Консервативная революция

«Консервати́вная револю́ция» (нем. Konservative Revolution) — немецкое национал-консервативное философское и политико-идеологическое течение, возникшее и развивавшееся в период, последовавший за окончанием Первой мировой войны, в эпоху Веймарской республики.

Термин «Консервативная революция» использован в 1950 году швейцарским, немецким историком и политиком Армином Мёлером вслед за Фридрихом Энгельсом.

Энгельс писал в 1848 году в связи с польским восстанием в ноябре 1830: «Восстание 1830 года не было ни национальной […], ни социальной или политической революцией, оно не изменило внутреннее положение людей. Это была консервативная революция»..

Наиболее известные представители консервативно-революционного движения: Юлиус Эвола, Эдгар Юлиус Юнг, Артур Мёллер ван ден Брук, Эрнст Юнгер, Штефан Георге, Карл Шмитт, Отмар Шпанн, Освальд Шпенглер.

Идеи, исповедовавшиеся представителями консервативно-революционного движения, как правило, рассматриваются в контексте развития т. н. «идеологий Третьего Пути» (или «Третьей позиции»), противопоставляющих себя как марксизму, так и либерализму.

Мыслители, относившие себя к консервативно-революционному лагерю, были сторонниками «нового» консерватизма и национализма, имеющего специфически немецкую, прусскую природу. Подобно другим консервативным движениям того же периода, они искали способ противодействия набирающему силу коммунистическому движению, при этом некоторые из консервативных революционеров были сторонниками «консервативного социализма».

Армин Мёлер, в своей книге «Консервативная Революция в Германии 1918—1932» (нем.  Die Konservative Revolution in Deutschland 1918–1932), говоря о консервативно-революционном движении в целом, отмечает, что для правой версии «консервативной революции» были характерны: расизм, династический монархизм, империализм, антикоммунизм, атлантизм, нейтральное отношение к капитализму, часто католическая ориентация и связь с Южной Германией (Бавария) и Австрией.

Напротив, для левой версии консервативной революции характерны: этнический дифференциализм (без расизма), социализм и органическая демократия, симпатии к Советской России и к Востоку в целом, евразийство, антикапитализм, протестантские (или языческие) тенденции, ориентация на Пруссию и Восточную Европу.

Вместе с тем, у обоих версий консервативной революции существовало много общего. Так для консервативно-революционного движения в целом характерны: национализм, ориентация на автаркийное развитие Германии, неприязнь к Просвещению и современной ментальности (вытекающей из духа Французской революции и реформ 1848 года), ориентация на создание «нового порядка», интерес к древней истории Германии, идея справедливого общества, основанного на принципе солидарности (демократической или иерархической), сочетание архаических и традиционных элементов с современной технической мыслью.

Предыстория «идеологии Третьего Пути»

Ряд авторов полагает, что консервативно-революционное движение 20-30-х гг. XX в. представляет собой один из продуктов развития европейского консерватизма, который, в свою очередь, явился результатом осмысления последствий Великой французской революции. В частности, среди «предтеч» консервативной революции выделяют таких радикально-консервативных мыслителей XIX в. как Жозеф де Местр, Луи Бональд и Доносо Кортес. Сам термин «революционный консерватизм» впервые употребил славянофил Ю.Самарин в одноимённой работе, опубликованной в Берлине в 1875 г.. Артур Мёллер ван ден Брук считал одним из выразителей «революционно-консервативной» идеи Ф. Достоевского. Среди собственно немецких мыслителей, повлиявших на позднейшее консервативно-революционное движение можно указать Фихте, Гердера, Арндта, Яна, и, наконец, Ницше.

В отличие от обычных правых исторические «консервативные революционеры» не отрицали глубинного кризиса в политическом и социальном пути Европы, не утверждали безусловной ценности дореволюционного порядка. Вопреки правым, они полагали, что этот кризис — не просто продукт внешнего, постороннего воздействия (шедшего от антихристианских, антимонархических и антиевропейских сил, собирательно называемых «масонством» или «пара-масонством»). Однако схожесть с левыми в оценке кризисного положения дел в дореволюционном порядке, никоим образом не предполагало единодушия в определении положительной ориентации, призванной этот кризис преодолеть. Если левые стремятся радикализировать тезисы Свободы, Равенства и Братства, то «консервативные революционеры» настаивают на прямо противоположном подходе и, напротив, стремятся вернуться к такому порядку, который предшествовал не только Революции, но и возникновению причин, к ней приведших. В этом смысле, сторонники Третьего Пути являются намного более правыми, чем сами правые.

Консервативно-революционное движение 1918—1932 гг

Впервые термин «консервативная революция» появляется в конце 1910-х годов в работах Артура Мёллера ван ден Брука, Томаса Манна и Гуго фон Гофмансталя.

В 1919 г. выходит в свет одна из программных работ, определивших последующее развитие консервативной революции — книга Освальда Шпенглера «Пруссачество и социализм» (нем.  "Preußentum und Sozialismus"). Характерно, что Шпенглер говорит о продолжении подлинной «немецкой социалистической революции», которая на самом деле случилась не в ноябре 1918 г., а раньше, в 1914 г., совпав с началом Первой мировой войны. Вместе с тем Шпенглер набрасывает не только политический проект «прусского социализма»: это философия, которая продолжает и развивает ницшеанскую метафизику «воли к власти». Освальд Шпенглер подчеркивает связь социализма, работы и власти:

«Социализм означает власть, власть и снова власть… Дорога к власти предуказана: лучшая часть немецкого рабочего класса объединяется с лучшими носителями старопрусского государственного инстинкта в обоюдной решимости основать строго социалистическое государство… они спаяны единым чувством долга, сознанием великой задачи, волей к повиновению, чтобы повелевать, готовностью умереть, чтобы победить… чтобы утвердить то, что мы есть».

См. также

• Младоконсерватизм

Литература

• Алленов С. Г. «Консервативная революция» в Германии 1920-х — начала 1930-х годов (Проблемы интерпретации). // Журнал «Полис» № 4. — 2003.
• Вишинський С. Консервативна Революція як акт реставрації традиційного світу / Святослав Вишинський // Всеукраїнська студентсько-аспірантська міждисциплінарна конференція «Філософія: нове покоління». 28-29 лютого 2008 року. Тези доповідей. — Київ: Національний університет «Києво-Могилянська академія», 2008. — С. 63—65.
• Дугин А. Г. [www.arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=20 «Консервативная революция»] — М.: Арктогея, 1994, ISBN 5-85928-013-0.
• Кирчанов М.В. Проблемы консервативной революции в контексте интеллектуальной истории бразильской модернизации 1920 – 1940-х годов / М.В. Кирчанов // Политические изменения в Латинской Америке: история и современность. Сборник статей памяти С.И. Семенова / ред. А.А. Слинько, М.В. Кирчанов. – М. – Воронеж, 2007. – С. 25 – 37.
• Пленков О. Ю. Мифы нации против мифов демократии: немецкая политическая традиция и нацизм.- СПб.: Изд-во РХГИ, 1997.
• Портнов А. Н., Портнов А. А. «Консервативная революция»: сущность, дискурс, некоторые фигуры // Вестник гуманитарного факультета ИГХТУ. — 2008. — Вып. 3. — С. 107–114.
• Семеняка Е. [politosophia.org/page/chelovek-osobogo-tipa-v-konservativnoy-revoliutsii.html Человек особого типа в консервативной революции (На примере анарха Юнгера и правого анархиста Эволы)] / Елена Семеняка // Intertraditionale. Международный альманах Традиции и Революции. — 2010. — № 1. — С. 351—362.
• Семеняка Е. [politosophia.org/page/ernst-yunger-kak-litso-konservativnoy-revoliutsii.html Эрнст Юнгер как лицо Консервативной Революции] / Елена Семеняка // Intertraditionale. Международный альманах Традиции и Революции. — 2011. — № 2. — С. 359—367.
• Семеняка О. [politosophia.org/page/konservatyvna-revoliutsia-yak-filosofsko-politychna-paradygma-v-konteksti-fenomenu-krytyky-sprava.html Консервативна революція як філософсько-політична парадигма в контексті феномену критики справа] / Олена Семеняка // V. Критика як філософська настанова. Тези П’ятої Міжнародної студентсько-аспірантської конференції «Філософія. Нове покоління». — Київ: НаУКМА, 2010. — С. 44—45.
• Семеняка О. [politosophia.org/page/kontsept-liudyny-osoblyvoho-typu-v-konservatyvniy-revoliutsii.html Концепт «людини особливого типу» в консервативній революції (на прикладі Анарха Юнґера та правого анархіста Еволи)] / Олена Семеняка // Маґістеріум. Історико-філософські студії. — 2010. — Вип. 39. — С. 43—48.
• Семеняка О. [politosophia.org/page/novy-natsionalizm-ernsta-yungera-yak-metafizychny-kodeks-novoho-liudskoho-typu.html «Новий націоналізм» Ернста Юнґера як метафізичний кодекс «нового людського типу»] / Олена Семеняка // Наукові записки НаУКМА. Філософія та релігієзнавство. — 2011. — Т. 115. — С. 41—44.
• Умланд А. [www1.ku-eichstaett.de/ZIMOS/forum/docs/3Umland06.pdf «Консервативная революция»: имя собственное или родовое понятие?] // Вопросы философии. — 2006. — № 2. — С. 116—126.
• Фрайер Х. Революция справа. — М.: Праксис, 2008, ISBN 978-5-901574-71-3.
• Armin Mohler: Die konservative Revolution in Deutschland 1918—1932. Ein Handbuch. (1. Auflage 1950, erweiterte 6. Auflage, hrsg. von Karlheinz Weißmann), Leopold Stocker Verlag, Graz 2005, ISBN 3-902475-02-1 (affirmativ).
• Kurt Sontheimer : Antidemokratisches Denken in der Weimarer Republik. (1. Auflage 1962), dtv, München 2000, ISBN 3-423-04312-1 (ideen- und begriffsgeschichtlich).
• Klemens von Klemperer, Marianne Schön: Konservative Bewegungen zwischen Kaiserreich und Nationalsozialismus. Oldenbourg, München 1962.
• Martin Travers. Critics of Modernity: The Literature of the Conservative Revolution in Germany, 1890—1933. 2001. Peter Lang Publishing, ISBN 0-82044-927-X.
• Jeffrey Herf: Reactionary Modernism: Technology, Culture, and Politics in Weimar and the Third Reich, reprint edition, 2002, Cambridge University Press, ISBN 0-52133-833-6.
• Fritz Stern: The Politics of Cultural Despair: A Study in the Rise of the Germanic Ideology, New Ed edition, 1974, University of California Press, ISBN 0-52002-626-8.
• Roger Woods: The Conservative Revolution in the Weimar Republic, 1996, St. Martin’s Press, ISBN 0-33365-014-X.
• Себастьян Маас. Эдгар Юлиус Юнг и метафизические основы Консервативной революции (Издательство Регин-Ферлаг, Киль, 2009 г.)
• [nlobooks.ru/node/7582 Рыков А.В. Между консервативной революцией и большевизмом: Тотальная эстетическая мобилизация Николая Пунина ]

См. также

• Новые правые

Отрывок, характеризующий Консервативная революция

Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!