Сиранухи (эсминец)
Сиранухи (яп. 不知火, «фосфоресцирующий свет (на море)», «свечение моря») , неправильно «Сирануи»[прим. 1] — японский эсминец типа «Кагэро».
Он был заказан в числе 15 эсминцев этого типа по Третьей программе пополнения флота. Его постройкой в 1937—1939 годах занималась частная верфь в Ураге.
В составе 18-го дивизиона эсминцев «Сиранухи» принял активное участие в начальном этапе боевых действий на Тихоокеанском театре Второй мировой войны, сопровождая Первое мобильное соединения во всех его походах, начиная с Гавайской операции и заканчивая рейдом в Индийский океан. 5 июля 1942 года в районе острова Кыска эсминец был тяжело повреждён торпедой с американской подводной лодки и провёл в ремонте более года.
В ходе сражения в заливе Лейте «Сиранухи» входил в состав 2-го набегового соединения вице-адмирала Сима и активно участвовал в бою в проливе Суригао в ночь с 24 на 25 октября 1944 года. Вечером 26 октября он был направлен для спасения экипажей потопленных крейсера «Кину» и эсминца «Уранами». Однако не найдя их, следующим утром корабль направился на помощь находившимся на борту потопленного эсминца «Фудзинами». В результате 27 октября «Сиранухи» был также потоплен американской палубной авиацией, спасшихся с него не было.
Содержание
Строительство
«Сиранухи» был одним из 15 океанских эсминцев типа «Кагэро», заказанных по Третьей программе пополнения флота 1937 года. Закладка корабля (на тот момент имевшего временное обозначение по программе — № 18) на стапеле частной «Судостроительной компании Ураги» в городе Урага (ныне часть города Йокосука) состоялась 30 августа 1937 года — первым из них. На воду он был спущен 28 июня 1938 года и вошёл в строй 20 декабря 1939 года, став в итоге вторым в серии (после «Кагэро»)[1].
История службы
После передачи флоту в декабре 1939 года эсминец вместе с «Кагэро», «Касуми» и «Арарэ» вошёл в состав 18-го дивизиона 2-й эскадры эсминцев (ЭЭМ) Второго флота. Также на нём поднял свой флаг командующий дивизионом капитан 1-го ранга Ёсито Миясака[2].
С 18 по 22 ноября 1941 года «Сиранухи» в составе 18-го дивизиона и вместе с 1-й ЭЭМ перешёл из Саэки в залив Хитокаппу на острове Эторофу (сейчас залив Касатка на острове Итуруп). С 26 ноября он входил в состав эскорта Первого мобильного соединения вице-адмирала Нагумо в ходе проведения Гавайской операции, вернулся в Курэ 24 декабря[2].
С 8 по 14 января 1942 года «Сиранухи» вместе с 18-м дивизионом сопровождал Первое мобильное соединение на переходе из Японии к Труку, а 20 января — прикрывал его в ходе удара по Рабаулу. 21—23 января он эскортировал авианосцы «Сёкаку» и «Дзуйкаку» при нанесении ими ударов по Лаэ и Саламуа и поддержки высадки в Рабауле и Кавиенге, на Трук вернулся 29-го. С 1 по 8 февраля «Сиранухи» сопровождал Первое мобильное соединение в ходе попытки перехвата рейда группы американским авианосцев, после чего прибыл на Палау. С 15 по 21 февраля он входил в его эскорт в ходе удара по Дарвину и вернулся с ним в бухту Старинг. 25 февраля «Сиранухи» вышел вместе с соединением Нагумо в новый поход к Яве, главным событием в ходе которого стал удар по Чилачапу 5 марта, и вернулся на базу 11 марта. При этом он 1 марта совместно с «Касуми» потопил неустановленное торговое судно. С 26 марта по 18 апреля «Сиранухи» вместе с 18-м дивизионом сопровождал Первое мобильное соединение в хода похода в Индийский океан. 23 апреля он прибыл в Курэ и стал на ремонт[2].
С 21 по 25 мая 18-й дивизион перешёл из Курэ к острову Сайпан, куда прибыл 25 мая. С 3 по 6 июня в составе 2-й ЭЭМ он эскортировал транспорты с войсками, которые должны были высадиться на Мидуэй в ходе операции «МИ». После её отмены «Сиранухи» вместе с дивизионом с 17 по 23 июня сопроводил тяжёлые крейсера «Судзуя» и «Кумано» и танкер «Нитиэй-мару» из Трука в Курэ. С 23 июня по 4 июля он вместе с «Касуми» и «Арарэ» эскортировал гидроавианосец «Тиёда» на переходе из Йокосуки на остров Кыска. 5 июля на выходе из залива Кыска эсминец был поражён торпедой с американской подводной лодки «Гроулер». В результате носовая часть была оторвана по первую дымовую трубу, погибли 3 члена экипажа. После подготовки к переходу повреждённый корабль был отбуксирован в Майдзуру эсминцем «Инадзума» с 15 августа по 3 сентября. Ремонт «Сиранухи» в арсенале флота Майдзуру продлился вплоть до 15 ноября 1943 года, всё это время он находился в резерве. В ходе ремонта также вторая 127-мм установка (башня «Х») была снята и заменена двумя строенными 25-мм автоматами[2].
После завершения ремонта в ноябре 1943 года «Сиранухи» был придан Девятому флоту. С 7 по 16 января 1944 года он эскортировал конвой их Саэки на Палау, с 23 января по 3 февраля и с 21 февраля по 1 марта — между Палау, атоллом Вевак и портом Голландия. 1 марта «Сиранухи» был передан в состав 9-го дивизиона эсминцев («Касуми», «Сиракумо», «Усугумо») 1-й ЭЭМ Пятого флота. С 6 по 22 марта он сопровождал конвои из Палау в Курэ с заходом на Тайвань. 31 марта 9-й дивизион был переименован в 18-й. 2 апреля эсминец перешёл в Оминато, для проводки конвоев в северной зоне. В тот же день на него перенёс флаг командующий 18-м дивизионом капитан 1-го ранга Ёсио Иноуэ[2].
С 19 по 21 июня 1944 года «Сиранухи» сопроводил тяжёлые крейсера «Нати» и «Асигара» из Оминато в Курэ. С 28 июня по 1 июля он входил в эскорт конвоя из Йокосуки в Оминато. С 31 июля по 1 августа эсминец снова сопроводил «Нати» и «Асигару» на переходе из Оминато в Курэ, а с 11 по 14 августа крейсера из Йокосуки на Титидзиму[2].
Сражение в заливе Лейте
14 октября 1944 года «Сиранухи» в составе 2-го набегового соединения вице-адмирала Сима (в него входила 21-я дивизия крейсеров из «Нати» и «Асигары» и 1-я ЭЭМ) покинул Курэ для участия в операции «Сё-ити Го». и 17-го в 16:30 прибыл на остров Амами-о-сима. На следующий день в 5:30 корабли покинули базу, и зайдя по пути в Мако, 23 октября в 7:00 прибыли в бухту Корон на Филиппинах[3].
26 октября в 20:00 вице-адмирал Сима послал на «Сиранухи» приказ отправиться для спасения экипажей крейсера «Кину» и эсминца «Уранами», потопленных американской авиацией в 70 морских милях к северо-северо-востоку от острова Панай. Он покинул бухту Корон в 20:30 и прибыл в указанный район в 3:00 27 октября. После четырёх часов упорных поисков никого обнаружить не удалось, и капитан 2-го ранга Ара принял решение возвращаться. Однако в силу стечения ряда обстоятельств в том районе утром 27 октября оказалось сразу три японских эсминца: помимо «Сиранухи», это были тяжело повреждённый за день до этого авиаторпедой «Хаясимо» и идущий ему на помощь «Фудзинами» (также на его борту находилось большое число членов экипажа тяжёлого крейсера «Тёкай», потопленного в ходе боя у острова Самар). Оба корабля были из состава 1-го набегового соединения адмирала Куриты. В 9:35 с находившегося южнее острова Семирара «Сиранухи» заметили прошедшие над ним девять палубных самолётов противника, о чём было сказано в отправленном радиосообщении. Вероятно, это была именно та эскадрилья пикирующих бомбардировщиков с авианосца «Франклин», которая вскоре после этого потопила «Фудзинами». Примерно через час «Сиранухи» прибыл на место гибели этого эсминца и начал спуск шлюпок, сообщение об этом было отправлено на «Нати» в 10:45. Казалось, что отправленный для спасательной миссии и не нашедшей своей цели корабль теперь всё же сможет выполнить свою задачу. Однако в 13:30 «Сиранухи» был атакован эскадрильей пикирующих бомбардировщиков с авианосца «Энтерпрайз», был поражён тремя бомбами и быстро затонул, зарываясь носом в воду. Эти события произошли на виду членов экипажа «Хаясимо», к тому времени выбросившегося на отмель у острова Семирара[4].
Из примерно 1500 человек, находившихся на «Фудзинами» и «Сиранухи», не выжил никто. На 2-м набеговом соединении так никто и не узнал вовремя о масштабах произошедшего, в результате чего оставшиеся в нём корабли вернулись в бухту Корон, а вечером 27 октября вышли в Манилу. Ещё более трагичным это поражение делает то, что сами последний поход «Сиранухи» и его гибель были бессмысленными — выжившие с «Кину» и «Уранами» были подобраны быстроходными транспортами № 6, № 9 и № 10, благополучно в итоге прибывшими на базу[4].
10 декабря 1944 года «Сиранухи» был исключён из списков ЯИФ[2].
Командиры
- 1.8.1939 — 15.10.1940 капитан 2 ранга (тюса) Кэндзи Накамура (яп. 中村謙治);
- 15.10.1940 — 10.9.1942 капитан 2 ранга (тюса) Сидзуо Акадзава (яп. 赤澤次壽雄)[2];
- (исполняющий обязанности) 10.9.1942 — 15.11.1942 капитан 2 ранга (тюса) Косити Сугиока (яп. 杉岡幸七) (командир ЭМ «Осио») [2];
- (исполняющий обязанности) 15.11.1942 — 20.5.1943 капитан 3 ранга (сёса) Хиро Ямана (яп. 山名寛雄) (командир ЭМ «Хацухару», с 20.12.42 ЭМ «Макинами») [2];
- (исполняющий обязанности) 20.5.1943 — 10.9.1943 капитан 2 ранга (тюса) Тоёдзи Хитоми (яп. 人見豊治) (командир ЭМ «Макинами») [2];
- (исполняющий обязанности) 10.9.1943 — 5.10.1943 капитан 2 ранга (тюса) Хиноэ Томосигэ (яп. 友重丙) (заместитель командующего охранного района Майдзуру) [2];
- (исполняющий обязанности) 5.10.1943 — 1.11.1943 капитан 2 ранга (тюса) Масатоси Ясуманэ (яп. 安並正俊) (заместитель командующего охранного района Майдзуру) [2];
- 1.11.1943 — 27.10.1944 капитан 3 ранга (сёса)/капитан 2 ранга (тюса) Тэйсабуро Ара (яп. 荒悌三郎)[2].
Напишите отзыв о статье "Сиранухи (эсминец)"
Примечания
- Комментарии
- ↑ Согласно БЯРС, у кандзи 不知火 двойное чтение «сирануи»/«сиранухи». Однако данный эсминец нёс на борту надпись катаканой ヒヌラシ (читается справа налево), соответствующую второму варианту. Первый вариант применительно к кораблю встречается иногда в англоязычной литературе (shiranui) и её переводах на русский, но является ошибочным.
- Использованная литература и источники
Литература
- Nevitt, Allyn D. [www.combinedfleet.com/shiran_t.htm CombinedFleet.com IJN Shiranuhi: Tabular Record of Movement]. Long Lancers. Combinedfleet.com (1998).
- Anthony Tully. Battle of Surigao Strait. — Bloomington: Indiana University Press, 2009. — 329 с. — ISBN 978-0-253-35242-2.
- Mark Stille. Imperial Japanese Navy Destroyers 1919—1945 (2). — Oxford: Osprey Publishing, 2013. — 50 с. — ISBN 978-1-84908-987-6.
| ||||||||
|
Эта статья входит в число добротных статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Сиранухи (эсминец)
– Не нужно ли чего?– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.
Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
