Катастрофа Ту-154 под Малабо

Рейс 418 Аэрофлота
Общие сведения
Дата	1 июня 1976 года
Время	7:48 UTC
Характер	CFIT (врезался в гору при заходе на посадку)
Причина	Точно не установлена (вероятно, отказ навигационной системы)
Место	вулкан Сан-Карлос, 7—8 км северо-западнее Уреки, о. Масиас-Нгема-Бийого (Экваториальная Гвинея)
Координаты	03°18′ с. ш. 08°32′ в. д.3.300° с. ш. 8.533° в. д. / 3.300; 8.533
Воздушное судно
Ту-154А компании Аэрофлот, аналогичный разбившемуся
Модель	Ту-154А
Авиакомпания	Аэрофлот (ЦУ МВС)
Пункт вылета	Луанда (Ангола)
Остановки в пути	Малабо (Экваториальная Гвинея) Нджамена (Чад) Триполи (Ливия)
Пункт назначения	Москва-Шереметьево (СССР)
Рейс	SU-418
Бортовой номер	CCCP-85102
Дата выпуска	9 апреля 1975 года (первый полёт)
Пассажиры	35
Экипаж	10
Погибшие	45 (все)

Катастрофа Ту-154 под Малабо — авиационная катастрофа, произошедшая 1 июня 1976 года близ аэропорта Малабо на острове Масиас-Нгема-Бийого (Экваториальная Гвинея) с самолётом Ту-154А авиакомпании Аэрофлот, выполнявшим рейс SU-418. В катастрофе погибли все 45 человек находившиеся на борту самолёта.

Сведения о рейсе

SU-418 был регулярным международным рейсом из Луанды (Ангола) в Москву (СССР) с промежуточными посадками в Малабо (Экваториальная Гвинея), Нджамене (Чад) и Триполи (Ливия). В тот день его выполнял Ту-154А с бортовым номером CCCP-85102 (заводской — 75A-102), совершивший свой первый полёт 9 апреля 1975 года. Его общий налёт составлял 2120 часов (1004 цикла). Управлял самолётом советский экипаж из 10 человек в следующем составе:

• КВС — Владимир Федорович Ивченко
• Второй пилот — Александр Николаевич Курьянов
• Штурман — Ильинский Юрий Сергеевич
• Штурман-стажер — Виктор Кириллович Пакуленко
• Бортинженер — Борис Федорович Бунчук
• Бортрадист — Николай Петрович Коновалов
• Старший бортпроводник — Александр Федорович Широков
• Бортпроводники — Лидия Нестеровна Евстигнеева, Татьяна Васильевна Микулик и Светлана Владимировна Рузакова

В салоне находились 35 пассажиров.

Страна	Пассажиры	Экипаж	Всего
СССР СССР	3	10	13
Ангола Ангола	31	0	31
Венгрия Венгрия	1	0	1
Итого	35	10	45

Катастрофа

В 05:52 UTC рейс 418 вылетел из аэропорта Луанды и вскоре занял эшелон 320 (9,8 км) при скорости 580 км/ч. На подходе к первой промежуточной посадке, в 07:36 экипаж начал спуск с вертикальной скоростью 15—20 м/с, а в 07:38 связался с диспетчером аэропорта и запросил данные о погоде. В ответ была переданы фактические данные на 07:00 — видимость 9 километров, облачность 5/8 баллов высотой 300 метров, 7/8 баллов высотой 3300 метров, давление 1014,5 мб, температура 24 °C. В 07:43 самолёт спустился до эшелона 4200 метров, о чём экипаж доложил диспетчеру, а также запросил разрешение на посадку на ВПП 05. Разрешение было получено, при этом диспетчер сообщил новое значение давления — 1014,0 мб, а заодно дал указание сообщить, когда экипаж увидит полосу. В 07:47—07:48 экипаж связался с оператором авиакомпании в Москве и сообщил, что намерен приземлиться в Малабо в 07:52. После этого ни с диспетчером, ни с Москвой самолёт больше на связь не выходил и в аэропорту не приземлился.

После того, как самолёт был объявлен пропавшим, начались его поиски, которые велись как на самом острове, так и в океане. Была также задействована авиация президента Экваториальной Гвинеи. 6 июня советский лётчик на личном Ка-26 Франсиско Масиаса Нгемы наконец обнаружил на южном склоне вулкана Сан-Карлос место падения большого авиалайнера (координаты 03°18′ с. ш. 08°32′ в. д.3.300° с. ш. 8.533° в. д. / 3.300; 8.533   ). Так как место падения располагалось в труднопроходимых джунглях, то наземная поисковая группа добралась к нему лишь 18 июня и опознала в обломках Ту-154. На скорости 490 км/ч и на высоте 750 метров над уровнем моря авиалайнер врезался в покрытый джунглями пологий склон вулкана и взорвался. Площадь разброса обломков имела размеры 380 на 200 метров. Все 45 человек на борту (10 членов экипажа и 35 пассажиров) погибли. На то время это была крупнейшая авиакатастрофа в истории Экваториальной Гвинеи (с 2005 года — вторая).

Расследование

По данным расшифровки бортовых самописцев, с высоты 2500 метров авиалайнер спускался с вертикальной скоростью 10—12 м/с и с поступательной приборной скоростью (Vпр) 500 км/ч. Для изменения магнитного курса с 032 до 350, самолёт совершил несколько левых поворотов с креном до 30°. В 10:48:34 с приборной скоростью 490 км/ч и вертикальной 7 м/с самолёт врезался в гору Сан-Карлос. Шасси и закрылки при этом были убраны. До столкновения с землёй все системы и двигатели самолёта работали нормально

По данным комиссии, контрольный ориентир остров Сан-Томе самолёт прошёл на две минуты раньше, однако экипаж не исправил расчётное время прибытия. Помимо этого:

1. В инструкции по производству полетов аэропорта Малабо недостаточно освещены местные метеорологические, географические и рельефные особенности этого региона. Вулкан Сан-Карлос вообще отсутствовал на полётных картах;
2. Низкий уровень диспетчеров Малабо — три диспетчера из четырех не имели допуска к управлению воздушным движением из-за образования в 4 класса;
3. Из-за раннего прилета согласно расписания в аэропортах вылета отсутствует прогноз и фактическая погода аэропорта Малабо, который на момент вылета еще не работал. Данный аэропорт был открыт только в дневное время с 08:00 до 18:00 часов и экипажи принимали решение на вылет по прогнозу погоды для аэропортаДуалы, который находится в Камеруне.

В то же время было признано, что низкая квалификация диспетчеров не могла послужить причиной катастрофы, так как экипаж получил всю необходимую информацию. Из-за отсутствия свидетелей и в связи с полным разрушением самолёта, причины катастрофы так точно и не смогли определить. Есть лишь предположения:

• на самолёт и экипаж было оказано внешнее воздействие, хотя нет никаких данных о полёте беспилотных аппаратов в данном регионе;
• преждевременный спуск самолёта и его уклонение вправо от линии пути из-за ошибки в курсовой системе, вследствие вероятного отказа радиолокатора (его работа бортовыми самописцами не фиксировалась), из-за чего экипаж потерял возможность определить положение самолёта относительно острова.

Так как фактического наблюдения за погодой в зоне аэропорта не велось, то есть вероятность, что самолёт с отказавшей навигационной системой вошел в слой мощных облаков, расположенных с подветренной стороны гор, и в условиях недостаточной видимости на высоте 750 метров врезался в склон горы.

Ссылки

• [airdisaster.ru/database.php?id=83 Катастрофа Ту-154А ЦУМВС в Экваториальной Гвинее]. Airdisaster.ru. Проверено 15 марта 2013. [www.webcitation.org/6FjdgRrR4 Архивировано из первоисточника 9 апреля 2013].

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ту-154 под Малабо

В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.