Нумерий Фабий Амбуст
| Нумерий Фабий Амбуст |
Нумерий Фабий Амбуст (лат. Numerius Fabius Ambustus; V—IV века до н. э.) — древнеримский политический деятель из патрицианского рода Фабиев, военный трибун с консульской властью 406 и 390 годов до н. э.
Происхождение
Нумерий Фабий принадлежал к одному из самых знатных и влиятельных патрицианских родов Рима. Поздние источники возводили родословную Фабиев к сыну Геракла и италийской нимфы, утверждая также, что вначале этот род назывался Фодии (от латинского fodere — рыть), поскольку его представители с помощью ям ловили диких зверей[1]. Антиковед Т. Уайзмен назвал это объяснение «достаточно необычным, чтобы быть правдой»[2].
Нумерий Фабий был одним из трёх сыновей Марка Фабия Вибулана, консула 442 года до н. э.; двое его братьев тоже в разное время избирались военными трибунами.
Первый трибунат
В 406 году до н. э. Нумерий Фабий был одним из четырёх военных трибунов. По решению сената трибуны внесли в народное собрание предложение об объявлении войны Вейям, так как в этом городе были оскорблены римские послы. Но плебеи это предложение отвергли. В дальнейшем трибуны воевали с вольсками. Фабий действовал на направлении главного удара: он осадил Анксур. Когда участь города уже была решена, Фабий подождал своих коллег Публия Корнелия Рутила Косса и Луция Валерия Потита, чтобы дать всем трём армиям возможность пограбить Анксур. Захваченная богатая добыча досталась легионерам, которые к тому же впервые в истории Рима получили за этот год жалованье[3]. Это существенно улучшило отношения между плебеями и патрициями, в частности, позволив сенату всё-таки начать войну с Вейями.
Вторжение галлов
В 398 году Нумерий Фабий был послом в дельфийский храм[4]>; в 391 году, когда галлы вторглись в Италию, сенат отправил к ним именно Нумерия и его братьев с требованием не нападать на друзей и союзников Рима. Согласно Ливию, сами послы оказались «буйными и похожими скорее на галлов, чем на римлян», и это повлияло на исход дела. Сначала послы вспылили в ходе переговоров, а затем приняли участие в военных действиях на стороне этрусков. В этой ситуации галлы потребовали от сената выдать им трёх Фабиев как нарушителей «права народов». Сенат признал требование справедливым, но передал дело на рассмотрение народного собрания, и в конце концов благодаря «лицеприятию и подкупу» Фабии не только не были выданы, но даже стали военными трибунами следующего года (390 до н. э.). Такой исход дела, согласно античным источникам, и стал поводом для взятия Рима галлами[5].
Трибуны (кроме Фабиев, это были Квинт Сервилий Фиденат, Квинт Сульпиций Лонг и Сервий Корнелий Малугинский) выступили навстречу врагу, но накануне сражения при Аллии не построили лагерь, а в бою не смогли оказать организованное сопротивление галлам[6]. Дальнейшая судьба Нумерия Фабия неизвестна.
Потомки
Сыном Нумерия Фабия был Марк Фабий Амбуст, трижды консул.
Напишите отзыв о статье "Нумерий Фабий Амбуст"
Примечания
- ↑ Плутарх, 1994, Фабий Максим, 1.
- ↑ Wiseman T., 1974, р.154.
- ↑ Тит Ливий IV, 59, 11; см. также: Диодор Сицилийский. Историческая библиотека XIV, 16, 5.
- ↑ broughton T., 1951, р. 86.
- ↑ Тит Ливий V, 35, 5 — V, 37, 4; см. также: Диодор XIV, 113, 4 — 7.
- ↑ Тит Ливий, 1989, V, 38.
| ||||||
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Плутарх, 1994, Тит Ливий, 1989, Wiseman T., 1974, broughton T., 1951 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Нумерий Фабий Амбуст
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.
25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
