Луций Корнелий Цинна (консул 127 года до н. э.)
Луций Корнелий Цинна лат. Lucius Cornelius Cinna | ||
| ||
---|---|---|
127 год до н. э. | ||
Рождение: | около 170 до н. э. | |
Смерть: | после 127 до н. э. | |
Род: | Корнелии Цинны | |
Отец: | Луций Корнелий Цинна | |
Дети: | Луций Корнелий Цинна |
Луций Корнелий Цинна (лат. Lucius Cornelius Cinna) (около 170 — после 127 года до н. э.) — римский государственный деятель, консул Римской республики 127 года до н. э.
Луций Корнелий Цинна — сын монетария Луция Корнелии Цинны[1][2] и отец четырёхкратного консула Луция Корнелия Цинны[3][4].
В 136 году до н. э. в качестве легата в составе посольства сената был отправлен к Марку Эмилию Лепиду Порцине, проконсулу провинции Ближняя Испания. Посольство сената должно было запретить Марку Эмилию Лепиду Порцине нападение на ваккеев, но тот проигнорировал запрет на ведение военных действий[5].
В 130 году до н. э. Луций Корнелий Цинна — претор.
В 127 году до н. э. Луций Корнелий Цинна — консул[6][7][8][9][10] с коллегой Луцием Кассием Лонгином Равиллой.
Напишите отзыв о статье "Луций Корнелий Цинна (консул 127 года до н. э.)"
Примечания
- ↑ Crawford, RRC 178
- ↑ Sydenham, CRR 368
- ↑ Fasti Capitolini
- ↑ Degrassi 54 f.; 130; 482 f.
- ↑ App. Ib. 81
- ↑ Chron. 354
- ↑ Идаций. Хроника: Текст на [www.thelatinlibrary.com/hydatiuschronicon.html латинском]
- ↑ Пасхальная хроника: Текст на [books.google.gr/books?id=N3AGAAAAQAAJ греческом и латинском]
- ↑ Кассиодор. Хроника
- ↑ Corpus Inscriptionum Latinarum [db.edcs.eu/epigr/epi_einzel_de.php?p_belegstelle=CIL+10%2C+06905&r_sortierung=Belegstelle 10, 6905]
Ссылки
- [ancientrome.ru/genealogy/person.htm?p=837 Луций Корнелий Цинна (консул 127 года до н. э.)] (рус.). — биография на сайте [ancientrome.ru ancientrome.ru].
- [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0001.001/769?rgn=full+text;view=image Луций Корнелий Цинна (консул 127 года до н. э.)] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
Отрывок, характеризующий Луций Корнелий Цинна (консул 127 года до н. э.)
В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.