Нурин

Нурин (или Нари) — в армянской дохристианской культуре богиня водной стихии и плодородия, чучело которой в народе символизирует природу, добрый дух, приносящий на землю дождь.

История

На протяжении тысячелетий армяне возделывали землю пожиная её плоды и урожай. Поля и сады от злых сил и сглаза защищали чучела имевшие человеческий облик и представляющие охранительные добрые силы, деревья, посаженные для «наблюдения» за полями, черепа тотемных животных. Для вызова обильного дождя в засуху существовали различные способы и средства. Крестьяне изготавливали куклы — специальные чучела Нурин, которые представляли собой изображение богини водной стихии и плодородия Нурин (или Нари). Нурин — женское божество, название которой было наиболее распространено в древности, при этом в других районах Армении могли встречаться другие названия. Культ божества воды и плодородия Нурин напрямую переплетается с культом «великой богини матери» Анаит, которая также олицетворяла плодородие Сведения о божестве, имеющие прямое отношение к плодородию в различных вариантах были записаны в Армении в XIX — XX веках. Первое описание чучело Нурин можно обнаружить у Гарегина Срвандзтянца, согласно нему деревянный шест обматывали кусками изношенных карпетов или просто тряпками, придавая ему человеческий образ. Другой источник отмечает, что для изготовления чучела к метле приделывали деревянную поперечину, обозначавшую руки, надевали женскую одежду, фату или обматывали верхушку паласами Так например в Ахалкалаки чучело Нурин изготавливалось на деревянном шесте метлы, к верхнему краю которой прикреплялись деревянные руки, после чего чучело одевалось в женскую одежду, а на голову накладывалось покрывало. В Харберде и Ване чучело также одевалось в женские вещи, но в отличие от чучел Ахалкалаки делалось из маленьких крестообразных досок.

Во время долгой засухи, с целью вызова дождя собиралась группа, в основном, из несовершеннолетних девочек и детей, которая водила по деревне чучело Нурин. Обход деревни сопровождался песенками и диалогами. Они останавливались во дворе каждого дома и пели:

Нурин, Нурин пришла, Шаль и рубашку надела, Красный пояс завязала. Дайте долю нашей Нурин, Несите корытами муку, Ситами воду носите. Накормите нашу Нурин, Будем есть, пить, устроим кейф

Хозяева дома принявшие процессию отвечают:

Да будет твоя спина крепка, Да будет крутой молотьба, Тёплым пусть будет дождь, Хлеб да будет богат. Корыта и сита будут полны. Твой хлеб да будет богат, Пусть не сможет срезать его коса

Помимо изображения в виде чучела женского божества Нурин, в Армении имелись и её мужские эквиваленты, называемые «Ахлоч» или «Аклатиз», которые также носили в себе идею осеменения земли и плодородия.

Отрывок, характеризующий Нурин

– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.