Евреи Кубы

Евреи Кубы — небольшая часть еврейской общины. Нынешние кубинские евреи — в основном потомки переселенцев XIX—XX веков, которых привлекало отсутствие на острове антисемитизма. Установление социализма на Кубе привело к массовой эмиграции евреев из страны прежде всего по экономическим причинам. Точную численность кубинских евреев сегодня почти невозможно оценить — по некоторым данным в начале 2000-х годов на острове «чистых евреев» было 25 человек.

Первые еврейские поселенцы (XVI—XVIII века)

Первым евреем, ступившим на кубинскую землю в 1492 году, был переводчик Х. Колумба марран Луис де Торрес. Среди испанских переселенцев на острове были также другие марраны. В 1654 году на Кубу переселились евреи, изгнанные португальцами из Бразилии, которые начали вести там оживленную торговлю. Однако преследования со стороны инквизиции привели к исчезновению еврейской общины в начале XVIII века.

Возрождение еврейской общины (конец XIX — середина XX веков)

Перед обретением независимости на Кубу начинают переселяться евреи с Антильских островов, но особенно большой приток был связан с установлением прочных связей острова и США. В 1904 году на Кубе основана первая синагога, а в 1906 году приобретен участок под первое еврейское кладбище. В 1914 году отдельную синагогу создали на острове сефарды. Среди кубинских евреев были в 1920-е годы заметны два политических течения: сионистское и коммунистическое. В 1920-е — 1930-е годы на острове действовал ряд еврейских организаций: «Американский еврейский объединенный комитет» (1922—1923 годы), Национальный совет еврейских женщин, Сионистский союз Кубы, Центральный еврейский комитет, Еврейская торговая палата. К концу 1930-х годов численность кубинских евреев оценивалась примерно в двадцать тысяч человек. Создание независимого Израиля привело к выезду евреев. Численность еврейской общины в 1959 году оценивается примерно в 12 тыс. человек (в том числе около 7 тыс. ашкеназы. Тем не менее, накануне революции еврейская община была очень заметна — в 1955 году даже открыли новую самую крупную на Кубе синагогу «Бет-Шалом». А всего на острове к 1959 году было пять синагог.

Кубинские евреи при режиме Фиделя Кастро

Революция была встречена кубинскими евреями позитивно. Один из кубинских евреев-революционеров Энрике Олтуски при Кастро даже стал министром по делам коммуникаций. Кроме него также были евреи среди повстанцев. Социалистический режим кубинских евреев не преследовал — об антисемитизме не было даже речи. Евреям разрешали готовить кошерную пищу, а по радио выходила еженедельная передача на идише, для иудеев устраивали лекции (например, на тему «Библия и еврейское влияние на жизнь и творчество Хосе Марти»). Но евреев выталкивали в эмиграцию чисто экономические причины — снижение уровня жизни. Массовый исход евреев с острова произошел уже в первые годы правления социалистического режима. По данным Кубинской сионистской федерации в 1963 году на Кубе оставались только 2586 евреев (в основном, в Гаване). Впрочем власти Кубы первые годы не мешали репатриации в Израиль: перевозки осуществляла кубинская авиация, а уезжающие могли забрать все своё имущество. В 1973 году ситуация резко изменилась — были разорваны дипломатические отношения с Израилем и Куба переориентировалась на Движение неприсоединения. Судя по всему, это событие привело к прекращения массовой репатриации кубинских евреев. На Кубе начались антиизраильские кампании, а некоторые книги (например, Анны Франк и Башевис-Зингера) даже были запрещены. По некоторым оценкам, в 1989 году на Кубе оставалось около 900 евреев. Тем не менее, община оставалась заметной — в начале 1990-х годов действовали три синагоги. В 1990-е годы вновь стала возможной еврейская эмиграция — через канадское посольство (чем воспользовались несколько сот человек). С 1991 года власти Кубы резко улучшили отношение в целом к религии и, в частности, к иудаизму: в 1995 году вновь была открыта синагога в Сантьяго-де-Куба (её здание с 1979 года использовалось под танцевальную студию), в 2005 году в гаванской синагоге «Адат Израэль» восстановили единственную в городе микву. При синагогах открылись воскресные школы, а в 1998 году Фидель Кастро посетил празднование хануки.

Отрывок, характеризующий Евреи Кубы

Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.