Марк Эмилий Лепид Порцина
| Марк Эмилий Лепид Порцина Marcus Aemilius Lepidus Porcina | ||
| ||
|---|---|---|
| 137 до н. э. | ||
| Предшественник: | Публий Корнелий Сципион Назика Серапион (консул 138 года до н. э.) | |
| Преемник: | Луций Фурий | |
| ||
| 140 до н. э. | ||
| Рождение: | около 180 до н. э. | |
| Смерть: | около 123 до н. э. | |
| Род: | Эмилии Лепиды | |
| Отец: | Марк Эмилий Лепид | |
| Дети: | 1. Эмилия 2. Эмилий Лепид | |
Марк Эмилий Лепид Порцина (лат. Marcus Aemilius Lepidus Porcina; ок. 180 — 123 до н. э.) — римский государственный деятель, консул и претор.
Согласно мнению Ф. Мюнцера[1] и генеалога Кристиани Сеттипани[2], отцом Марка Лепида Порцины был Марк Эмилий Лепид, консул 187 года, хотя Г. В. Самнер сделал предположение, что он был дедом Порцины, а отцом — Марк Лепид, военный трибун в 190 году до н. э.[3].
Порцина входил в коллегию авгуров с 155 до н. э. К 140 году до н. э. занимал должность претора; скорее всего именно он представил сенату послов из Магнезии и Приены, прибывших для разрешения спора о территории. Согласно постановлению сената, Лепид назначил Миласу арбитром в этом споре.
В 137 до н. э. избран консулом с Гаем Гостилием Манцином. Долго, но безуспешно противодействовал законопроекту народного трибуна Луция Кассия о тайном голосовании в народном собрании. Отправился в Ближнюю Испанию в должности проконсула в 136 году н. э. Не дожидаясь решения сената о мирном договоре Манцина с Нуманцией, Порцина ложно обвинил народ ваккеев в поддержке нумантийцев и осадил их столицу Паллантию, при этом он воспользовался помощью нумантийцев. Когда пришел приказ сената опрекращении военных действий, он его проигнорировал. Осада Паллантия так и не увенчалась успехом. В лагере чувствовался недостаток провианта и тогда в том же году Лепид был вынужден отступить в беспорядке и с большими потерями, оставив перед городом множество больных и раненых[4][5].
После этого Лепид был отозван в Рим, где по возвращении был привлечен к народному суду за военные неудачи в Испании и присужден к крупному штрафу и лишения проконсульства[6][7].
В 125 до н. э. цензоры Луций Кассий Лонгин Равилла и Гней Сервилий Цепион вынесли Лепиду порицание за слишком роскошный дом, который он выстроил[8].
Лепид был человеком образованным. Цицерон, который читал его речи, говорит о нём как величайшем ораторе своего времени, что он был первым кто ввел в латинское ораторство гладкий и ровный поток слов и искусственное построение предложений, которые отличают латинское ораторство от греческого[9]. Он помогал формировать стиль Тиберия Гракха. В политике Лепид принадлежал аристократической партии. Ещё он хотел отменить Lex Aemiliа, закон против роскоши.
Напишите отзыв о статье "Марк Эмилий Лепид Порцина"
Примечания
- ↑ F. Münzer, «The Roman aristocratic parties and families», 1999, p. 282.
- ↑ C. Settipani, «Continuité gentilice et continuité sénatoriale dans les familles sénatoriales romaines à l’époque impériale», 2000, p. 65
- ↑ G.V. Sumner, «Orators in Cicero’s Brutus: prosopography and chronology», 1973, p. 47—48
- ↑ Аппиан. Римская история. Иберийская книга. 80-82.
- ↑ Диодор Сицилийский. XXX. 27.
- ↑ Павел Орозий. История против язычников. V. 5, 13.
- ↑ Хотя Аппиан говорит, что Лепид был лишен звания консула, но это ошибка, под которой мы должны понимать звание проконсула.
- ↑ Валерий Максим. VIII. 1-7.
- ↑ Цицерон. Речи. I. 40.
Литература
- [ancientrome.ru/genealogy/person.htm?p=507 Марк Эмилий Лепид Порцина] (рус.). — биография на сайте [ancientrome.ru ancientrome.ru].
- [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/773?rgn=full+text;view=image Марк Эмилий Лепид Порцина] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
Отрывок, характеризующий Марк Эмилий Лепид Порцина
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
