Эльдад, Исраэль

Исраэль Эльдад

Исраэль Эльдад (Шайб) (ивр. ‏ישראל אלדד‏‎; 11 ноября 1910, Подволочиск, Галиция, Австро-Венгрия, ныне Украина — 22 января 1996, Иерусалим, Израиль) — один из руководителей «Лохамей херут Исраэль» (Лехи), еврейской подпольной организации, действовавшей против британского мандата в Палестине с 1940 года и до основания государства Израиль в 1948 году. Публицист, историк, философ.

Учился в Венском университете, где получил степень доктора философии. После окончания учёбы преподавал ТАНАХ в Учительской семинарии в Вильнюсе, параллельно с этим был одним из руководителей Бейтара в Польше. В 1938 году на третьей конференции Бейтара в Варшаве, выступил на стороне Бегина (бывшего руководителем Бейтара в Польше) в его разногласиях с Жаботинским]. В 1940 году в Вильнюсе семьи Бегина и Эльдада (Шайба) были соседями, в момент ареста Бегина советскими властями им пришлось прервать шахматную партию.

Позже Эльдаду удалось по поддельным документам бежать в Эрец-Исраэль. Работал учителем в средней школе в Тель-Авиве. Вступил в «Иргун цваи леумми» (Эцел), но в скором времени был исключен из организации за резкие антибританские взгляды.

В 1941—1942 годах Эльдад помогал руководителю «Лехи» Аврааму Штерну (Яиру) редактировать газету «Бамахтерет» («В подполье»), призывавшей к борьбе с англичанами, и работал над комментариями к написанным Яиром «Принципам Возрождения». После гибели Штерна в феврале 1942 года, стал членом «Лехи», был главным идеологом организации, автором её листовок. Летом-осенью 1943 года Эльдад вместе с Ицхаком Шамиром и Натаном Ялин-Мором образовали новое руководство организации. Эльдад занимался идеологией и пропагандой, был редактором подпольных изданий Лехи: ежемесячного журнала «Ха-Хазит — Итон Лохамей Херут Исраэль» («Фронт — Газета борцов за свободу Израиля») (1943—1948), пользовавшегося большой популярностью среди жителей ишува, еженедельника «Ха-Ма‘ас» (1944—1950) и радиостанции ЛЕХИ «Голос еврейского подполья».

В своих статьях Эльдад писал, что еврейское национальное движение ничем не отличается от национальных движений других народов. Эрец-Исраэль — родина еврейского народа — находится «в руках чужеземных оккупантов, правящих при помощи силы», поэтому главная задача сейчас — «… освобождение еврейской страны от чужеземного владычества». Об арабском населении страны Эльдад писал: «Палестинские арабы не являются нацией, они не имеют политического самосознания и не стремятся к освобождению». Эльдад, как и все руководство Лехи, был настроен категорически против участия представителей ишува в войне с нацистской Германией. В своей книге «Авнэй есод» («Фундамент») он писал:

• «До сих пор сионистское движение признавало право Англии властвовать в Эрец-Исраэль. Тот, кто ограничивается борьбой против „Белой книги“, не отрицает ещё тем самым права Англии быть здесь хозяином. Потому что тот, кто борется против какого-нибудь одного закона, признает за тем, кто издает эти законы, принципиальное право издавать их и дальше. Он добивается всего-навсего лучших законов. Мы же не признаем за Англией этого права — и должны вести себя с английской администрацией в Эрец-Исраэль как с оккупантами. Нужно вести против них самую настоящую войну…»

В апреле 1944 года в гимназию «Бен-Йегуда» в Тель-Авиве, где Эльдад работал учителем, прибыл наряд полиции с целью арестовать его. При попытке к бегству, он упал с четвёртого этажа, получил сильную травму позвоночника и, закованного в гипс, его поместили в тюрьму на Русском подворье. У Эльдада обнаружили 24 перелома и трещин. Несмотря на это, уже через неделю он диктует статьи для «Хазит». Когда же начинаются судебные процессы над членами «Лехи», он пишет им блестящие речи. В сентябре Шайб был переведен в лагерь в Латруне. Там он поменял своё прошлое подпольное прозвище «Самбатион», которое стало известно англичанам, на «Эльдад», в честь еврейского путешественника IX-го века Эльдада ха-Дани , который вел поиски десяти потерянных колен. Впоследствии подпольное прозвище Эльдад стало его фамилией.

В 1946 году в результате операции, проведенной ЛЕХИ, Эльдада удалось похитить из клиники доктора Троя в Иерусалиме, куда он был под конвоем привезен на проверку. После этого и до конца британского мандата он оставался на нелегальном положении, продолжая руководить деятельностью ЛЕХИ.

В 1947 году, ещё за несколько месяцев до выступления А. Громыко на специальной сессии ООН, в котором Громыко сказал, что «Советский Союз с пониманием относится к стремлению еврейского народа иметь собственное независимое государство», Лехи выпустила брошюру д-ра Эльдада «Основы еврейской внешней политики», в которой, в частности, говорилось :

• «Мы воюем против британского ига. Мы воюем за свои собственные интересы. Но, понятно, что после ухода Британии из Эрец-Исраэль, советская Россия несомненно извлечет для себя из этого стратегическую пользу. В этом аспекте возможны поэтому взаимопонимание и взаимная выгода.»

Накануне создания государства Израиль Центр организации ЛЕХИ принял решение о присоединении бойцов своей организации к ЦАХАЛ. 29 мая 1948 года, после переговоров, которые Елин-Мор и Эльдад вели с Исраэлем Галили и Леви Эшколем, все бойцы ЛЕХИ были впервые собраны вместе после выхода из глубокого подполья. По свидетельству Эльдада, из сотен бойцов он лично знал, может быть, пятьдесят или шестьдесят человек.

В июне 1948 года, после того, как по приказу Бен-Гуриона был расстрелян и затоплен корабль Альталена, на котором Эцель везла много оружия для армии, Эльдад предложил командиру Эцеля Менахему Бегину, чтобы солдаты из Эцеля и из ЛЕХИ покинули свои базы и объединились для освобождения Иерусалима. Бегин отказался, так как боялся, что этот шаг может привести к гражданской войне. Сам Эльдад прибыл в Иерусалим, в котором бойцы ЛЕХИ вели ожесточенные бои с арабами.

После образования государства Эльдад создал из бывших членов Лехи, придерживавшихся правой идеологии, движение «Хазит ха-моледет». После убийства 17 сентября 1948 года графа Ф. Бернадота, назначенного посредником ООН в арабо-израильском конфликте, движение «Хазит ха-моледет» было объявлено вне закона, многие его члены были арестованы, Эльдаду удалось скрыться.

В пятидесятые годы Эльдада, как правило, бойкотировали из-за его взглядов. В начале 1950-х году Бен-Гурион лично вмешался, чтобы не дать ему получить работу учителя в школе. Эльдад подал апелляцию в Высший суд справедливости (БАГАЦ), и хотя он выиграл дело, другие школы не решались принять его на работу. Позднее смог найти работу в Хайфском Технионе, где в течение 15 лет избирался студентами как «лучший лектор».

В 1950—1990 годы Эльдад был известным идеологом, публицистом, философом правого лагеря. В 1949—1964 годах он был редактором и издателем ежемесячного журнала «Сулам», в котором подвергал резкой критике политический курс правительства под руководством представителей социалистической партии «Мапай»), различные стороны и аспекты израильской политики и культуры.

Он был сторонником создания «настоящего Израильского царства», в состав которого входила бы вся библейская территория Эрец-Исраэль, и после Шестидневной войны Эльдад стал одним из основателей «Движения за неделимый Израиль» («Эрец-Исраэль а-шлема»). Его предвыборная платформа включала темы, о которых другие партии предпочитали не упоминать. Так, там говорилось о необходимости двух эмиграций: эмиграции евреев из Советского Союза и эмиграции арабов, не согласных принять еврейскую власть, из Израиля. На выборах 1969 г. идею «Эрец-Исраэль а-шлема» «в чистом виде» представлял только небольшой список «За Эрец-Исраэль»" «Кэн» («Да»), во главе которого стоял Эльдад. Список электорального барьера не прошёл.

В том же году рав Меир Кахане начал борьбу за свободу советских евреев, а ещё через два года он предложил план эмиграции арабов в арабские страны. В 1971 году Эльдад опубликовал большую статью в газете «Йедиот ахронот», в которой поддержал борьбу р. Кахане и защищал его от нападок, а в 1973 году, когда р. Кахане первый раз баллотировался в Кнессет, Эльдад помог ему составить предвыборную программу.

В 1978 году Исраэль Эльдад вместе со своим сыном Арье Эльдадом опубликовал книгу «Задача: Иерусалим».

В 1979 году, после того, как Бегин подписал Кемп-Дэвидские соглашения о передаче Египту Синайского полуострова, создав тем самым прецедент разрушения еврейских поселений и изгнания евреев из их домов, Эльдад резко критикует эти действия Бегина и становится одним из основателей партии «Тхия», в которую вступают противники Кемп-Дэвидских соглашений, среди которых была были крупнейший израильский физик проф. Яков Неэман, бывший диктор подпольной радиостанции ЛЕХИ, Геулла Коэн и другие. Несмотря на то, что Эльдад был одним из её инициаторов, в список кандидатов в Кнессет не попал. В результате, он прекратил деятельность в новой партии, но опубликовал статью, в которой призывал её поддержать.

С 1963 года Эльдад был преподавателем гуманитарных дисциплин в Технионе (Хайфа). Занимался исследовательской работой в области библеистики, написал книгу «Хегйонот Микра» («Идеи Библии», 1958). Эльдад был редактором оригинального издания «Хроника. Новости из прошлого» в форме современной ежедневной газеты, посвященного библейской истории. Эльдад написал воспоминания о годах, проведенных в подполье: «Ма‘асер ришон» («Первая десятина»; 1950) и книгу «Еврейская революция» (на английском языке, 1978). За перевод на иврит сочинений Ф. Ницше (тт. 1-4, 1968-69) Эльдаду была присуждена премия имени Ш. Черниховского (1977).

В 1980—1990-е годы Эльдада стали приглашать участвовать в семинарах, теле- и радиопрограммах, дискуссиях, он продолжал писать статьи в газетах и журналах, вышли в свет сборники его статей, он был удостоен нескольких премий.

Летом 1991 года Эльдад отправился в Советский Союз, где читал лекции еврейской общественности. Он посетил Вильнюс, город, который он покинул в годы войны за пятьдесят лет до нынешнего визита. Во время августовских событий он был в Ленинграде и Москве. О падении коммунизма Эльдад сказал: «У меня было ощущение, как будто рухнул Ватикан»

Ссылки

• [gazeta.rjews.net/eldad-i2.shtml д-р Исраэль Эльдад, День Независимости, Отрывок из книги воспоминаний «Первое десятилетие», 1950 г.], Опубликовано в газете «Вести» — «Окна», 11.06.2009
• [gazeta.rjews.net/eldad1.shtml Д-р Исраэль Эльдад, Простые слова о еврейской морали], «Вести» — «Окна», 19.10.2006
• [maof.rjews.net/history/18-history/4911-iee-e-- К ГОДОВЩИНЕ ГИБЕЛИ ЭЛИЯЃУ БЕЙТ-ЦУРИ И ЭЛИЯЃУ ХАКИМА, Исраэль Эльдад (Шайб), 29.03.2004 (журнал «Сулам», 1962 год)]
• [gazeta.rjews.net/isr-eldad.shtml Исраэль Эльдад, Искусство видения в Элладе и слышания в Израиле]
• Israel Eldad, The Jewish Revolution: Jewish Statehood (Israel: Gefen Publishing House, 2007), ISBN 978-965-229-414-2
• Israel Eldad, Maaser Rishon. Originally published in 1950 in Hebrew. English translation: The First Tithe (Tel Aviv: Jabotinsky Institute, 2008), ISBN 978-965-416-015-5
• Israel Eldad, Israel: The Road to Full Redemption (New York: Futuro Press, 1961)
• Публикации А. Эльдада на сайте [www.saveisrael.com/eldad/saveisraeleldad.htm Save Israel]  (англ.)
• [www.gazeta.rjews.net/eldad.shtml Исраэль и Арье Эльдад. Задача — Иерусалим] Фрагменты из книги
• Ada Amichal Yevin, Sambatyon (Israel: Bet El, 1995) (Hebrew)
• Zev Golan, Free Jerusalem: Heroes, Heroines and Rogues Who Created the State of Israel (Israel: Devora, 2003), ISBN 1-930143-54-0
• Zev Golan, God, Man and Nietzsche: A Startling Dialogue between Judaism and Modern Philosophers (New York: iUniverse, 2007), ISBN 0-595-42700-6

Отрывок, характеризующий Эльдад, Исраэль

– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».