера. Это не помешало ему сделать карьеру при Гейгере.

Чачуа

Место отбытия: СССР.

Год отбытия: не упоминается.

Профессия до отбытия: не упоминается; судя по отрывочным репликам, участвовал в Великой Отечественной войне, в частности, в штурме Кенигсберга ("Дольфюсиха рассказывала Чачуа про милый Кёнигсберг, на что Чачуа кивал носом и страстно приговаривал: «А как же! Помню... Генерал Черняховский... Пять суток пушками ломали...»").

«...Громадный, разжиревший кавказец, почти без лба, но зато с гигантским носом...» Авторы описывают Чачуа как жизнерадостного кавказца (предположительно — грузина по национальности), который любит все радости традиционной кавказской жизни: весёлые застолья, вино, шашлыки, лезгинка, пышные женщины и т.п. Во второй части Чачуа — следователь, один из лучших в отделе, который ведёт дело о «Падающих Звёздах». В четвёртой части — советник президента, глава юридической канцелярии, друг семьи Ворониных.

Полковник Сент-Джеймс

Место отбытия: Британская империя.

Год отбытия: не упоминается. Предположительно — во время или сразу после Второй мировой войны, поскольку в четвертой части романа упоминается участие полковника в сражениях при Эль-Аламейне (первое и второе, оба — 1942). Участник Первой мировой войны (упоминается Батуми 1918 года).

Профессия до отбытия: офицер Британской императорской армии.

Основные особенности описываемого мира

Действие романа происходит в некоем Городе, находящемся вне времени и пространства. Население Города составляет приблизительно миллион человек, перенесённых сюда из разных эпох и разных стран на добровольных началах.

Все люди, попавшие в Город, вовлечены в загадочный долгосрочный Эксперимент, о начале, сути и условиях которого нет никакой информации. Всё странное, происходящее вокруг, герои за неимением достоверных сведений вынуждены объяснять для себя фразой «Эксперимент есть Эксперимент». При этом одной из самых популярных тем в разговорах остается попытка понять, что из себя представляет Город, в каком времени и пространстве он находится и по каким законам существует. Высказываются различные версии: от «аквариума», куда поместили людей и наблюдают за ними, до первого круга Ада.

Город обладает следующими физическими особенностями:

• географически Город простирается на узком дугообразном уступе, ограниченном обрывом на западе и Жёлтой Стеной на востоке:

«...К западу — неоглядная сине-зеленая пустота — не море, не небо даже — именно пустота синевато-зеленоватого цвета. Сине-зеленое Ничто. К востоку — неоглядная, вертикально вздымающаяся желтая твердь с узкой полоской уступа, по которому тянулся Город. Желтая Стена. Желтая абсолютная Твердь...» За юг условно принимается сторона пространства, направленная на Солнце, за север — удалённые заброшенные кварталы Города. На севере располагаются необитаемые руины, так как там почти отсутствует вода. На юге — напротив, высокая влажность, там расположены фермерские хозяйства и болота. Что находится южнее фермерских угодий и болот — неизвестно;

• Солнце в романе включается и выключается как некий исполинский светильник:

«...В ту же минуту включили солнце. С трудом удерживаясь на ногах, поминутно хватаясь за соседей, Андрей, вывернув шею, наблюдал, как на своём обычном месте медленно разгорается малиновый диск. Сначала диск дрожал, словно пульсируя, становясь всё ярче и ярче, наливался оранжевым, жёлтым, белым, потом он на мгновение погас и сейчас же вспыхнул во всю силу так, что смотреть на него стало невозможно»;

• все герои произведения попадают в Город из разных стран и разного времени. Одно из условий «переезда» — попадание человека в сложную жизненную ситуацию, приводящую его в отчаяние: плен, бедность, разруха в стране, сложная политическая ситуация, преследование;
• все жители Города получают назначение на профессию с помощью распределительной машины, не учитывающей полученного изначально образования и конкретных предпочтений. Так, основные герои в первой части предстают перед нами в роли мусорщиков, затем они получают иные, отличные от настоящей, профессии. В целях реализации «права на разнообразный труд» с периодичностью в несколько месяцев человек получает распределение на другую работу, не связанную с предыдущей, однако находящуюся чуть выше в социальной лестнице. При отказе от очередного распределения работник наказывается исправительными работами на болотах сроком на 6 месяцев, после отбытия наказания человек вновь начинает с низшей ступеньки профессиональной лестницы.
• хотя большую часть прироста населения обеспечивает прибытие новичков с Земли, в городе уже родились «несколько десятков тысяч человек»;
• у каждого жителя Города есть персональный Наставник, роль которого заключается в помощи в адаптации к новым условиям жизни. Наличие Наставника не скрывается, но общение с ним относится к сфере интимного. Наставники не раскрывают секретов Города и Эксперимента. Вероятно, Наставники не являются отдельной от подопечного личностью;
• время от времени в Городе начинаются некие глобальные процессы, затрагивающие всё население. Природа и смысл их неясны. Например, это эрозия построек, превращение воды в желчь (оба события произошли до появления в Городе Андрея Воронина), нашествие большого количества неясно откуда взявшихся павианов. На севере, куда герои отправляются в последних частях, преобладают пугающие явления: люди с отрезанными языками, запершиеся в своих квартирах и сошедшие с ума граждане, ожившие статуи и другие странности;
• все жители Города говорят на одном языке и свободно понимают друг друга. При этом каждый уверен, что разговаривает на своём родном языке;
• за пределами Города встречаются необычные формы жизни. Так, на болотах живут «краснухи», досаждающие фермерам, а на пустошах севера обитают «акульи волки».

Книга первая

Часть первая. Мусорщик

Временны́е рамки первой части произведения ограничены одними сутками.

Сначала мы видим Андрея и Дональда, ночью, до начала нового дня собирающих мусорные баки около дома, где дворником работает Ван. Появляется Кэнси Убуката, полицейский, он приводит с собой новенькую, Сельму Нагель, которой надо получить ключ от предоставленной ей квартиры.

Затем Андрей и Дональд едут на окраину Города, на импровизированную свалку, устроенную среди руин нежилой его части. Ожидание своей очереди на разгрузку баков прерывается встречей с Изей Кацманом, тоже мусорщиком. Появление Кацмана, жизнерадостного и иронично настроенного по отношению к окружающему миру, вызывает спор о необходимости такой должности, как учётчик мусора на свалке.

В это время начинается нашествие павианов, на людей в темноте сыплются груды мусора, никто не может разобраться в происходящем, а крики: «Дьяволы!» помогают панике разрастись до неимоверных масштабов. Только немногие понимают, что произошло на самом деле, но никто не понимает, как с этим нашествием бороться. Андрей и Дональд возвращаются в Город, потеряв мусорные баки. Андрей успевает обратить внимание на то, что в начале суматохи Дональд расстреливает обезьян из пистолета, и начинает от него требовать добровольной явки с повинной в мэрию — ведь добропорядочный гражданин не может иметь оружия, даже полицейским запретили его носить «в связи с участившимися случаями нападения гангстеров на полицейских с целью захвата оружия».

В Городе кипит паника. Перед мэрией суетятся чиновники, жители в исподнем требуют объяснений. Андрей с горечью понимает, что многие сразу, с ходу определяют своё место в новой сложившейся ситуации. Попав в мэрию, в одном из кабинетов Андрей встречает Наставника, убеждающего и несколько пристыжающего молодого человека — Дональд не гангстер, в этот момент он собирает отряд добровольцев для борьбы с обезьянами, а пистолет выменял на чёрном рынке, потому что привык ходить с оружием в кармане. Затем Наставник призывает Андрея к действию и отправляет на улицу.

На площади он наблюдает попытки Фрица Гейгера организовать свой отряд самообороны, необходимость в котором отпадает сама собой: начинается новый день, павианы расселись по крышам и занялись своими обезьяньими делами, а жители, вооружившись кто веником, кто палкой, отправляются по своим делам.

Тут происходит знакомство Андрея с приехавшим в Город для торговли фермером Давыдовым. Вначале назревает конфликт с непосредственным участием Фрица Гейгера из-за того, что Давыдов собирается применить для разгона павианов пулемёт кустарного производства, изготовленный городскими умельцами в обмен на продукты. Постепенно Андрей разговорился с фермером, поняв, что они земляки и проникнувшись к нему чувством растроганной радости, приглашает к себе в гости.

Придя домой, Андрей делает генеральную уборку и засыпает. Будит его пришедшая Сельма Нагель. Андрей, памятуя о том, что она новенькая, «распушает хвост» и пытается завести с ней знакомство. Разговор строится на противопоставлении «мелочных» интересов Сельмы, огорченной отсутствием привычных развлечений и уже успевшей заскучать в Городе, и попытке Андрея убедить женщину в необходимости начать работу по перевоспитанию в добропорядочного жителя Города. В семь часов вечера начинается традиционный сбор. Первым в гости приходит Изя, который немедленно завладел вниманием Сельмы. Он также приносит новость о том как будет происходить борьба с обезьянами.

Таким образом, Город предстаёт перед читателем чрезвычайно гибкой структурой, мгновенно откликающейся на все сваливающиеся на него невзгоды.

Следующими появляются Фриц Гейгер и его «личный дружок» Отто Фрижа, третий день работающий помощником министра профессиональной подготовки. Отто держится с Фрицем подобострастно, сказывается различие в чинах в прошлой жизни, но и в отношениях с посторонними людьми он легко и охотно принимает роль безмолвного исполнителя. Понимая, что в доме нет ничего съестного, Андрей собирает с друзей деньги и отправляется с Отто в лавку немца Гофштаттера, представляющей собой некую помесь зеленной и бакалейной. Внешне лавка представляет собой жалкое зрелище, но для «истинных немцев» в ней «находятся» практически все необходимые продукты первой свежести.

Дома Андрей обнаруживает, что к компании присоединился фермер Давыдов — «дядя Юра» — и Кэнси. С дядей Юрой в доме появляется огромное количество деревенского самогона и пара мешков картошки — своеобразный гостинец радушному хозяину дома. Последним приходит Ван. Читатель уже понимает к этому моменту, что Ван — это скромность, возведенная в степень: «Перед ним стояла самая маленькая тарелочка с маленьким кусочком и лежала самая щербатая вилка, а бокал для первача он взял себе с отбитым краем». Когда выключают Солнце, вся компания уже достаточно захмелела, разговоры за столом перемежаются танцами под патефон, ухаживаниями за единственной женщиной — Сельмой и тем, что Андрей так любил в этих сборищах — спорами.

Говорят о павианах, о решении мэрии надеть на них ошейники и раздать гражданам, о постоянной кардинальной смене профессий, о причинах, побудивших каждого переехать в Город, и, конечно, о сути и смысле Эксперимента. Постепенно захмелевшие друзья переходят от споров к застольному пению, кое-кто засыпает.

Заканчивается всё новостью о том, что Дональд Купер застрелился.

Часть вторая. Следователь

Во второй части профессия главного героя Андрея Воронина — следователь. Первая глава начинается с эпизода, в котором Андрей проводит допрос подозреваемого Питера Блока, по кличке Копчик. Копчик, судя по всему, матёрый преступник и с лёгкостью отбивается от вопросов неопытного следователя Воронина.

В кабинет заходит старший следователь Фриц Гейгер, которому Шеф (Мартинелли) поручил забрать у Андрея дело о «Чёрных Сороконожках». Андрей «жалуется» Гейгеру на несговорчивость и отпирательства Копчика. Фриц берётся помочь Андрею и демонстрирует на практике применение мер давления на подозреваемых, избивая Копчика и упоминая свою службу в Гестапо (хотя на самом деле он служил в Вермахте). В этот момент звонит телефон и Андрея вызывает к себе Шеф.

Шеф (Мартинелли) распекает Андрея за отсутствие успехов в раскрытии дел, которых у Андрея уже восемь (и только три закрытых). Несмотря на отсутствие успеха, Мартинелли хвалит Андрея за усердие и за правильное отношение к Эксперименту. Шеф требует от Андрея отложить все дела и вплотную заняться самым важным — делом о «Красном Здании». В рамках этого дела рассматриваются случаи исчезновения людей после того, как они, по показаниям очевидцев, заходили в странное Красное здание. Причём здание обладает непонятными свойствами и перемещается по городу, появляясь в различных его местах.

Шеф делает акцент на том, что в этом деле много непроверенных слухов, и сам факт существования здания никем ещё не подтверждён. По его версии — имеет место заговор с целью создать напряжённую обстановку в Городе и дестабилизировать развитие Эксперимента. В этом разговоре Андрей впервые узнаёт о существовании некого Антигорода.

В разговоре Мартинелли упоминает знакомого Андрея — Иосифа (Изю) Кацмана, который дважды был замечен около Красного Здания, а один раз замечен выходящим из него.

Также Шеф предлагает Андрею ознакомиться с делом о «Падающих Звёздах», предполагая, что между этими двумя делами есть какая-то связь.

Андрей возвращается в свой кабинет, Гейгер уже закончил допрос с пристрастием и перелистывает дела Андрея. Андрей упрекает Фрица в незаконном применении насилия в отношении подследственных, на что Гейгер предлагает Андрею в разговоре с подозреваемыми упоминать что он якобы работал в ЧК или ГПУ.

После ухода Гейгера Андрей составляет план расследования дела о Красном Здании. Основная идея плана провести повторные допросы свидетелей, которые рассказывали о Красном Здании, и выявить источники слухов. Андрей выписывает повестки на вызов свидетелей и даёт указание дежурному: «немедленно доставить» (судя по тексту, время уже позднее).

Андрей направляется к следователю Чачуа, чтобы ознакомиться с делом о «Падающих Звёздах». Чачуа, колоритный кавказец, предлагает Воронину забрать дело себе. Андрей знакомится с материалами дела. В этот момент ему сообщают о появлении Красного здания. Андрей отправляется по названному адресу и входит в Здание, где таинственным образом вовлекается в шахматную партию со Сталиным, причём вместо фигур оба игрока используют людей, а сбитые фигуры погибают. Придя по ходу игры в ужас и не желая рисковать жизнями своих фигур — друзей, знакомых, родственников — Андрей бежит из Здания, не доиграв партию. На улице он встречает Изю Кацмана, чье поведение кажется Андрею подозрительным. Андрей арестовывает Кацмана и привозит его в полицию. Из-за того, что Изя категорически отказывается давать сведения, Андрей предает его, передав дело Фрицу Гейгеру, подручные которого ломают Изе руку на допросе и, выбив из него какие-то важные сведения, отправляют Изю в тюрьму.

Часть третья. Редактор

В третьей части Воронин занимает пост главного редактора одной из пяти городских газет — «Городской газеты». В момент описываемых событий в Городе уже двенадцать дней «тьма египетская» — Наставники выключили Солнце либо оно сломалось. Из болот в Город съезжаются фермеры. У Андрея и Кэнси происходит спор с цензором Паприкаки. Воронин отправляется в мэрию. На площади перед мэрией он встречает Юрия Давыдова. Затем Андрей заходит в мэрию. Вскоре начинается штурм мэрии недовольными горожанами и фермерами, руководит которым Фриц Гейгер. Андрея жестоко избивают Питер Блок (он же Копчик) с подельником. Его привозят домой, затем вместе с дядей Юрой, Сельмой и Стасем Воронин едет в редакцию своей газеты, чтобы уничтожить архивы. По дороге они видят, что в Городе полным ходом идёт резня, «фашистский переворот», как его называет Кэнси Убуката. На небе снова вспыхивает Солнце, которое, оказывается, было сломано. Приехав в редакцию, с помощью товарищей Воронин успевает уничтожить архив как раз до появления в газете представителей «новой власти». Происходит беседа Андрея с Изей Кацманом о Фрице Гейгере. Затем в редакцию с письмом от Гейгера заявляется в сопровождении вооружённых людей младший адъютор Раймонд Цвирик. В ходе спора Цвирика с Кэнси последний погибает от случайного выстрела из пистолета.

Книга вторая

Часть четвёртая. Господин советник

После переворота, организованного Фридрихом Гейгером, жизнь в Городе меняется. Гейгер проявляет себя как авторитарный политик, который пытается навести в Городе порядок по своему разумению. Принимается идеология отказа от Эксперимента. Закладываются новые стройки. Преступные элементы ликвидированы, жизненный уровень повышается. Андрей женился на Сельме и работает в администрации Гейгера — советником по науке. В один из обычных рабочих дней Андрею доставляют письмо от его бывшего сотрудника Денни Ли, который совершает самоубийство протеста, взорвав себя на площади. Андрей озадачен этим поступком. После случившегося Гейгер вызывает к себе Изю и Андрея и сообщает им о своем решении организовать экспедицию в неисследованную часть Мира для его изучения, а также проверки существования легендарного Антигорода — потенциально враждебного Городу поселения. Андрею предлагается стать начальником экспедиции. Поколебавшись, он соглашается.

На вечеринке в своём доме Андрей приглашает в экспедицию полковника Сент-Джеймса — английского офицера с большим боевым опытом. Получив его согласие, Андрей выходит в сад и обнаруживает там Красное здание — совершенно безжизненное, пустое, заброшенное. Изя, который тоже выходит в сад, повторяет Андрею свою старую версию о том, что Красное Здание — своеобразный бред потревоженной совести.

Часть пятая. Разрыв непрерывности

Экспедиция, которой командует Андрей, углубилась в неизведанные районы мира Эксперимента. Люди устали, отряд, готовившийся к полярным холодам, оказался в условиях тропической жары и безводья. В ходе продвижения экспедиция находит брошенные поселения, дома с забаррикадированными изнутри комнатами, в которых лежат человеческие скелеты, и встречает людей с вырезанными языками. Происходит стычка с эмигрантами из Города — небольшая группа людей, не принявшие Поворот под руководством Гейгера, ушла на Север и основала там поселение. Конфликт улаживается, и один из эмигрантов — кореец Пак — присоединяется к экспедиции. Солдаты прихватывают с собой на одной из стоянок и приблудившуюся туземку — умственно отсталую девушку по кличке Мымра, говорящую на непонятном языке.

Отряд приходит в заброшенный город. Изя пытается найти информацию о здешних землях в найденных архивах. В экспедиции зреет бунт. Люди измотаны, обозлены и напуганы — особенно пророчествами Пака о скорой возможной гибели. На совещании шеф научной части чилиец Кехада требует отдать приказ о возвращении в Город. Изя убеждает Андрея продолжать поход, поскольку главная цель экспедиции — разведка, и напоминает всем легенду о волшебном Хрустальном дворце. Андрей и полковник Сент-Джеймс принимают решение продолжать поход.

Ночью лагерь тревожит появление таинственной ходячей статуи.

Андрей, оставив командовать отрядом полковника Сент-Джеймса, вместе с Изей, Паком и одним из «безъязыких» уходит на разведку в неисследованную часть заброшенного города. В городе они находят библиотеку, в которой остаются работать Изя и Пак, а Андрей выходит на площадь, где попадает к ожившим статуям. Непонятное побуждение заставляет Андрея рассказать статуям своё понимание развития цивилизации. Его импровизированный доклад продолжается долго, и в конце Андрей теряет сознание. Очнувшись, он видит спящего Изю. Позже они обнаруживают исчезновение Пака. Андрей, предчувствуя недоброе, вместе с Изей спешно возвращается в лагерь. В лагере Андрея и Изю встречает ужасная картина. В результата вспыхнувшего бунта почти все участники экспедиции перебили друг друга, все припасы уничтожены пожаром, один трактор и часть отряда исчезли в неизвестном направлении. Андрей понимает, что он отсутствовал по меньшей мере несколько дней, и приходит в отчаяние. Изя уговаривает его не падать духом и вместе с ним идти дальше — исследовать непонятный мир. К Андрею приходит Наставник, но Андрей отказывается от его дальнейших советов. Он забирает с собой на память пистолет полковника.

Часть шестая. Исход

Изя и Андрей в этой части завершают свой поход по миру Эксперимента. Они вдвоём бредут по сухой пыльной местности, совершая раскладку во многих местах упакованных в водостойкую пленку записок Изи об устройстве данного мироздания. Из их разговоров становится понятно, что после катастрофы экспедиции они прошли долгий путь, увидели множество таинственных мест, в том числе и Хрустальный Дворец — судя по обрывкам разговоров — место, где люди могут осуществить практически любые свои желания, и мало кому приходит в голову идея покинуть этот рай. Изя по ходу маршрута рассказывает Андрею свою философскую концепцию (по-видимому, во многом её разделяют и авторы) — о том, что человечество строит в области средоточия мыслей (ноосфера) так называемый Храм — совокупность великих произведений искусства, научных открытий, свершений и поступков, в которых воплощается дух и опыт человеческого разума всех поколений. Дойдя до гипотетической точки конца пути, Андрей замечает идущих им навстречу двух путников, плохо различимых в поднятой ветром пыли. Настороженный Андрей начинает вытаскивать из кобуры пистолет. То же самое делает шагающий навстречу первый из путников. Два выстрела сливаются в один, Андрей успевает услышать крик Изи… И оказывается в Ленинграде, в точке отбытия — в 1951 году. Появившийся в комнате Наставник говорит Андрею, что первый из кругов им пройден. Но впереди их ещё много. Со двора до Андрея доносится крик мамы Изи Кацмана, которая зовет своего сына домой.

Отзывы других писателей

• В романе, говоря словами Марка Амусина, предпринята попытка «построить динамическую модель идеологизированного сознания, типичного для самых широких слоёв нашего общества, проследить его судьбу на фоне меняющейся социальной реальности, исследовать различные фазы его „жизненного цикла“, и в частности, драматического перехода думающих советских людей от позиции фанатичной веры в коммунистические идеалы к условиям идеологического вакуума, характерного для целого поколения».
• Сергей Чупринин писал: «Эти чуткие к требованиям дня писатели бьют в одну и ту же точку. Недаром доказывают, что недопустимы, нравственно преступны эксперименты над человеком и обществом, даже если экспериментаторы движимы самыми вроде бы добрыми побуждениями… Недаром, не боясь повториться, убеждают, что добро, породнившееся с насилием, неминуемо перерождается в зло — и тем более опасное, что оно-то по-прежнему считает себя добром…»

Премии

• Беляевская премия, 1990 в категории «Фантастическая книга»
• Великое Кольцо, 1989 в категории «Крупная форма»

Ссылки

• [lib.ru/STRUGACKIE/grad_obr.txt Текст романа] в Библиотеке Максима Мошкова
• [rusf.ru/abs/konkurs/spor0080.htm Споры о «Граде обреченном» на rusf.ru]
• [www.rusf.ru/abs/books/filip19.htm Рецензия Л. Филиппова]
• [my-lib.ru/book/show/83864/ «Град обреченный» на проекте «Моя библиотека»]
•  [youtube.com/watch?v=mR93u8qpxfk Борис Стругацкий о романе «Град обреченный»]

Отрывок, характеризующий Град обреченный (роман)

Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.