Памятник Победителю

Памятник
Памятник Победителю серб. Победник
Страна	Сербия
Город	Белград
Скульптор	Иван Мештрович
Строительство	1913—1928 годы
Высота	14 м
Материал	бронза, камень

Памятник Победителю (серб. Победник) — монумент, расположенный в крепости Калемегдан в городе Белград, Сербия. Одно из наиболее посещаемых мест в Белграде. Памятник Победителю устроен в 1927 г. во Верхнем городе, части белградской крепости Калемегдан, в честь десятой годовщины прорыва Салоникского фронта. Памятник является работой скульптора Ивана Мештровича и изображает бронзовую статую мужчины с орлом в правой руке и мечом в левой. Постамент в виде дорической колонны с карнизами на высокой кубической основе выполнен по проекту архитектора Петра Баяловича.

В 1912 году хорватский архитектор Иван Мештрович спроектировал фонтан в честь освобождения Сербии от османского владычества. Центром фонтана предполагалось сделать фигуру Победителя. По окончании Первой мировой войны проект был оставлен, и только 7 октября 1928 года в честь 10-летия прорыва фронта в Салониках бронзовый Победитель занял место на колонне в Калемегдане. История выполнения и возведения памятника восходит к периоду между 1913—1928 гг. Первая идея возникла ещё в 1912 г. А потом после успехов в Первой балканской войне родилась идея о возведении памятника в честь окончательной победы над турками. В августе 1913 г. совет города Белграда принял решение отметить это значительное историческое событие возведением памятника Победителю. Первоначально памятник был разработан как монументальный фонтан для площади Теразие (раньше Площадь престолонаследника Александра). Фонтан надо было выполнить из камня в виде овального бассейна, покоящегося на спинах четырёх львов. В центральной части фонтана должна была находиться мраморная колонна, увенчанная статуей Победителя. В соответствии с решениями совета от 4 октября 1913 г. Мештрович также должен был создать двадцать бронзовых масок для периметра бассейна (морской раковины) и ещё пятьдесят — для колонны. В октябре 1913 г. он подписал договор с городским советом и сразу же начал работать. Он работал до начала Первой мировой войны, но затем, будучи гражданином Австро-Венгрии, был вынужден покинуть Белград.

Более подробное описание этого проекта было позднее представлено в газете «Време»:

…Большой бассейн в форме морской раковины, чья внешняя сторона была украшена рельефным изображением воинов на скачущих лошадях. По краю этой раковины находились бы львиные головы (которые украшают нынешний фонтан), из которых бы вытекала вода в бассейн… Колонна была бы обнесена у основания бронзовыми кольцами с масками в виде голов турок, из которых бы вытекала вода в бассейн под колонной…

Мештрович переместил мастерскую в Белград, для того чтобы завершить работу как можно скорее. Он работал в полуподвале начальной школы при соборе Святого Михаила. В кратчайшие сроки он завершил статую Победителя и львиные головы. Отправив их в Чехию для литья, он начал работать над большим рельефом копейщиков. Также были сделаны эскизы больших львиных фигур. Затем началась Первая мировая война. Австрийский ультиматум заставил Мештровича покинуть Белград и прекратить работу. Во время оккупации австрийскими, германскими и венгерскими войсками все было уничтожено, за исключением статуи Победителя, львиных масок и тех предметов, которые были отправлены для литья в Чехию. Точная планировка фонтана известна благодаря фотографиями оригинальных рисунков Мештровича из его мастерской в Загребе, которые снял скульптор Веселко Зорич.

По окончании Первой мировой войны снова был поднят вопрос об установке фонтана на Теразие, но имеющиеся средства позволяли покрыть только отливку Победителя и львиных голов. В это время статуя находилась на складе водопроводных труб в Сеняке. Тем не менее в 1923 г. был заключён договор между городским советом и скульптором, по которому он обязался установить памятник на Теразии. Это решение вызвало общественную дискуссию в 1927 г. Когда начались подготовительные работы под фундамент, белградская общественность осудила возведение памятника на Теразие по моральным и художественным соображениям. По поводу этих несогласий высказался и сам автор:

Городской совет спросил моего согласия поставить Победителя на Теразие временно. Зная, что наше «временное», как правило, длится слишком долго, я согласился с архитектором Баяловичем сделать более массивный постамент для памятника. Муниципалитет, как я слышал, приступил к работе. А потом прекратил работу. Что же я могу сказать? Если они намерены поставить памятник на Теразие, пусть ставят. Если они нашли лучшее место, пусть поставят его там, хотя не знаю, почему бы ему не стоять на Теразие. В конце концов, его можно оставить там, где он и находился все время, — в сарае. А что касается меня, то я больше всего хотел бы иметь возможность выполнить целый Фонтан, каким он был первоначально задуман.

После долгих споров, обсуждений и критики городской совет принял решение не ставить памятник на Теразие, а найти место за пределами города. Мэр города сообщил Мештровичу, что работы по возведению памятника прекратились вопреки его указаниям. В итоге памятник получил место в Верхнем городе Белградской крепости. Это решение совпало со завершением работ на набережной реки Савы и Большой Лестницы в Калемегдане, а также с празднованием годовщины прорыва фронта в Салониках. Именно в ознаменование этого события 7 октября 1928 г. была официально открыта новая часть набережной вместе с памятником Победителю.

Скульптура Победителя была выполнена Иваном Мештровичем в 1913 г., сразу после цикла скульптур для Видовданского храма, посвящённого битве на Косовом поле. Она идейно и стилистически продолжала этот цикл, включающий в себя такие работы Мештровича, как «Милош Обилич», «Срджа Злопогледжа», «Марко Кралевич». Памятник Победителю представляет собой монументальную фигуру обнажённого атлета с ястребом и мечом в руках, направленную в сторону Австро-Венгрии. Статуя стоит на высокой колонне, символизируя победу. С точки зрения иконографии олицетворение триумфа победившей нации восходит к античности и к образу Геракла.

После Первой мировой войны сформировалось новое государство и духовный климат. Первоначальная концепция памятника как «Вестника свободы» и его оригинальное решение в виде монументального фонтана, который был предназначен для площади Теразие как символ свободы и освобождения от турецкого ига, потеряли своё значение. Поэтому название памятника отражало тот факт, что теперь он был посвящён прорыву Салоникского фронта и победе сербской армии в Первой мировой войне.

Простота постамента и его соразмерная высота помогают воспринимать памятник как целое, а не его детали, что создаёт желаемый эффект монументальности, восприятия памятника как знака или символа. Со временем Победитель стал одним из самых характерных символов Белграда и вместе с памятником Благодарности Франции принадлежит к небольшому числу монументальных памятников, которые были построены между двумя войнами в Белграде, следовавших современным им стилистическим тенденциям. Памятник Победителю объявлен памятником культуры особого значения в 1992 г..

См. также

• Памятники Белграда
• Веригар

Литература

• Душко Кечкемет, Живот Ивана Мештровића (1883.- 1962.-2002.), Загреб 2009.
• Данијела Ванушић, Подизање споменика победе на Теразијама, Наслеђе IX, Београд 2008. 193—210.
• Радина Вучетић — Младеновић, Побеђени Победник Полемике уочи постављања Мештровићевог споменика, Годишњак за друштвену историју VI 1999, св. 2, стр. 110—123.
• Документација Завода за заштиту споменика културе града Београда.

Отрывок, характеризующий Памятник Победителю

Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.