Семирамида

О книге славянофила Хомякова см. отдельную статью Семирамида (книга) Семирамида либо Семирамис, Шамирам, Шаммурамат (др.-греч. Σεμίρᾰμις, арам. ܫܡܝܪܡ; арм. Շամիրամ) — в аккадской и древнеармянской мифологиях легендарная царица Ассирии, супруга ле­гендарного царя Нина, убившая его хитростью и завладевшая властью.

Исторический прототип

Исто­рическим прообразом Семирамиды является реальная ассирийская царица Шаммурамат (812—803 гг. до н. э.) — вавилонянка по происхождению, жена Шамши-Адада V и мать Адад-нирари III (в малолетство которого была регентшей), известная фактически лишь тем, что правила единолично, что является чрезвычайно редким явлением в странах древнего мира. Под её влиянием в Ассирии был введён культ бога Набу, статуи которого были найдены в Кальху, с надписью повелевавшей не признавать никакого другого бога. Это делалось, вероятно, для более тесного сплочения державы. Шаммурамат вела войны главным образом против Мидии и Манны.

В образ Шамирам-Семирамиды вплелись также черты некоторых богинь, в частности — месопотамской богини любви Иштар (Истар).

С именем Семирамиды традиционно (начиная по крайней мере с Ктесия и Бероса) связывают одно из «семи чудес света» — «висячие сады Семирамиды», построенные в Вавилоне Навуходоносором II (605—562 до н. э.) для дочери мидийского царя Киаксара Амитис, скучавшей по гористой родине. Согласно альтернативной версии, основанной на повторной расшифровке клинописных табличек, оригинальные висячие сады могли находиться в Ниневии, столице Ассирийского царства, и были построены в начале VII века до н. э.

Греческие источники

О Шамирам-Семирамиде в древности существовало множество мифов и легенд, часть которых дошла до нас в трудах греческих авто­ров Ктесия, Диодора и др.

По данным Ктесия, Семирамида — дочь богини Деркето и некоего сирийца (или дочь Деркета), вскормленная и воспитанная голубями, затем её воспитал Сима, она происходила из Дамаска. Она сделалась женой правителя Сирии Онна/Оннея (либо была наложницей царского раба), родила от Оннея двух сыновей и вместе с мужем захватила Бактры.

Затем она стала женой ассирийского царя Нина и после смерти Нина села на ниневийский престол. Согласно Динону, муж разрешил ей пять дней править Азией, и она приказала страже убить его.

Древние авторы приписывают ей основание Вавилона, возводят к ней не только все ассиро-вавилонские памятники, но и персидские, и даже пирамиды, не говоря уже о висячих садах и путях сообщения через горные страны. Ей же приписываются походы и завоевания до самой Индии и оазиса Амона. Совершила поход на Индию, но была разбита и потеряла две трети войска. Также воевала с сирийцами. Сыновья Онна составили против неё заговор с помощью Сатибара, желая убить Ниния-младшего, но она разоблачила их.

Рассказывали, что она улетала в виде голубя, когда её сын Ниний стал покушаться на её жизнь. По другим, она была им убита. Много говорили о её любовных делах. Согласно Орозию, она вступила в любовную связь со своим сыном. Согласно Юбе, она была влюблена в коня и, потеряв коня, бросилась в погребальный костер. Правила 42 года.

На насыпи Семирамиды располагался город Тианы (Каппадокия). О её гробнице упоминает Плутарх. По Евгемеру, это жена Бела, тождественная Гере.

Во всём этом можно видеть сочетания неверно понятых мифов Иштар с воспоминаниями об ассирийском периоде, олицетворённом в Семирамиде. Последнее объясняется, может быть, тем, что Ктесий писал по мидийским источникам. Мидяне познакомились с ассиро-вавилонской культурой в царствование Рамман-Нирари III, женатого на вавилонской царевне Саммурамати, и, вероятно, соединили с именем царицы, занимавшей исключительное в истории Ассирии положение, представление о поразившей их, тогда ещё находившихся в примитивном состоянии, цивилизации и государственности.

Армянские источники

Сказания Ктесия оказали, по-видимому, существенное влияние на соответству­ющий рассказ о Шамирам у Мовсеса Хоренаци. Однако последний сохранил для нас также элементы армянских сказаний о Шамирам, сложившихся в самой Армении и связывающих её деятельность с сооружением города Ван, канала, подводящего к нему питьевую воду, и, главное, с армянским царём Арой Прекрасным. Возможно, в лице Ары высту­пает древнеармянское божество умирающей и воскресающей природы, подобные которому существовали у многих народов мира (Таммуз, Адонис, Осирис и другие).

Согласно древнеармянским источникам, Шамирам, наслышанная о красоте армянского царя, отправила ему послание, в котором просила стать своим мужем и взойти на царство, стремясь объединить две державы. Однако вернувшиеся послы передали царице унизивший её отказ армянского царя. Шамирам воспылала ненавистью к Аре, собрала войско и напала на Армению. Несмотря на приказ взять Ару живым, ассирийцы смертельно ранили его в кровопролитном сражении у склона горы, называвшейся Араи-лер (гора Ара). На том же месте, согласно преданию, впоследствии было основано село, называемое Араи-гюх (село Ара).

Шамирам послала за телом Ары мародёров, которые принесли умиравшего царя в её шатёр; там же он и скончался. Семирамида велела жрецу Мирасу воскресить царя, и тот, положив тело на вершине горы Аменпркич, стал вызывать собакоголовых духов-аралезов, которые оживляли умиравших воинов, зализывая им раны.

Ара, несмотря на это, умер, и Шамирам, сбросив его тело в яму, пустила слух о том, что воскресила царя. Роль Ары исполнил один из любовников царицы. Армяне поверили её словам и прекратили боевые действия, после чего Семирамида покинула Армению, поверив словам Мираса, будто дух Ара взят богами на Кавказские горы и оттуда перенесется в Вавилон к покорившей его сердце царице. Легенда об оживлении бога связана с холмом возле села Лецк (близ города Ван).

В европейской культуре

Семирамида фигурирует как персонаж ряда произведений позднейшего искусства, например, её упоминает «Божественная комедия» Данте.

Кальдерон де ла Барка посвятил ей пьесу «Дочь воздуха», Вольтер — трагедию «Семирамида», а целый ряд композиторов (Йозеф Мысливечек, Джоаккино Россини, Доменико Чимароза, Маркуш Португал, Джакомо Мейербер и др.) написали одноимённые оперы.

Первый фильм о ней сняли во Франции в 1910 году. Кроме того, ей посвящены два позднейших пеплума — «Царица Вавилона» (1954) и «Я — Семирамида» (1963).

«Семирамидой Севера» называли датскую королеву Маргариту I и российскую императрицу Екатерину II (Вольтер).

Пресвитерианский проповедник Александр Хислоп считал её основательницей политеизма, называя её мужем Нимрода, а сыном — Таммуза, которых тоже рассматривал как реально существовавших исторических персонажей.

Отрывок, характеризующий Семирамида

Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.