Пансканирование

Панскани́рование (англ. Pan & Scan) — один из двух способов согласования широкоэкранного кадра с классическим. Используется при переводе широкоэкранных кинофильмов в кинематографические системы с академическим соотношением сторон экрана 1,37:1, а также при демонстрации по телевидению стандартной четкости с обычным экраном 4:3. Пансканирование предусматривает обрезку исходного изображения фильма по горизонтали при печати фильмокопий и телекинопроекции, в результате которой оставшаяся его часть заполняет новый кадр целиком.

В отличие от экранного каше (англ. Letterbox), сохраняющего исходный кадр полностью, при пансканировании теряется до половины его полезной площади. Поэтому, при переводе в классический формат часто применяется «панорамирование» широкоэкранного кадра путём перемещения копируемой области вдоль длинной стороны исходного изображения. Техника выкопировки части кадра применялась при тиражировании фильмокопий для перевода фильмов с широким экраном в классический или узкоплёночный форматы на киноплёнках 35, 16 и 8-мм. Наиболее распространена техника пансканирования при демонстрации широкоэкранных фильмов по телевидению и мастеринге на видеокассетах и оптических видеодисках.

Существует аналогичный способ вертикальной обрезки для перевода классического кадра в широкоэкранные форматы, называемый Tilt & scan.

История

В первые годы существования широкоэкранных фильмов их демонстрация была возможна лишь в ограниченном количестве специализированных кинотеатров, оснащённых соответствующими кинопроекторами и экраном нужного размера. Во всём Советском Союзе в первые пять лет использования системы «Широкий экран» таких кинотеатров было не больше десяти. Подавляющее большинство кинозалов допускали показ только фильмокопий классического формата с соотношением сторон кадра 1,37:1. Сельские кинопередвижки были по большей части рассчитаны на узкоплёночную проекцию с такими же пропорциями экрана. Необходимость расширения аудитории вынуждала снимать одновременно две версии одного и того же фильма кинокамерами разных форматов.

В Голливуде для этого на общем риге монтировали два киносъёмочных аппарата, один из которых снимал фильм анаморфотным объективом с широкоэкранным соотношением сторон, а другой — сферическим на классический кадр. Согласование формата разных кадров при этом выполнял кинооператор, кадрируя изображение обеих камер. Впоследствии обычный вариант фильма использовался при оптической печати узкоплёночных. Такая же технология использовалась в СССР наряду с другой, когда одновременная съёмка в разных форматах велась двумя операторами с разных точек, что позволяло увязывать композицию с пропорциями кадра без нарушения её целостности. Однако, чаще всего широкоэкранным аппаратом снимались первые дубли фильмов этого формата, а затем съёмка повторялась обычной камерой. Таким образом создавались картины «Три плюс два», «Алые паруса», «Дон Кихот» и некоторые другие. Технология съёмки двумя камерами удорожала кинопроизводство, и вскоре были разработаны кинокопировальные аппараты, пригодные для перевода широкоэкранного негатива в обычный и узкоплёночный форматы фильмокопий. Первый объектив «Micro-Panatar», пригодный для выкопировки и дезанаморфирования части широкоэкранного кадра, был разработан компанией «Панавижн» (англ. Panavision) в 1954 году. В СССР съёмка фильмов двумя камерами была полностью прекращена в 1964 году, уступив место пансканированию при оптической печати.

Однако, наиболее широкое распространение технология пансканирования получила при телекинопроекции и изготовлении видеокассет и видеодисков. Широкоэкранный кадр вдвое шире телевизионного и для его демонстрации по телевидению приходится жертвовать частью изображения: в противном случае часть телевизионного экрана необходимо кашировать сверху и снизу полного кинокадра. Последний способ, получивший название леттербоксинга, сохраняет первоначальный вид изображения, но детализация, и без того низкая в телевидении стандартной чёткости, часто оказывается неприемлемой. Даже при использовании европейского стандарта разложения 625/50 для демонстрации полного кинокадра «Синемаскоп» с соотношением сторон 2,35:1 в изображении задействованы не более 300 строк, тогда как остальные расходуются на каше. Ограниченные размеры кинескопов большинства телевизоров ещё больше затрудняли просмотр широкоэкранных фильмов с кашированием экрана. Поэтому многие считают обрезку широкоэкранного изображения более предпочтительной, чем демонстрацию узкой «щели». На видеокассетах широкоэкранные фильмы в большинстве случаев выпускались с пансканированием, поскольку качество бытовой видеозаписи значительно ниже, чем у вещательного видеосигнала.

Только с распространением DVD дисков, способных обеспечивать предельную для стандарта чёткость, наметился отход от пансканирования к экранному каше. Дополнительным стимулом стало появление телевидения высокой чёткости и телевизоров с большими экранами, соотношение сторон которых стало 16:9 (1,78:1). Широкоэкранные кинокартины значительно проще вписать в такой телеэкран, а кашетированные фильмы с соотношением 1,85:1 и 1,66:1 заполняют его почти полностью. Однако, при демонстрации кинофильмов по телевидению стандартной четкости пансканирование до сих пор используется чаще, вследствие небольшой информационной ёмкости телекадра. Кроме того, пансканирование в формат 16:9 с потерей небольшой части изображения иногда применяется при подготовке видеокопий фильмов с исходным соотношением 2,35:1.

Технология

При переводе анаморфированного широкоэкранного кадра в классический перед его обрезкой необходима оптическая трансформация изображения с восстановлением правильных пропорций. Это возможно двумя способами: пересъёмкой изображения широкоэкранного кинопроектора на промежуточном экране камерой классического формата («метод Болтянского», кинокопировальный аппарат 23КТО—1), или оптической печатью дезанаморфотным объективом в кинокопировальном аппарате с прерывистым движением киноплёнки. В обоих случаях в классический кадр попадает не всё изображение широкоэкранного. Последний может содержать сюжетно важные части не только в центре, но и по краям. Некоторые кинокадры построены так, что их центр оказывается пустым, а персонажи ведут диалог, стоя по разные стороны у краёв изображения. В таком случае приходится выбирать кого-то одного из них, или перемещать область выкопировки вдоль исходного кадра. В некоторых сценах актёр может внезапно входить в кадр с одной стороны, когда важное действие происходит в противоположном конце широкого экрана.

Поэтому, простая обрезка по центру неприемлема и часто приходится выбирать не центральную часть кадра при печати фильмокопий классического формата или демонстрации по телевидению стандартной чёткости. При необходимости перемещения копируемой области, её скачки недопустимы, поскольку нарушают восприятие видеоряда. Чаще всего область выкопировки остаётся постоянной в пределах одного плана, меняясь только в момент монтажной склейки. Между склейками смещение должно выполняться плавно, создавая ощущение, сходное с панорамированием камеры. Для этого в кинокопировальных аппаратах предусматриваются соответствующие механизмы покадрового взаимного сдвига фильмовых каналов или объектива. При переводе широкоэкранного или широкоформатного фильма в обычный формат обрезка происходит во время оптической печати дубльнегатива или чаще — мастер-позитива. Узкоплёночные фильмокопии печатались с полученного таким способом 35-мм контратипа.

При печати дубльнегатива возможна предварительная разметка отдельных сцен и точный выбор копируемой области, которая может смещаться от центра к любому краю исходного кадра. В СССР для перевода широкоэкранных фильмов в обычные применялся специальный кинокопировальный аппарат 23ТТО—1 с просмотровым столом для предварительного изготовления паспорта выкопировки, составляемого оператором-постановщиком фильма. При оптической печати происходил автоматический выбор копируемого на киноплёнку участка изображения в соответствии с паспортом, и, в случае необходимости, панорамирование. Для демонстрации по телевидению использовались фильмокопии классического формата, изготовленные таким же способом для кинопроката или специально для телекинопроектора, с учётом особенностей тоновоспроизведения последнего. Современные технологии телекинопроекции предусматривают цифровой перевод формата, при котором пансканирование может происходить покадрово с высокой точностью.

Мнение кинопродюсеров

Техника пансканирования несовершенна и неприемлема для многих кинематографистов. Рост значимости телевизионного показа кинофильмов вынуждал искать компромиссные решения, которые воплотились в технологии скрытого кашетирования и появлении «сюжетно важного поля телевидения» в видоискателе киносъёмочного аппарата. В СССР был разработан Универсальный формат кадра (УФК) пригодный для съёмки фильмов, которые могли быть напечатаны как в широкоэкранных форматах, так и в обычном, а в телеэкран вписывались почти без потерь. Большинство производственных форматов появились именно как компромисс между широким экраном кинотеатра и телевизионными стандартами. При съёмке в таких форматах часто сверху и снизу оставляется «запас» изображения, не используемый при печати, но годный для показа полного кадра по телевидению.

Многие кинорежиссёры и продюсеры отрицательно относятся к использованию пансканирования, поскольку оно приводит к потере значительной части изображения и нарушению первоначального авторского замысла. В 1991 году Сидни Поллак начал судебный процесс против датского телевидения, показавшего его фильм «Три дня Кондора» в обрезанном варианте. Суд признал изменение оригинального формата «увечьем» произведения и нарушением прав использования интеллектуальной собственности.

См. также

• Letterbox
• Соотношение сторон экрана
• Широкоэкранный кинематограф

Литература

• И. Б. Гордийчук, В. Г. Пелль. Справочник кинооператора / Н. Н. Жердецкая. — М.,: «Искусство», 1979. — С. 400-411. — 440 с.

• Е. А. Иофис. § 42. Разноформатные фильмокопии // [www.leonidkonovalov.ru/cinema/bibl/kf_procces.pdf Кинофотопроцессы и материалы]. — 2-е изд. — М.: «Искусство», 1980. — С. 195. — 239 с.

• Е. А. Иофис. Глава VII. Позитивный процесс // Киноплёнки и их обработка / В. С. Богатова. — М.,: «Искусство», 1964. — С. 175—194. — 300 с.

• Николай Майоров [ttk.625-net.ru/files/605/531/h_69ffbffaaae86a6e32b3f7de417eeb85 Хроника советского широкого экрана] (рус.) // «Техника и технологии кино» : журнал. — 2009. — № 3. — С. 30—36.

• С. М. Проворнов. Кинокопировальная аппаратура / Л. Эйсымонт. — М.,: «Искусство», 1962. — 315 с.

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=GMJhM3So4y8 Wide Screen VS Full Screen] (англ.). YouTube. Проверено 10 мая 2012.

Отрывок, характеризующий Пансканирование

Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.